9 лекция.[193] <Государство и право>

Переход

1) Власть санкционирует право, но она сама нуждается в санкции, обязательно высшей. Такая <санкция> дана казалось бы всякой вообще и любой власти в Послании апостола Павла к Римлянам, гл. 13. «Нет власти не от Бога», на это рада сослаться всегда каждая власть. Проблема в том, что слово власть означает в Евангелии также небесные начала, архангелов и ангелов, и уверенно говорить, что апостол Павел имеет в виду земные власти, нельзя. Если понимать под властями земные, то первый стих гл. 13 имеет возможное прочтение: «не будет вообще властью и не будет называться властью то, что не от Бога». Санкция власти при помощи Евангелия таким образом зависает. Каждая власть всегда заново должна заботиться о том, чтобы получить свою санкцию.

2) Связь власти с церковью прочнее и глубже чем заставляет думать тезис об отделении церкви от государства. Такое отделение в принципе невозможно иначе, как если церковью более мощной, чем религиозная, станет государство. Государство тогда признается имеющим право, а Церкви наоборот должны доказывать свою правоту.

3) В послехристианскую эпоху санкцию на власть дает народ. Власть в свою очередь определяет, что надо считать народом.

4) Надо учитывать, что государство стремится к неограниченному упрочению и распространению. Когда через него проходят – начинают проходить – силовые линии мировой истории, цель жизни граждан переносится с личных интересов на государственные.

Переход к теме дня. Всё сегодня вокруг государства и его силы. Тема «государство и право».

В нашей действующей Конституции записан приоритет жизненных интересов личности над интересами государства. В Гражданском кодексе, одном из документов, которые конкретизируют Конституцию, ст. 1, часть вторая пункта 2 говорит:

Гражданские права могут быть ограничены на основании федерального закона и только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.

Несмотря на свою б?льшую конкретность чем Конституция, законодательство конечно тоже подлежит компетентному истолкованию. Отношение гражданина и государства компетентно интерпретируется, например, в работе академика РАН Топорнина Бориса Николаевича: «Сильное государство – объективная потребность времени». С самого начала он обозначает те рамки, внутри которых должно развернуться государство. Это, как мы и говорили, «земной шар», «планета», «человеческая цивилизация». Внутри этих рамок должна вновь, после неудач и ошибок, развернуться Россия, подтверждая «свое место среди ведущих держав планеты»[194]. Какое «свое» место среди мировых держав у страны, не уточнено, именно потому что подразумевается: во всяком случае не второе, не служебное, зависимое. Под необходимой «стабилизацией», которая в настоящий момент не наблюдается, академик понимает поэтому одновременно две разные вещи: конечно, прекращение неуравновешенности, возвращение социального, экономического и финансового баланса, потому что его сейчас явно нет, но и второй смысл стабилизации, более важный: возвращение России на то, указанное, место, которое она занимала, т. е. восстановление status quo. «Масштабное видение проблем», которого требует академик, требует не упускать планетарных, всемирно-исторических параметров страны.

Назначение этого требования – обеспечить предельную мобилизацию, необходимую для выполнения цивилизационной задачи. Обязательная предельность ее объясняется двумя силами.

Во-первых, небывалая новизна обстоятельств требует крайнего напряжения сил. «Народ живет по сути дела в совершенно другой стране, чем жил всего лишь десять лет назад»[195]. Мы вспоминаем диагноз Кюстина, сделанный в 1839 г.: Россия живет в состоянии перманентной революции, une r?volution permanente. Условия всегда оказываются совершенно новыми, небывалыми, что позволяет принятие неординарных, небывалых и вместе с тем обязательно крайних мер. Академик подчеркивает, что социализм в нашей стране был небывалым, первопроходческим,

[…] имел свои весьма существенные особенности, порожденные конкретно-историческими условиями [подразумевается во многом и в основном неповторимыми, уникальными] своего становления и развития. Эти особенности явно отдаляли его от классических образцов, «идеального социализма», каким его видели основоположники[196].

Точно так же и «капитализм» в современной России отнюдь не вписывается в рекламируемые «витринные» образцы. Ситуация таким образом не имеет аналогов и ввиду своей крайней новизны требует соответственно напряжения всех сил.

Во-вторых, рядом с этим позитивным фактором необходимой тотальной мобилизации есть не менее важный негативный, тоже многократно подчеркиваемый академиком: острый кризис, грозящий стране «самой серьезной опасностью»,

[…] если ситуация не будет переломлена, судьбам страны грозят многие новые беды, вплоть до национальной катастрофы с трудно предсказуемыми последствиями.

Многие реформы действительно не удались, положение, в котором оказалась страна, иначе как кризисным не назовешь[197].

Жестокая нужда, оставляющая совсем мало времени для исправления – это тоже подчеркивается академиком как фактор мобилизации. Ускоряя такую мобилизацию, Петр I писал правительственному Сенату, что промедление недопустимо, смерти подобно. Ленин настаивал на срочности выступления в ноябре 1917 года, которое вчера было рано, а завтра будет поздно. В начале революции 1986–1993 гг. ускорение было одним из главных лозунгов.

Важно, к кому обращено требование мобилизации. Разумеется к конкретным людям. «Власть без людей немыслима, она не проявляется, не существует», неверно «ее [власти] изображение в виде некой полубожественной силы». При всём том, государство отличается от людей, и не только по Пьеру Бурдье, т. е. как фикция от реальности, но и в качестве реальной не полубожественной, а божественной силы, поднимающей людей на жертву, причем предельную, на грани человеческих сил.

В моменты смертельной опасности государство проявляло огромные мобилизационные способности, служило фактором объединения народа во имя спасения Отчизны […] Было необходимо находить и полностью использовать все скрытые до сих пор резервы, выжимать всё, что можно, до последней капли из ресурсов страны […] не останавливаясь перед огромным перенапряжением, большими экономическими и, – что особенно опасно для общества, – человеческими потерями[198].

Опасность государства для общества неизбежна. Жертвы, которые приносят люди, окупаются успехом государственной мудрости. Под государственной мудростью имеется в виду опять же не исключительная интеллектуальная способность людей, а святость государства как такового, в силу именно этого своего трансцендентного, божественного статуса «выжимающего всё, что можно, до последней капли». Эта мудрость, сверхчеловечество государства – может быть главный ресурс, именно из него «следует черпать и черпать в наше сложное время». В самом деле, возможности тотальной мобилизации неизмеримы.

Детали анализа положения в стране выявляют не новизну, а наоборот, надежную устойчивость вековых структур. Это, во-первых, замечаемая и западными наблюдателями и в 1999 г., и в 1839 г., и раньше и называемая именно одними и теми же словами неопределенность прав и обязанностей. «Своего рода общей чертой стало, пожалуй, некоторое усиление неопределенности, размытости […]»[199], причем перманентная революция реалистически ожидается и впредь. «Преобразования займут еще немало времени».

Во-вторых, возобновляется в кричащем виде контраст бедных и богатых, сам по себе естественный и даже необходимый, но ненормальный при отсутствии среднего класса. По Кюстину, сверхбогатство достаточных людей полезно, когда им обеспечивается благополучие среднего мастерового, профессионального класса, в противном случае Кюстин предлагает как меру законодательную отмену сверхбогатства. При отсутствии или слабости среднего класса технику и технологию, которую бы он создал, приходится готовой ввозить переплачивая с Запада, куда безвозвратно уходят богатства страны. Связь между технической отсталостью и отсутствием среднего класса, замеченная в свое время Кюстином, сейчас реже замечается. Видят отсутствие среднего класса:

За последние десять лет люди в своем подавляющем большинстве не стали богаче, наоборот, они заметно обеднели. Преуспели только так называемые олигархи, составляющие всего один процент населения. Очень трудно идет процесс становления среднего класса […];

видят, что «технологическая база […] производства устарела», и то, что очевидная прямая связь между этими двумя явлениями остается незаметной, означает стабильность этих двух черт.

В-третьих, сохраняется демонстративный характер права, тождественный, как опять же заметил маркиз де Кюстин по поводу идеальных опережавших европейскую гуманность законов Екатерины II, отсутствию права, в более корректной современной правоведческой терминологии пассивности права.

[…П]равовое регулирование, выдержанное нередко в духе лучших образцов мировой правовой классики, не дает у нас искомого результата […] принципы и нормы могут оказаться просто неработающими, записанными в бездействующих законах.

Основы нашего конституционного строя отвечают самым строгим меркам современного этапа человеческой цивилизации […] Нередко получается так, что положения Конституции как бы утрачивают свойства правовых норм и становятся нормами-декларациями, нормами-ориентирами[200].

Конституция, которая неисполнима по своей идеальности, вовсе не бездействует. Она эффективно обосновывает необходимость введения других норм, вместо не работающих. Если положение о том, что человек, его права и свободы – высшая ценность, остается декларацией, то этим освобождается пространство для вступления на место высшей ценности государства в названном смысле мудрости и святости. Конечно, такое государство, как мы прочли выше, опасно для общества. Под ним «человеку […] очень неуютно, он не чувствует себя защищенным в должной мере правом и государством»[201].

Для обеспечения сильного государства недейственность существующего закона должна стать общепризнанным, всем известным фактом. Отсутствие действенной конституции должно быть доведено до каждого сознания, чтобы стать правовым основанием для упрочения исполнительной власти. Подводя это правовое основание под перспективу сильного государства, академик, ведущий специалист права, устанавливает:

В государстве, называющем себя правовым, нет еще его главного и определяющего признака полного, последовательного и реального верховенства закона, прежде всего Конституции. Закон, который должен быть главным инструментом управления делами государства, незыблемой основой всего правопорядка, эти свои функции выполняет далеко не всегда[202].

Недейственность права таким образом приглашает для организации общества государство. Это не обязательно означает, что государство заменит собой право, но означает, что инициатива права принадлежит государству как власти: «[…] в условиях, когда гражданское общество еще не сложилось, а его институты не получили развития, роль государства особенно важна»[203].

Право – не теперешнее демонстративное, пассивное, а будущее реальное – и государство отождествляются. Недейственность права отождествляется с ослаблением государственности. Но: усиление государственности не тождественно упрочению права. Государство может стать сильным, очень сильным и до того, как установится конституционный строй. Органы власти могут стать эффективным инструментом управления. Наоборот, Закон и право в целом не являются на практике главным инструментом управления […][204].

Государство обеспечит реализацию правовых норм. Право не может обеспечить само себя. Оно, как мы уже читали в работе другого опытного правоведа, будет искажено, извращено.

Ситуация правовой неопределенности, «белых пятен» в законодательстве сознательно сохранялась любителями ловить рыбку в мутной воде[205].

Когда государство станет сильным, по указанным у академика параметрам управляемости, строгой дисциплины, авторитета, эффективности аппарата управления, оно должно будет кроме того иметь достаточно разума, чтобы понять, что «сильное государство обязательно должно быть правовым государством»[206]. Здесь выражена необходимость, чтобы сила была правой, а право было сильным. Мудрость велит, чтобы было именно так. О проблеме силы и права мы говорили, цитируя важный афоризм Паскаля:

Право открыто спору, сила очевидна и бесспорна. И вот не удалось придать силу праву, потому что сила противоречила праву и сказала, что оно неправо, и сказала, что именно она права. Таким образом, поскольку не удалось сделать право сильным, сделали так, чтобы сильное было правым[207].