III. НАСЛАЖДЕНИЕ НИ В ЧЕМ — ЙОГА И ПУТЬ ОТРЕШЕНИЯ

III. НАСЛАЖДЕНИЕ НИ В ЧЕМ — ЙОГА И ПУТЬ ОТРЕШЕНИЯ

Тапас, как мы видели, представляет скорее магическо-шаманский тип духовности. В отличие от йоги, которая в первую очередь занята обретением созерцательных состояний сознания и самопреодолением, техника тапаса сосредоточена на достижении внутренней силы, мистических откровений и магических способностей. Взращивание силы воли является ключевым для данного направления. Йога же, напротив, предлагает более рафинированный подход к психодуховному росту. Она признает, например, необходимость в преодолении воли, которая оказывается проявлением эгоистичной личности.

Тем не менее многие грани тапаса нашли свое отражение в йогической традиции, и расхожим образом йогина или йогини стала фигура чародея, или колдуна-аскета. Йога по своему духу ближе к другой традиции — отрешения (санньяса) от мирской жизни, которая впервые как идеал, достойный подражания появилась в послеведийскую эпоху. Внезапно — или так только кажется — все возрастающее число домохозяев стали покидать города и веси, дабы провести остаток своих дней в пустынных местах, часто в одиночестве, но иногда и со своими собственными женами.

Эти отшельники известны как санньясины, последователи санньясы. Слово санньяса состоит из префикса сам (выражающего понятие «союза», подобно греческому синили латинскому ком-), а также глагольного корня ас (означающего «бросать» или «оставлять»). Таким образом, оно означает «отбрасывание» или «оставление» всех мирских забот и привязанностей.

Хотя отрешение можно отождествить с образом жизни, ему нельзя следовать, как можно следовать аскезе или медитации. Эго, прежде всего, основополагающая жизненная установка. Поэтому традицию отрешения можно назвать антитехничной: она стремится отбросить все, включая, если придерживаться ей достаточно строго, все способы исканий. Немецкий индолог Иоахим Фридрих Шпрокхофф (Sprockhofi) верно описал отрешение как «явление на краю жизни» [137] и сравнил его с другими переживаниями пограничных состояний наподобие неизлечимой болезни или старости.

Отрешение — реакция на прозрение того, что человеческое существование, и космическое существование вообще, либо нравственно ущербно, либо вовсе иллюзорно. В любом случае, отшельник пытается постичь более высокое состояние бытия, которое тождественно самой Реальности. В зависимости от того, рассматривается ли мир как видение или просто нравственно никчемным (но тем не менее коренящимся в Божественном), отрешение можно проявить, по меньшей мере, двумя основными способами. С одной стороны, это то, что можно назвать буквальным отрешением; с другой — это отрешение символическое. В первом случае отрешение понимается просто как оставление обычной жизни — жены, детей, собственности, работы, социального положения, мирских амбиций и всякой заботы о будущем. Во втором — отрешение воспринимается иносказательно, прежде всего как внутреннее действие: добровольное оставление всех привязанностей и в итоге самого эго.

Оба подхода имели своих приверженцев на всем протяжении долгой истории индийской духовности. В Бхагавадгите (3.3 и далее) мы находим самое раннее упоминание попытки примирить эти стези. Поэтому богочеловек Кришна учил царевича Арджуну различать просто оставление и внутреннее отрешение, явно тяготея к последнему. Отвечая Арджуне, который запутался в различиях между отрешением от действий и отрешением действием, Кришна объясняет, что с давних пор он учит обоим путям. Один из подходов — это путь санньясы, который Кришна отождествляет с йогой мудрости (джняна-йога); другой является йогой действия [карма-йога). Оба, подчеркивает он, ведут к высшей цели, но более замечательным из них oil считает йогу действия. Кришна говорит:

Называй того отрешенным,

Кто лишен вожделенья и злобы; (5.3а)

Ведь без йоги ты, могучерукий. Отрешенности вряд ли достигаешь, Но, коль в йоге мудрец (муки)

безупречен,

Он приходит к Брахману вскоре. (5.6)

Стойкий в йоге, очистивший сердце, Победив свою душу и чувства, Душу сливший с душой всякой твари, Даже действуя, он не связан. (5.7)

«Не свершаю я действий» -

пусть йогин,

Суть познав, так всегда помышляет — Обоняя, дыша, ощущая, Испражняясь, ходя, засыпая. (5.8)

Говоря иль хватая рукою, Видя, слыша, глазами моргая, Он во всех этих действиях видит Лишь вращение чувств в предметах. (5.9)

Тот, кто сердцем не связан (санга),

деянья

Лишь на Брахмана возлагает, Тот грехом (папа) не пятнается,

Партха,

Словно лотоса лист — водою. (5.10)

Символическое толкование отрешения, естественно, предпочитали правоверные индуистские правящие круги, которых заботила растущая тенденция в умонастроении масс к уходу от мира. Если бы это ограничивалось стариками, которых привлекало затворническое существование в лесах или пещерах, высшее духовенство не тревожилось бы. Но идеал бегства от мира притягивал и людей среднего поколения, и даже молодежь (и, реже, женщин). Отрешившись от мирской жизни, они оставляли семьи и пашни, а также и государство. Социально-культурные причины подобной тенденции плохо поняты; некоторые ученые винят в этом жаркий сухой климат полуострова, но это упрощенный подход.

В психологически-исторических понятиях идеал буквального отшельничества отражает то. что я некогда назвал «мифическим» (вертикалистским) вариантом йоги [138]. Идеал жизнеутверждающей санньясы, напротив, подразумевает более целостную жизненную установку. Мифическая йога зиждется на бесповоротном и резком разрыве с обычной вселенной: человек либо воздерживается от всякой мирской деятельности и мирских помыслов и посвящает свою жизнь созерцанию надмирской Реальности, либо участвует в обыденной жизни и пожинает сомнительные плоды ограниченного земного существования. Для приверженца Мифической йоги не может быть никакой промежуточной позиции. Он или она должны выбирать: либо трансцендентное Я — либо обусловленное «я», Бога — или мир, неизменное блаженство или повседневные тяготы. Противоположная мысль о том, что ограниченный космос есть проявление Божественного и тем самым не только тягостен, но также предстает обителью радости, принадлежит более целостному восприятию мира со стороны тантризма, сахаджаяны, и особенно Интегральной йоги Шри Ауробиндо.

В Майтраяния-упанишаде (1.2 и далее), произведении в традиции мифической йоги, относящемся к периоду как раз накануне нашей эры, царь Брихадратха снедаем чрезмерной скукой бытия. Он выражает чувство, которое рано или поздно охватывает тысячи других аскетов, когда говорит:

Что пользы от наслаждений желанным в этом зловонном и лишенном истинной сущности теле, составленном из костей, кожи, жил, мозга, мяса, семени, крови, слизи, слез, глазных выделений, кала, мочи, ветра, желчи и флегмы? Что пользы от наслаждений желанным в этом теле, пораженном желанием, гневом, алчностью, ослеплением, страхом, отчаянием, завистью, разъединением с любимым, соединением с нелюбимым, голодом, жаждой, старостью, смертью, болезнью и прочими бедами? (1.3) И мы видим: все это гибнет, как эти комары, мошки и прочие твари, как травы и деревья, возникшие и исчезающие. Но что говорить о них: поистине, есть и другие, высшие — великие лучники, владыки земли Судыомна, Бхури-Ашвапати… Марута, Бхарата и другие цари, что на глазах всех родичей, оставив великое богатство, перешли из этого мира в тот мир… (1.4)

Решительное оставление принятого образа жизни порой действительно угрожало общественному строю и установленному порядку. Следовательно, индуистские законодатели заклеймили то, что считали преждевременным отрешением, и вместо этого предложили другой общественный идеал стадий жизни (ашрама) — ученичество (брахамачарья), домохозяйство (гархастья), лесное отшельничество (ванапрастхья) и, наконец, полное отрешение (санньяса). В этой новой иерархической концепции отрешение было полностью одобрено, но только после того, как человек выполнит свои обязательства как домохозяин (грихастха, от гриха «дом» и стха «пребывать»).

Нужно было различать два уровня отрешения. Первый, известный как вана-прастхья («лесное обитание»), — это стадия жизни отшельником, который практикует своего рода эзотерический ритуал затворничества в лесу. Такого человека именуют «лесным обитателем» (веша-прастха). На второй стадии, известной как санньяса, требуется оставить даже жизни лесного отшельника с ее жертвенной обрядностью и принять на себя подвиг нищего странствования. Эти два образа жизни предвосхитили современный обычай выхода на пенсию, хотя, обратив закат человеческой жизни в священную миссию, индуистская традиция даровала старикам — по крайней мере, теоретически — то достоинство, в котором им отказывает наше современное западное общество.

Традиция отрешения оказалась столь же неотъемлемым свойством индийской духовности, как и обычай аскезы. Часто они накладывались друг на друга. Хотя слово санньяса впервые упоминается в Мундака-упанишаде (3.2.6), которую обычно относят к третьему или четвертому веку до н. э., но, возможно, она и более раннего происхождения, так как сама идея и сам идеал значительно старше. Брихадараньяка-упанишада (4.4.22), которая считается самым древним произведением данного жанра, говорит о правраджине, человеке, который «у-далился» (пра + врадж «бродить»), — то есть покинул дом и кров и целиком обратился к Самопознанию. В незабываемом отрывке Яджнявалкья, великий мудрый старец, наставляет ученика[139] таким образом:

Который выходит за пределы голода, жажды, печали, заблуждения, старости, смерти. Поистине, познав этот Атман, брахманы поднимаются над стремлением к сыновьям, над стремлением к богатству, над стремлением к мирам и ведут жизнь нищенствующих монахов. Ибо стремление к сыновьям есть стремление к богатству, а стремление к богатству есть стремление к мирам: ведь оба они — лишь стремления. Пусть поэтому брахман, отрекшись от учености, станет как дитя; затем, отрекшись и от детскости, и от учености, станет молчальником (муни) затем, отрекшись и от немолчания (амауна), и от молчания (мауна) [140], станет брахманом. (3.5.1)

Таким образом, Яджнявалкья характеризует отрешение как преодоление привязанности ко всякому ощутимому желанию, включая стремление к самому от решению. В другом месте в этом же сочинении (3.8.10) он выражает сомнение насчет полезности подвижничества (тапас). По его словам, предаваясь подвижничеству даже тысячи лет, тот ничего не достигнет, кто не познает вначале Непреходящее (Абсолют). Это утверждение выражает извечный парадокс духовного пути: мы ищем всего лишь то, что в некотором смысле уже нашли. Говоря иначе, чтобы познать Я, нашу находящуюся глубоко внутри реальность, мы просто должны утвердиться в совершенном спокойствии и припоминать.

Даже если индуистская ортодоксия считалась с теми, кто ощущал неодолимое влечение «уйти», отрешение обычно в лучшем случае прощалось, но никогда активно не поощрялось. А в некоторых кругах отрешение считалось незаконным. В Махабхарате (12.10.17 и далее), например, повествуется о Юдхиштхире, который, устав от ужасов великой битвы Бхаратов, ощутил потребность вести жизнь лесного отшельника. Его учитель Бхишма отвечает, что отрешение не приличествует воину. Бхишма также высказал циничное мнение (несомненно, основанное отчасти на действительности), что только неудачники выбирают подобный образ жизни.

Голодание лучше еды, творимой исключительно ночью. Неиспрошенная пища лучше голодания. Подаянная пища лучше неиспрошенной. Посему отшельник должен кормиться подаянной пищей.

Бриха-санньяса-упанишада (265)

То, что отшельники разнились между собой, становится вполне очевидным при чтении санскритских сочинений, затрагивающих проблему отрешения, особенно с так называемой Санньяса-упанишадой. Джабала-упанишада, датируемая примерно 300 г. до н. э. — один из самых древних трудов данного жанра, различает отшельников, которые поддерживают священный огонь, и тех, кто этого не делает, — то есть тех, кто в своем отрешении продолжает участвовать в ведийских священных обрядах; и тех искателей Бога, кто все это просто отбросил. Данный труд прославляет парама-хамсу («великого лебедя»), который плывет по жизни, не заботясь ни о чем, как первый отшельник. Примерно шесть столетий спустя Вайкханасасмарта-сутра (глава 8) дает более подробную картину. Она упоминает четыре типа лесных затворников и четыре типа странствующих отшельников. Лесные аскеты могли жениться, тогда как странствующие отшельники должны были жить одиноко, взыскуя лишь одного Самопознания.

Почти схожий перечень мы находим в Ашрама-упанишаде (примерно 300 г. н. э.). Это произведение упоминает четыре типа лесных затворников:

1. Вайкханаса, тот, кто проводит традиционный огненный обряд (агни-хотра) и питается дикими злаками и овощами, что растут в месте его обитания. Название вайкханаса происходит от префикса ви («раз-») и слова кхана («еда»). Оно указывает на воздержанность в пище этих отшельников.

2. Аудумбара, тот, чье пропитание состоит из диких злаков и фруктов, особенно фиников (удумбара).

3. Валакхилья, тот, кто получил свое прозвище от ношения собранных в пучок (кхилья) волос (вала). Их еда столь же скудна, как и у других отшельников, но они собирают пищу лишь восемь месяцев в году и в оставшиеся месяцы главным образом голодают. Такая аскетическая практика известна как чатур-масья («четыре месяца»).

4. Пхенапа, тот, чье имя буквально означает «пьющий пену». Возможно, это странное название происходит от их обыкновения пить утреннюю росу на листьях. Их пища очень скудна, состоит главным образом из некоторых видов фруктов. У пхенапов, в отличии от других затворников, нет постоянного местопребывания.

Странствующие отшельники (паривраджака) состоят из следующих групп:

1. Кутичака: название связано с их обыкновением завязывать волосы пучком, по имеет и другие смысловые оттенки. Слово кути может означать как «дом» или «кров», так и «соитие», тогда как корень чат значит «дрожать». Отсюда, кутичака — тот, кто дрожит, когда раздумывает о жизни домохозяина, особенно о соблазне половой привязанности; то есть тот, кто проявляет воздержание. Он странствует, облаченный в набедренную повязку, с посохом в руках и сосудом с водой. Он практикует медитацию посредством священных слогов или песнопений (мантра).

2. Бахудака: его образ жизни столь же непритязателен, как и у кутичаки. Питаются бахудаки восьмью крохами в день, которые они собирают «подобно пчелам». Само название буквально означает «изобилие воды» (баху «много», удака «вода») и указывает на то обстоятельство, что отшельники данного типа стремятся почаще посещать святые места, расположенные вдоль рек.

3. Хамса: этот бродячий аскет прозван так потому, что живет сродни «лебедям». (Строго говоря, слово хамса относится к мужской особи индийской разновидности диких гусей). Он даже не занимается собиранием подаяния для своего пропитания, а живет продуктами [жизнедеятельности] коровы, включая мочу и навоз.

4. Парама-хамса: образ жизни такого «высшего лебедя» больше напоминает спартанский. Этих людей описывают как умащающих свое тело пеплом в знак полной отрешенности от общепринятого существования. Различные произведения предписывают им всяческие обычаи наподобие ношения одной только набедренной повязки или бамбукового посоха. Но особенно важно, что их считают полностью состоявшимися существами. Согласно некоторым текстам, таким, как Вайкханаса-смарта-сутра, шрама-хамсы странствуют в обнаженном виде и часто посещают погосты. Этот удивительный обычай предвосхищает позднейшие ритуалы левого крыла тантры, которое будет представлено в семнадцатой главе.

Нарада-паривраджака-упанишада (около 1200 г. н. э.) добавляет еще две разновидности к вышеупомянутому списку — туриятита и авадхута. Оба типа представляют собой осуществившихся подвижников. Первый, чье имя означает «преодолевающий Четвертое», живет тем малым пропитанием, которое непосредственно кладется ему в рот — практика, которая называется «коровье обличье» (го-мукха). Последний зависит также от милости других. Чаще всего упоминаемое различие между ними состоит в том, что авадхуты странствуют обнаженными, тем самым демонстрируя свое исступленное забвение всех различий: есть только Единственная Реальность, не имеющая пола. Все прочее, как указывает имя авадхута, «отброшено».

Как можно видеть, понятие «отрешение» включает широкий спектр возможных образов жизни — от домохозяина, который просто совершает внутреннее или символическое отрешение, к лесному отшельнику, который продолжает соблюдать некоторые обряды, и до обнаженного странника, чей образ жизни можно представить как форму сакральной анархии. Некоторые из этих отшельников практиковали ту или иную форму йоги, тогда как другие просто созерцали таинство Я без всяких подручных средств. Все эти подвижники на протяжении тысячелетий вносили свою лепту в сокровищницу индийской духовности.