Ф. ЭНГЕЛЬС ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ[142]

Ф. ЭНГЕЛЬС

ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ[142]

Почта, полученная здесь в субботу вечером с пароходом «Америка», еще раз дает нам возможность представить нашим читателям более или менее полный отчет о ходе войны в Крыму, хотя по-прежнему противоречивый и неопределенный характер официальных сообщений и газетных корреспонденций делает нашу задачу нелегкой. Совершенно очевидно, что неудача в Вене[143] вызвала оживление и большую активность в лагере союзников под Севастополем, и хотя могут сказать, что бомбардировка прекратилась 24 апреля, все же последующие две недели не проходили в полном бездействии. Пока очень трудно решить, каких выгод добились союзники; правда, один из корреспондентов утверждает, что передовые оборонительные сооружения русских, Селенгинское, Волынское и Камчатское, а также расположенные по всей линии перед ними стрелковые окопы оставлены обороняющимися[144]. Так как это безусловно максимум достигнутого союзниками, то допустим на время, что эти сведения правильны. Некоторые корреспонденты сообщают, что французы штурмовали Мачтовый бастион и овладели им, но эти сведения не заслуживают доверия. Они являются просто необоснованным преувеличением эпизода 21 апреля, когда французы с помощью минного взрыва заложили передовую траншею перед этим бастионом

[В «Neue Oder-Zeitung» вместо первого абзаца настоящей статьи дан следующий текст: «Установление телеграфного сообщения между Балаклавой, Лондоном и Парижем пока что ничего не дало публике, а внесло лишь еще большую путаницу в получаемую ею информацию.

Английское правительство либо ничего не публикует, либо ограничивается неопределенными заверениями о достигнутых успехах. Французское правительство публикует депеши, подписанные Канробером, но в таком урезанном и искаженном виде, что извлечь что-либо из этих сообщений почти невозможно. Например, бастион, против которого был направлен главный удар французов, назывался до сих пор Мачтовым бастионом — Bastion du Mat. Теперь мы узнаем о больших успехах, достигнутых французами в действиях против Центрального бастиона, а затем бастиона № 4. Однако тщательное сравнение этих донесений с прежними, и в особенности с русскими, показывает, что речь по-прежнему идет о нашем старом знакомом, о Мачтовом бастионе, только под другими названиями. Подобного рода мистификация насквозь тенденциозна и тем самым в известной мере «провиденциальна».

Но если телеграф не принес пользы публике, то в лагере союзников он бесспорно вызвал некоторое оживление. Не приходится сомневаться, что первые же телеграммы, полученные Канробером, содержали строгое предписание действовать более решительно и любыми средствами добиться каких-либо успехов. В одном неофициальном сообщении утверждается, что все передовые оборонительные сооружения — Селенгинское, Волынское и Камчатское, — а также расположенные по всей линии перед ними стрелковые окопы оставлены русскими». Ред.].

Допустим, что русские действительно отброшены назад к своей первоначальной линии обороны, хотя очень странно, что до сих пор не получено сообщений о взятии союзниками Сапун-горы и Мамелона. Но даже если редуты на этих высотах не находятся больше в руках русских, все же никто не может отрицать, что русские использовали их с большой для себя выгодой. Сапун-гору русские удерживали с 23 февраля, а Камчатский редут на Мамелоне с 12 марта до конца апреля; в течение всего этого времени траншеи союзников находились или под анфиладным или под сосредоточенным фронтальным огнем русских батарей, в то же время ключ всей позиции — Малахов курган — был полностью прикрыт русскими на протяжении всей двухнедельной канонады. После того как русские с таким успехом сумели использовать эти высоты, они могли пойти на то, чтобы их потерять.

Нет необходимости описывать здесь многочисленные ночные атаки, в результате которых союзники овладели русскими стрелковыми окопами и контрапрошами, а также вылазки, предпринятые русскими с целью отбить их у союзников. Такие операции представляют интерес с точки зрения тактики только для тех, кто лично знаком с местностью, ибо проведение подобных операций зависит большей частью от находчивости, натиска и упорства младших офицеров и солдат. Этими качествами англо-французы превосходят русских, и поэтому им удалось в некоторых местах создать свои опорные пункты в непосредственной близости к русским укреплениям. В отдельных местах расстояние между противниками сократилось до дистанции броска ручной гранаты, то есть союзники оказались в 20–30 ярдах от крытого хода русских, или в 40–60 ярдах от главного вала. Русские заявляют, что осаждающие находятся от него на расстоянии тридцати саженей, то есть 60 ярдов. Таково положение, в частности, перед Мачтовым бастионом, Центральным бастионом и Реданом, где впадины этой местности образуют мертвое пространство, причем они так расположены, что русским пушкам невозможно придать такой угол склонения, который позволял бы им обстреливать эти впадины навесным огнем. Так как огонь русской артиллерии отнюдь не подавлен, то поддержание связи с этими впадинами и превращение их в целую систему траншей представляется делом очень трудным, и союзники очень сильно будут чувствовать фланговый огонь русских. В самом деле, пока батареи союзников находятся в 400–500 ярдах позади передовых траншей, трудно себе представить, как союзники могут рассчитывать оборонять такие незащищенные позиции против вылазок, предпринимаемых внезапно и с достаточными силами; а после неудачной, как теперь признано, бомбардировки потребуется известное время, прежде чем можно будет ввести в действие новые и более выдвинутые вперед батареи.

Это внезапное продвижение союзников почти к самому подножью крепостного вала русских, хотя внешне и отличается от их прежней медлительности и нерешительности, оказывается в действительности явлением того же порядка. Ни системы, ни строгой последовательности не соблюдалось при проведении этой осады, а поскольку всякая осада — это по существу строго последовательная операция, где за каждым завоеванным шагом, чтобы он не оказался бесполезным, надо немедленно добиваться какого-то нового выигрыша, то совершенно очевидно, что союзники вели эту осаду по самому наихудшему из возможных планов. Несмотря на разочарование союзных генералов, когда они впервые увидели район боевых действий, несмотря на промахи, допущенные прошлой осенью во время так называемой первой осады, союзники все же могли бы добиться больших успехов. Не будем здесь совершенно касаться Северной стороны города, как это сделали сами союзные генералы. Они твердо решили атаковать отдельно Южную сторону, рискуя при этом оказаться в городе, над которым господствует недоступное для них укрепление. В связи с этим возникает вопрос: либо союзные генералы считали себя достаточно сильными, чтобы захватить Южную сторону, и в этом случае им придется теперь признать, что они непростительно ошиблись; либо они чувствовали себя слишком слабыми, тогда спрашивается, почему они не обеспечили себя подкреплениями? Теперь уже нельзя отрицать того факта, что в этой «достопамятной и беспримерной» осаде один промах следовал за другим. Видимо, лишения, которые пришлось испытать в условиях зимы, породили дух неодолимой вялости, апатии, усталости как в армии, так и среди генералов. Когда в феврале русские смело вышли за пределы своих укреплений и создали впереди новые оборонительные линии, это, казалось, должно было послужить для союзников достаточным толчком и заставить мобилизовать свои силы; однако Канробер сумел использовать это серьезное предостережение лишь для того, чтобы охладить боевой пыл зуавов, послав их в атаку, в неудачном исходе которой он заведомо был уверен. Работы по рытью окопов возобновились, но скорее с целью создания укрытых путей для штурмовых колонн, чем для выдвижения батарей ближе к противнику. Даже после шести месяцев пребывания союзников у крепости каждое их действие свидетельствует о том, что определенного плана у них не было и пункта для генеральной атаки они не наметили; напротив, старая навязчивая идея захвата Севастополя путем coup de main [смелого удара. Ред.] все еще владеет их умами, мешая осуществлению каждого разумного предложения, препятствуя каждой попытке последовательного продвижения вперед. То немногое, что было сделано союзниками, выполнялось в три раза медленнее, чем ведутся операции при правильной осаде, в то время как непоследовательность действий и отсутствие общего плана не давали даже той уверенности в успехе, которая присуща подобным операциям.

Тем не менее все надежды возлагались на проведенный недавно артиллерийский обстрел. Это являлось главным оправданием всякого промедления и бездействия. Хотя трудно сказать, что ожидалось от этого великого события — от батарей, которые находились на расстоянии 600—1000 ярдов от своих целей, — все же огонь, наконец, был открыт. В первые два-три дня из каждой пушки производилось 150 выстрелов, затем 120, затем 80, 50 и, наконец, 30 выстрелов; после этого бомбардировка была прекращена. Результат оказался едва заметным, если не считать пришедших в негодность пушек и опустевших артиллерийских складов союзников. Пять дней максимально мощной бомбардировки причинили бы русским больший ущерб и дали бы союзникам больше шансов на успех, чем пятнадцать дней артиллерийского обстрела, начатого с огромной силой, но сразу же ослабленного. Но разве союзники при отсутствии боевых припасов и с вышедшими из строя пушками смогли бы использовать эти благоприятные возможности? Не больше, чем теперь; в то же время русские с ослаблением огня и после того, как на них перестали сыпаться градом 50000 снарядов в день, как было в течение первых пяти дней, находятся теперь в значительно лучшем положении, чем это могло быть. Увеличение продолжительности бомбардировки за счет ослабления ее интенсивности является таким крупным и необъяснимым отступлением от всех военных правил, что причиной этого несомненно были соображения политического характера. Когда первые два дня артиллерийского обстрела обманули надежды союзников, необходимость поддерживать видимость канонады во время работы Венской конференции заставила их бесцельно расходовать боевые припасы.

Бомбардировка прекращается, заседания Венской конференции прерываются, устанавливается телеграфная связь. Картина сразу меняется. Из Парижа следуют приказы действовать быстро и решительно. От прежнего метода атаки отказываются; бесплодный грохот артиллерии уступает место частичным штурмам, захвату позиций посредством минных взрывов, перестрелкам и штыковым схваткам. Впереди заняты новые пункты и удержаны, несмотря на первую вылазку осажденных. Но это не достижение, если не будет признано возможным соорудить батареи на близком от линии русских расстоянии и лишить их возможности дальше оставаться на этих линиях. Передовые позиции нельзя удержать, не неся ежедневно больших потерь, не выдерживая регулярно схваток, приносящих сомнительный переменный успех. Допустим даже, что такие батареи второй и третьей параллели будут сооружены и что для их сооружения с самого начала требовалось выбить русских из стрелковых окопов — сколько же пройдет времени, пока эти новые батареи будут обеспечены достаточным количеством орудий, чтобы с успехом отвечать на огонь русских, который, как показали две последние бомбардировки, не уступает по своей силе огню союзников? Чем ближе к укреплениям противника расположены батареи, тем сокрушительнее перекрестный огонь, который может быть на них сосредоточен, и тем ограниченнее становится пространство для размещения пушек; другими словами: тем больше уравновешивается сила огня наступления и сила огня обороны, если только последний до этого не был подавлен огнем более отдаленных батарей, чего в данном случае не было.

Каким же образом русским удавалось так успешно противостоять атакам союзников? Во-первых, благодаря ошибкам и колебаниям самих союзников; во-вторых, благодаря храбрости гарнизона и искусству начальника инженерной службы, полковника Тотлебена; в-третьих, благодаря естественной прочности самой позиции. Ибо следует признать, что позиция действительно на редкость прочная. По тем плохим картам, которые до самого последнего времени только и были доступны, Севастополь расположен внизу на склоне, и над ним с тыла господствуют высоты; но как показывают новые и лучшие карты, город расположен на нескольких обособленных холмах округлой формы, отделенных от плато оврагами; эти холмы фактически в одинаковой степени господствуют как над городом, так и над плато. Такой характер местности, пожалуй, вполне объясняет, почему союзники не решились на штурм крепости в сентябре прошлого года; по-видимому, на союзных генералов это так сильно подействовало, что они даже не попытались заставить врага показать, какими силами он располагает для обороны. Русский инженер с максимальной выгодой использовал эти преимущества местности. На всех склонах Севастополя, обращенных к плоскогорью, сооружено по два и даже по три ряда батарей, расположенных один над другим, что удвоило и утроило силу обороны. Подобного рода батареи сооружались и при укреплении других городов (например, на склоне Мон-Валерьен в Париже), но вообще инженеры их не одобряют и прозвали ловушками. Они действительно представляют собой крупную мишень для осаждающих; снаряд в случае промаха попадает в батарею, расположенную ниже или выше той, в которую целились, и таким образом оборона всегда будет нести большие потери. Но там, где крепость даже не окружена, как Севастополь, такой ущерб ничего не стоит по сравнению с той огромной силой, которую эти батареи придают огню обороны. Мы полагаем, что после этой осады Севастополя нареканий по поводу таких ловушек будет очень мало. При обороне первоклассных крепостей, в которых имеется большое количество военных материалов и которые трудно обложить, они могут быть очень выгодно использованы, если этому благоприятствует местность. Кроме подобного рода ловушек русские и в другом отношении отошли от установившейся инженерной практики. При старой системе бастионных укреплений было бы недостаточно иметь пятнадцать или даже семнадцать бастионов вокруг крепости: они плохо обеспечили бы ее оборону. Вместо этого теперь имеется лишь шесть бастионов на выступающих вперед высотах, и при этом соединяющие их куртины образуют такую ломаную линию, которая дает возможность открыть фланговый огонь независимо от огня самих бастионов, тогда как тяжелые орудия, установленные на выступах этой линии, простреливают всю местность впереди. На этих куртинах, почти на всем их протяжении, установлены пушки, что опять-таки является новшеством, ибо при обычных бастионных укреплениях куртины бывают вооружены одним-двумя орудиями только для специальных целей, а вся огневая оборона возлагается на бастионы и люнеты. И без дальнейших технических подробностей из вышесказанного видно, что русские максимально использовали свои средства и что если даже союзникам удастся овладеть Мачтовым бастионом или бастионом на Малаховом кургане, они несомненно натолкнутся на вторую и третью оборонительные линии, для преодоления которых им придется пустить в ход все свое уменье и сообразительность.

Написано Ф. Энгельсом около 8 мая 1855 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4401, 28 мая 1855 г. в качестве передовой и в «Neue Oder-Zeitung» № 217, 11 мая 1855 г.

Печатается по тексту газеты «New-York Daily Tribune», сверенному с текстом «Neue Oder-Zeitung»

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые