Философская концепция Куайна № 2: онтология

Философская концепция Куайна № 2: онтология

Вероятно, самые характерные для философии вопросы, согласно концепции Куайна, — это вопросы онтологии, то есть вопросы о том, что существует, или, если подойти к делу более дотошно: что это значит — существовать? Что касается второго вопроса, здесь взгляд Куайна состоит в том, что существовать — это значит находиться среди сущностей, постулируемых некоторой истинной теорией. Или, как он выражался чаще: находиться среди сущностей, к которым «онтологически приложима» истинная теория, а теория «онтологически приложима» к сущностям, которые должны существовать в силу истинности теории. Такое утверждение тривиально, с чем согласился бы и сам Куайн (хотя нетривиальность заключается в том, что сущность не может существовать вне сферы истинной теории). Все это звучит не столь тривиально, когда Куайн уточняет, что он имеет в виду, говоря, что сущность должна существовать для того, чтобы теория была истинной. Он имеет в виду, что сущность должна быть среди вещей, о которых теория делает эксплицитное обобщение — при условии, что оно должным образом формализовано (где эксплицитное обобщение — это любое утверждение, имеющее форму «все устроено так-то и так-то»). Всякий, кто интересовался современной логикой, тотчас узнает в этом утверждении смысл знаменитого афоризма Куайна: «Быть — это значит быть значением изменчивости» («О том, что есть», 15).

Теперь мы видим, что ответ на вопрос о том, что в действительности существует, отчасти заключается в определении того, какие теории на самом деле являются истинными. Таким образом, это по большей части вопрос естественных наук, но не только их. Дело в том, что проблема заключается еще и в том, как наилучшим образом формализовать любую данную теорию. Это вопрос уже в большей мере философский. Обычно для ответа на него следует прибегнуть к тому, что Куайн называет «семантическим восхождением», а именно переходом от употребления определенных терминов к рассуждениям о самих терминах. Если снова обратиться к примеру положительных целых чисел, то становится ясно, что речь идет не о том, существуют ли положительные целые числа, удовлетворяющие тому или иному условию, а о том, можем ли мы включить понятие «положительного целого числа» и весь связанный с этим аппарат в формализацию целостной теории. Это и есть тот род сдвига и перехода, по завершении которого Карнап перестает задавать внутренние вопросы в пределах лингвистической рамки и начинает задавать вопросы внешние — относительно самой этой рамки. Но несмотря на то, что Куайн считает такого рода сдвиги философскими, он не считает их привилегией исключительно философии, и еще в меньшей степени он считает, что философия занимается вещами только такого рода. Более того, — и это основной пункт его расхождения с Карнапом, — он полагает, что если в рассуждениях нет особых погрешностей, то результатом будет не только решение о том, как следует говорить, но и получение какого-то знания о том, как устроен изучаемый предмет. Разница между вкладом философа и вкладом ученого-естественника в такое знание является не качественной, а количественной и определяется степенью и размером вклада.

Сам Куайн предпочитает — из эстетических и прагматических соображений — теории, постулирующие как можно меньше сущностей одновременно. Такое предпочтение философ называет «вкусом к пустынному ландшафту» («О том, что есть», 4). И это роднит Куайна с Уильямом Оккамом, которому приписывают знаменитый афоризм, именуемый «бритвой Оккама»: «Не стоит умножать сущности без необходимости». Что означает, что Куайн, если бы смог, с радостью приветствовал бы такую формализацию научных теорий, которая не включала бы в себя понятия «положительного целого числа» со всем их аппаратом. Но, подчиняясь реальности, он неохотно признает, что значительная часть сложнейшей математики — а не одна только арифметика — совершенно необходима современной физике. Вопреки собственному инстинкту, но в полном согласии со своими онтологическими принципами Куайн утверждает, что положительные целые числа существуют.

В некоторых случаях экономии сущностей можно добиться с помощью того, что Куайн называет творческим повторением. Такое случается всякий раз, когда мы признаем сущности какого-либо рода, попросту отождествляя их с сущностями иного рода, которые мы уже признали. Чтобы привести пример, стоит обратиться к разделу книги «Слово и объект», с замечательным названием «Упорядоченная пара как философская парадигма». Содержание этого примера не имеет большого философского значения (как раз напротив!). Но по своему построению он служит прекрасной иллюстрацией обсуждаемого здесь феномена. Лишним доводом, чтобы привести этот пример, служит убеждение Куайна в том, что, кроме существования иных сущностей, имеют место также совокупности этих сущностей. Такой взгляд зиждется на убеждении, что теория совокупностей является обязательной частью мощного математического аппарата, обслуживающего формулировки современной физики. Так, если есть две сущности а и b, то есть и их пара {а, b}, членами которой они являются. И совершенно другое дело — их упорядоченная пара <а, b>. Вторая пара отличается от первой одним важнейшим свойством: во втором случае имеет значение порядок следования сущностей. Так, если {а, b} и {b, а} суть одно и то же, то сущность <а, b> — это не то же самое, что сущность <b, а>. Предположим, что мы признаем существование упорядоченных пар так же, как и существование обычных пар. (И Куайн обосновывает это утверждение.) Означает ли это, что мы тем самым признаем сущности совершенно нового типа? Не обязательно. Определяющей характеристикой упорядоченной пары является то, что идентичность ее определяется не только идентичностью, но и асимметрией двух ее элементов, которая проявляется в том, что вклад «первого» элемента пары отличается от вклада «второго» элемента. Но существуют наборы элементов, отвечающих этому условию, при том что они не образуют пар. Рассмотрим, например, случай двух элементов а и b и их набор {{а}, {а, b}}. (Это пара множества {а}, состоящего из единственного элемента, и пары {а, b), где единичный элемент а представляет собой множество, состоящее, как уже было сказано, из одного-единственного элемента а.) Следовательно, мы можем отождествить упорядоченные пары с наборами, существование которых мы уже признали. Нельзя сказать, что {{а}, {а, b}} в этом отношении уникален. Существует много тождеств, которые мы можем признать. При этом не имеет значения, какие из них мы принимаем, — пока нам ясно, почему мы это делаем, и пока уверены в своей правоте.

Почему это следует считать «философской парадигмой»? Потому что она являет собой пример тактики, которой мы можем придерживаться в ряде случаев, многие из которых имеют больший философский интерес, чем разобранный нами случай. Возьмем, к примеру, разум. Многие люди полагают, что разум — это нечто кардинально отличающееся от любого физического объекта, а следовательно, ментальные состояния и процессы, по крайней мере логически, если не причинно, не зависят от любых физических состояний и процессов. Если бы это было так, то вся «физичность» Куайна оказалась бы под угрозой. Предположим, однако, что физические состояния и процессы всегда как минимум сопровождают ментальные состояния и процессы и демонстрируют сложность, которая проявляет тесную корреляцию со сложностью самих ментальных состояний и процессов. Тогда, говорит Куайн, мы можем отождествить первое со вторым, что, в свою очередь, означает, что мы можем отождествить разум с физическими объектами (вероятно, с головным мозгом). Такой подход, несомненно, имеет большое философское значение. Дело не в том, что мы покажем, что такое разум «на самом деле» — в глубоком метафизическом смысле (не более, во всяком случае, чем мы показали, будто упорядоченные пары что-то значат в некотором глубоком метафизическом смысле). Положения Куайна следует считать всего лишь своего рода законодательством, позволяющим нам систематизировать и формализовать, — настолько изящно и экономно, насколько это возможно, — наши теории о том, что происходит в окружающем нас мире. Таким образом, воззрения Куайна (как, на его взгляд, и всякая добротная философия) вносят вклад в наше понимание характера действительности в целом.