К. МАРКС ПАРЛАМЕНТСКИЕ ДЕБАТЫ О ВОЙНЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

К. МАРКС

ПАРЛАМЕНТСКИЕ ДЕБАТЫ О ВОЙНЕ

Лондон, 6 июня. Пальмерстон снова проявил свое старое уменье держать в руках дипломатию при помощи парламента, а парламент при помощи дипломатии. Политика министерства должна была обсуждаться на основе поправок Беринга, Хиткота и Лоу. Все эти поправки основывались на Венской конференции. Во время недельных каникул в связи с троицей Пальмерстон эскамотирует Венскую конференцию и оправдывается перед Австрией, ссылаясь на закончившиеся парламентские дебаты, а перед вновь собравшимся парламентом эскамотирует дебаты, ссылаясь на закончившуюся конференцию, которая-де существует теперь лишь в предании. Вместе с Венской конференцией отпадают поправки, предполагающие продолжение ее заседаний, вместе с поправками отпадает дискуссия по поводу политики министерства, а вместе с дискуссией отпадает и необходимость для министерства давать объяснения относительно тенденции, задачи и цели «новой» войны. Эта цель, как утверждает Давид Уркарт, он же Давид-бей, заключается только в том, чтобы познакомить союзные войска с летними крымскими болезнями после того, как они испытали на себе крымские зимние болезни. Если Уркарт не все понимает, то уж своего Пальмерстона он понимает прекрасно. Он ошибается лишь насчет всесилия тайных замыслов — их влияния на официальную историю. Итак, Пальмерстон заявляет вновь собравшемуся парламенту, что нет больше предмета для обсуждения и что самое лучшее, что может сделать палата, это направить на имя короны адрес по поводу войны, иначе говоря, — выразить доверие министерству. Вначале он терпит неудачу из-за упрямства тех парламентариев, которые заучили длинные речи по поводу поправок и хотят пристроить свой товар. Но, распустив конференцию, он лишил эти речи их остроты, a horror vacui [боязнь пустоты. Ред.], скука заставят, в конце концов, парламент принять его адрес. Чтобы спастись от этих речей, парламент ухватится за адрес.

Поправка Лоу вместе с изменением ситуации изменила свой смысл. Первоначально она означала прекращение Венской конференции. Теперь эта поправка означает санкционирование Венской конференции и министерской дипломатии, поскольку она объявляет подлинной задачей, конечной целью войны сформулированное Расселом требование сокращения военно-морских сил России на Черном море. Являясь камнем преткновения для партии мира, так как она требует слишком многого, для партии войны, так как она желает слишком малого, эта поправка является камнем преткновения и для министерства, поскольку она вообще ставит вопрос о цели, об официальном признании цели войны. Отсюда то удивительное явление, что сторонники мира и тори теперь голосовали за, а министерство против продолжения дебатов по поводу поправки Лоу; отсюда попытка Пальмерстона выбросить ее за борт. Попытка не удалась. Он отложил поэтому дебаты на вечернее заседание в четверг. Один день выигран. За это время был напечатан заключительный протокол Венской конференции. Протокол представляется палате. Возникает неожиданно новый вопрос, и Пальмерстон со своими dissolving views [туманными картинами. Ред.] может надеяться, что подлинный предмет дебатов будет снят с обсуждения.

Двухдневная парламентская дискуссия была безмерно скучной, растянутой и бессвязной, — другого и нельзя было ожидать от речей, заранее потерявших свою остроту. Она представляла все же характерное зрелище того, как сторонники мира до голосования резолюции Дизраэли кокетничали с министерством, а теперь кокетничают с оппозицией, мы имеем в виду оппозицию официальную. Дискуссия обнаружила далее entente cordiale [сердечное согласие. Ред.] между пилитами и манчестерской школой. Пилиты явно льстят себя надеждой после заключения мира управлять Англией, встав во главе промышленной буржуазии. В этом случае пилиты после долгих блужданий обрели бы, наконец, действительную партию, а промышленники — своих профессиональных государственных деятелей. Но если сторонники мира заполучили, таким образом, Гладстона, Грехема и К°,

они потеряли «радикального» сэра Уильяма Молсуорта, бывшего их другом больше двадцати лет. Молсуорт, вероятно, вычитал у Гоббса, которого он издал[165], «что разум приходит через уши». Поэтому он апеллировал не к разуму, а к ушам. Он сделал то, что Гамлет запрещает делать актеру[166]. Он превзошел в тиранстве тирана, был больше Расселом, чем сам Рассел. Он, кроме того, вычитал у Гоббса, что все люди равны, так как каждый может лишить жизни другого. Поскольку для него дело шло о том, чтобы продлить свою министерскую жизнь, то он и говорил в духе тех, которые могут ее у него отнять. Забавно было видеть, как эта счетная машина пела дифирамбы. Даже Баббедж не предвидел этого в своей «Философии машин»[167]. Милнер Гибсон, баронет из окрестностей Манчестера, говорил монотонно, усыпляюще, сухо и иссушающе. У близкой от него метрополии английской промышленности он, видимо, научился производить возможно больше с наименьшими издержками производства. Это — человек, весь вид которого говорит, что ему скучно. Зачем же ему стараться развлекать своих собратьев? Как ты мне, так и я тебе! Кроме того, он, видимо, причисляет остроумие, шутку, живость к faux frais de production [непроизводительным издержкам производства. Ред.], а первый закон той экономической школы, к которой он принадлежит, заключается в том, чтобы избегать «непроизводительных издержек». Булвер витал между героическим настроением своего «Делателя королей» и созерцательным настроением своего «Евгения Арама»[168]. Выступая в духе первого, он бросал вызов России, выступая в духе второго — сплетал миртовый венок вокруг головы Меттерниха.

Милнер Гибсон, Молсуорт и Булвер были корифеями первого вечера. Кобден, Грехем и Рассел — корифеями второго. Одна лишь речь Кобдена заслуживает анализа, для которого в данный момент нет ни времени, ни места. Отметим лишь, что, по его утверждению, Бонапарт был готов принять последние предложения Австрии. Dirty Boy [Малый для грязной работы. Ред.] покойного сэра Роберта Пиля, посвятивший себя последнее время «sentiments» [ «чувствам». Ред.], «разбитым сердцам» и «любви к истине», произнес апологию своего ближнего, а именно самого сэра Джемса Грехема. Он запрещал Нейпиру действовать в Балтийском море, пока не наступило такое время года, когда всякая операция была бы гибельной для английского флота. Он запретил Дандасу бомбардировать Одессу. Он парализовал, таким образом, действия английского флота как на Балтийском, так и на Черном море.

Он оправдывает свое поведение величиной флота, который он снарядил. Само уже наличие подобного флота являлось доказательством английской мощи. Поэтому действия флота были излишни. Нейпир несколько дней тому назад направил одному из друзей Уркарта лаконичное письмо, которое Уркарт огласил на митинге в Стаффорде. В этом письме дословно сказано: «Сэр! Я считаю сэра Джемса Грехема способным на всякую низость. Ч. Нейпир».

Наконец, Рассел превзошел самого себя. В начале своей речи он заявил, что основной вопрос, стоящий перед палатой, заключается в следующем:

«Если мы намерены заключить мир, то какие условия мира мы можем получить? Если мы намерены продолжать войну, то с какой целью мы будем ее продолжать?»

Что касается первого вопроса, то ответ на него можно-де найти в венских протоколах, что же касается второго, то есть цели войны, то он может дать на него лишь очень общий ответ, иначе говоря вовсе никакого. Если согласятся принять за ответ фразу «безопасность Турции», то он ничего не имеет против. В Венской ноте дано одно толкование этой «безопасности», в четырех пунктах — другое; найти третье — не дело Рассела, а дело войны. Принцип Наполеона заключался в том, что война сама должна покрывать свои расходы, принцип Рассела заключается в том, что война сама должна определять свою цель.

Написано К. Марксом 6 июня 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 263, 9 июня 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого