Д. Дальнейшее развитие понятия

Со временем автономия, обособленность, единичность государства (Франции, Британии, Италии) постепенно присходит в противоречие с идеей его тотальности, полного внутреннего единства (ведь настоящее единство должно быть единством всего человечества). Возникает специфическая диалектика единого и единичного, или особенного и универсального, которая и определяет собой развитие государства в Новое время. С одной стороны, государства захватывают заокеанские колонии, фактически, если не юридически, превращаются в империи — однако сохраняют идею своего суверенного, единичного единства, которое позднее (в XIX веке) становится даже национальным, этноистори — ческим единством. И между империализмом и этатизмом возникают постоянные противоречия — так, английские колонии в Америке отпали от Англии в связи со своим двусмысленным статусом внутри и вне государства: как известно, их облагали налогом, но они не были представлены в парламенте (что, по идее, предполагалось при налогообложении), и поэтому североамериканцы восстали против Родины — метрополии.

Но, с другой стороны, универсальные, глобальные процессы — в частности, развитие капитализма, реформация, империалистические завоевания — преодолевают границы государств и подрывают их абсолютистские претензии. Рационально — просвещенческий характер новых государств вступает в противоречие с их особенной единичностью.

В связи с этими процессами начинается противопоставление государства гражданскому обществу (ведь концентрация влечет за собой не только усиление власти, но и ее отчуждение). Выделяется интернациональный, капиталистический сектор, а суверенное государство «отступает» в специфическую автономную сферу. В политической теории XVII–XVIII веков этот процесс находит двойное отражение. Либеральные и протестантские теоретики (например, Локк) стремятся минимизировать значение нового государства, трактуя его, вслед за Гоббсом, как холодный, бездушный механизм. Власть этого механизма должна быть ограничена сферой внешнего принуждения, а позитивным жизненным руководством должны заниматься другие силы: семья, религия, экономические предприятия. Мы можем проследить, как в «Левиафане» Гоббса, который играет здесь переходную роль, позитивная сублимация власти государства (характерная для абсолютизма) постепенно переходит в негативную, демони — зирующую антисублимацию государства как холодного монстра (характерную для либерализма).

Но в конце XVIII века появляется и обратная тенденция. Просыпается античный республиканизм, пропущенный через итальянские республики, и теперь уже новому государству хотят придать функции гражданского самоуправления и гражданской свободы. В этом направлении работает Руссо, который, правда, мечтает о свободном городе — государстве, а вслед за ним Гегель, который соединяет античный этатизм с современным бюрократическим сословным государством, но, в согласии с либералами, оставляет все же относительно автономной сферу «гражданского общества».

В тот же период оформляется идея национального государства — то есть власти, исходящей от народа, и народа конкретного, обладающего уникальным языком и культурой. Эта идея тоже способствует позитивной легитимации государства, оправдывающей его территориальный и институциональный суверенитет.

В девятнадцатом веке, когда государство, перестроившись, переживает свою абсолютистскую форму и отказывается от религиозной легитимации, оно само становится мишенью для критики: множатся голоса, призывающие к его низвержению. Маркс и Ницше усматривают в этатизме Руссо и Гегеля принципиальную ложь и, возвращаясь к истокам понятия, радикально критикуют новое государство как таковое, в качестве теологического пережитка — как ложного и безличного единства, которое отчуждено от общества, от народа и является гарантом всех остальных отчуждений. Маркс выступает за разложение, Auflupung государства. Впрочем, государство переживает эту революционную критику…

По мере того как в Европе идет становление и возвышение национальных государств, продолжается захват этими государствами всего остального мира; рост капиталистических империй. На завоеванных территориях государство не стесняет себя юридическими ограничениями и идеологией народовластия, а занимается чистым администрированием, пусть иногда вполне благоволящим местному населению.

В 20?м веке, как мы уже видели в «Понятии Политического» Шмитта, ставится под вопрос разделение государства и общества, а также сведение политики к государству. Политика становится тотальной — в освободительной, революционной форме или в репрессивной тоталитарной. Ленин, который вплоть до 1917 года следует Марксу и предполагает уничтожение государства после революции, после переходного периода диктатуры пролетариата, на практике, придя к власти, выстраивает мощное государство нового, революционного типа. Это государство постепенно сращивается с коммунистической партией, бюрократизируется, но не теряет при этом ориентации на мобилизованные массы. В конце концов, под руководством Сталина оно превращается в так называемое «тоталитарное государство».

Итак, появляются тотальные государства — фашистское и коммунистическое, — основанные на сверхмобилизации, экспансии государства в гражданское общество. Эта экспансия уничтожает как автономию гражданского общества, так и автономию государства. Из государства исчезает как открытость публичной сферы («республиканская модель»), так и юридический характер абсолютного государства. Первая трансформируется в идеологизированную, истеричную публичность, второй — в тотальное иерар — хичное администрирование.

Впрочем, эти режимы держатся недолго. Одновременно с ними рушатся империалистические режимы в «третьем мире», и земля покрывается сплошной сетью суверенных государств. Идеология суверенного либерального республиканского государства, казалось бы, переживает свой расцвет, но постепенно границы государств становятся проницаемы для международных организаций и капиталистических корпораций — система власти, ранее характерная для неевропейских колоний, в более мягкой форме распространяется на весь мир. Впрочем, в ответ на давление глобализации ряд стран, например Россия или Китай, более или менее успешно охраняют свой суверенитет. Европейские страны возвращаются к идеям суверенитета в результате роста внутренних противоречий в западном мире. Парадоксальным образом, глобализация как распад суверенитета часто ведет к возникновению более мелких, суверенных, хотя и слабых государств. Наконец, рост терроризма заставляет западные страны, наряду с экспансией вовне, жестче защищать свои границы и наращивать военный аппарат. Впрочем, надо отметить, что бюрократизированные капиталистические корпорации, которые частично приходят сегодня на смену государству, происходят из того же источника, что и оно, средневековой «корпорации» как возвышенного политического тела.