[а) Нелепость взгляда на заработную плату как на аванс капиталиста рабочему. Буржуазное представление о прибыли как о премии за риск]

[а) Нелепость взгляда на заработную плату как на аванс капиталиста рабочему. Буржуазное представление о прибыли как о премии за риск]

[425] {Из сказанного вместе с тем видно, как нелепа фраза, «объясняющая» прибыль капиталиста тем, что он будто бы авансирует рабочему деньги раньше, чем превратил в деньги свой товар.

Во-первых… Когда я покупаю товар для своего потребления, то для меня никакой «прибыли» не возникает из того обстоятельства, что я являюсь покупателем, а владелец товара — «продавцом», что мой товар имеет форму денег, а его только еще должен превратиться в деньги. Капиталист оплачивает труд только после того, как потребил его, тогда как другие товары оплачиваются до того, как они потребляются. Это проистекает из своеобразной природы покупаемого им товара, который на деле переходит к покупателю полностью только после того, как он потреблен. Деньги выступают здесь как средство платежа. Капиталист всегда присваивает себе товар «труд» раньше, чем оплачивает его. Но то обстоятельство, что он покупает его только с целью получения прибыли от продажи продукта этого труда, отнюдь не может служить причиной того, что он эту прибыль получает. Это только мотив. И все в таком случае свелось бы лишь к следующему: покупая наемный труд, капиталист-де получает прибыль потому, что он хочет извлечь прибыль из продажи продукта этого труда.

Во-вторых. Но, говорят нам, капиталист все же авансирует рабочему в форме денег ту часть продукта, которая приходится на его долю в качестве заработной платы, и таким образом избавляет рабочего от забот, риска и потери времени, которые были бы неизбежны для рабочего, если бы он сам должен был превратить в деньги часть товара, причитающуюся ему в качестве заработной платы. Не должен ли рабочий оплачивать капиталисту эти заботы, риск и потерю времени? Не должен ли, следовательно, рабочий получать меньшую долю продукта, чем та, которая, не будь этого, причиталась бы ему?

При такой постановке вопроса сводится на нет все отношение наемного труда и капитала и в корне уничтожается экономическое объяснение прибавочной стоимости. Правда, результат процесса состоит в том, что фонд, из которого капиталист оплачивает наемного рабочего, представляет собой в действительности только собственный продукт последнего и что таким образом капиталист и рабочий фактически делят продукт в определенной пропорции между собой. Но этот фактический результат не имеет абсолютно ничего общего со сделкой между капиталом и наемным трудом (сделкой, на которую опирается экономическое обоснование прибавочной стоимости, вытекающее из законов самого товарного обмена). Капиталист покупает не что иное, как временное распоряжение рабочей силой, и платит за это только после того, как рабочая сила действовала, овеществилась в продукте. Как и везде, где деньги выступают в роли средства платежа, так и здесь купля и продажа предшествуют реальному отчуждению денег со стороны покупателя. Но после этой сделки, которая закончилась еще до начала действительного процесса производства, труд принадлежит уже капиталисту. Ему же целиком принадлежит и товар, выходящий как продукт из этого процесса. Капиталист произвел его принадлежащими ему средствами производства и купленным им, а следовательно, и принадлежащим ему — хотя еще и не оплаченным, — трудом. Дело обстоит так, как если бы он совсем не потребил чужого труда для производства товара.

Прибыль, получаемая капиталистом, прибавочная стоимость, реализуемая им, проистекает именно из того, что рабочий продал ему как товар не труд, овеществленный в товаре, а самоё свою рабочую силу. Если бы рабочий противостоял ему как товаровладелец в первом смысле[98], то капиталист не мог бы получить никакой прибыли, не мог бы реализовать никакой прибавочной стоимости, так как согласно закону стоимости обмениваются эквиваленты, обменивается равное количество труда на равное количество труда. Прибавочная стоимость капиталиста проистекает именно из того, что он покупает у рабочего не товар, а самоё его рабочую силу, которая имеет меньшую стоимость, чем ее продукт, или, что то же самое, которая реализуется в большем количестве овеществленного труда, чем реализовано в ней самой. Но вот, для оправдания прибыли затушевывается самый ее источник и отвергается вся сделка, из которой она возникает. Так как фактически, — поскольку процесс непрерывен, — капиталист платит рабочему только из собственного продукта этого последнего, так что рабочий оплачивается только частью своего собственного продукта и, следовательно, авансирование является простой видимостью, — то теперь нам говорят: рабочий продал капиталисту свою долю продукта раньше, чем этот продукт был превращен в деньги. (Может быть, даже раньше, чем продукт получил способность превратиться в деньги, ибо может случиться, что хотя труд рабочего и получил свою материализацию в каком-нибудь продукте, но изготовлена в данный момент только часть пригодного для продажи товара, — например, только часть дома.) При таком взгляде на вещи капиталист перестает быть собственником продукта, и этим устраняется весь тот процесс, посредством которого он безвозмездно присваивал себе чужой труд. Выходит, что друг другу противостоят просто товаровладельцы. У капиталиста в руках деньги, а рабочий продает ему не свою рабочую силу, а товар, именно ту часть продукта, в которой овеществлен его собственный труд.

Рабочий может в таком случае сказать капиталисту: «Из этих 5 фунтов продукта (например, пряжи) ³/₅ представляют постоянный капитал. Они принадлежат тебе. ²/₅, т. е. 2 фунта, представляют мой вновь присоединенный труд. Следовательно, ты должен выдать мне плату в размере 2 фунтов пряжи. Вот и оплати мне стоимость этих двух фунтов». В данном случае рабочий положил бы себе в карман не только заработную плату, но и прибыль, короче говоря, всю сумму денег, равную количеству вновь присоединенного им, материализованного труда, существующего в форме 2 фунтов пряжи.

— «Но разве я», — говорит капиталист, — «не авансировал постоянный капитал?»

— «Пусть так», — отвечает рабочий, — «зато ты и берешь себе три фунта, а платишь мне только два».

— «Но ты ведь не мог бы», — настаивает капиталист, — «материализовать свой труд, не мог бы прясть без моего хлопка и без моих веретен. За это ты должен заплатить особо».

— «Полно!» — отвечает рабочий. — «Хлопок сгнил бы, а веретена заржавели бы, если бы я не употребил их для прядения. [426] Правда, те 3 фунта пряжи, которые ты удерживаешь в свою пользу, представляют только стоимость твоего хлопка и твоих веретен, потребленных в процессе производства пяти фунтов пряжи и, следовательно, содержащихся в этих последних. Но только мой труд, потребив эти средства производства как таковые, сохранил стоимость хлопка и веретен. За эту, сохраняющую стоимость, силу моего труда я ничего от тебя не требую, так как, — помимо самого прядения, за которое я получаю 2 фунта, — она не стоила мне никакого добавочного рабочего времени. Это природный дар, присущий моему труду, дар, который мне ничего не стоит, но который сохраняет стоимость постоянного капитала. И если я ничего за это от тебя не требую, то и ты не имеешь никаких оснований требовать от меня вознаграждения за то, что без веретен и хлопка я не мог бы прясть. Ведь без прядения твои веретена и хлопок не стоили бы и ломаного гроша».

Прижатый к стене капиталист говорит: «2 фунта пряжи, действительно, стоят 2 шилл. Они представляют это именно количество твоего рабочего времени. Но ведь я должен платить тебе за них еще до того, как я их продал. Может быть, мне совсем не удастся продать их. Это — риск № 1. Во-вторых, возможно, что я их продам ниже их цены. Это — риск № 2. А, в-третьих, как бы там ни было, приходится еще тратить время на их продажу. Должен ли я ради тебя даром брать на себя оба эти риска и, сверх того, еще потерю времени? Даром ничего, кроме смерти, не получишь».

— «Постой-ка», — отвечает рабочий, — «каковы наши отношения? Мы противостоим друг другу как товаровладельцы, ты — как покупатель, мы — как продавцы, потому что ты ведь хочешь купить у нас нашу долю в продукте, 2 фунта, а то, что в них содержится, — это на деле не что иное, как наше собственное овеществленное рабочее время. И вот ты заявляешь, что мы должны продать тебе свой товар ниже его стоимости, чтобы ты в результате этого получил больше стоимости в виде товара, чем имеешь теперь в виде денег. Стоимость нашего товара равна 2 шилл. Ты хочешь дать за него только 1 шилл., благодаря чему ты, — так как один шиллинг содержит столько же рабочего времени, сколько 1 фунт пряжи, — получишь в обмен стоимость вдвое большую, чем та, которую сам отдаешь в обмен. Напротив, мы получили бы вместо эквивалента только половину эквивалента, вместо эквивалента двух фунтов пряжи — лишь эквивалент одного фунта. И на чем основываешь ты это требование, противоречащее закону стоимости и обмена товаров в соответствии с их стоимостями? На чем? На том, что ты — покупатель, а мы — продавцы, что наша стоимость существует в форме пряжи, товара, а твоя стоимость — в форме денег, что определенная стоимость, оставаясь той же, противостоит, в форме пряжи, такой же стоимости в форме денег. Но, милейший! Ведь это — только смена формы, касающаяся того выражения, которое стоимость получает, но оставляющая неизменной величину стоимости. Или ты держишься того ребяческого взгляда, что всякий товар должен продаваться ниже своей цены, — т. е. ниже той суммы денег, в которой представлена его стоимость, — потому что в форме денег он-де приобретает большую стоимость? Но нет, милейший, он вовсе не приобретает большей стоимости; величина его стоимости не изменяется, она только представлена теперь в чистом виде меновой стоимости.

Подумай-ка, дружище, каким неприятностям ты сам себя подвергаешь! Твое утверждение сводится к тому, что продавец всегда должен продавать покупателю товар ниже его стоимости. Действительно, так дело и обстояло на твоей стороне, когда мы еще продавали тебе не товар, изготовленный нами, а самоё нашу рабочую силу. Ты, правда, покупал ее по ее стоимости, однако самый наш труд ты купил ниже той стоимости, в которой он находит свое выражение. Но оставим это неприятное воспоминание. Мы, слава богу, вышли из этого положения с тех пор, как ты сам соизволил вынести решение, что продавать тебе мы должны уже не нашу рабочую силу как товар, а самый товар, являющийся продуктом нашего труда. Вернемся к тем неприятностям, на которые ты себя этим самым обрекаешь. Ведь новый провозглашенный тобой закон, согласно которому продавец за превращение своего товара в деньги платит не просто своим товаром, не тем, что просто обменивает свой товар на деньги, а тем, что продает товар ниже его цены, — этот закон, по которому покупатель всегда обманывает, обсчитывает продавца, должен в одинаковой мере иметь силу для любого покупателя и продавца. Положим, что мы принимаем твое предложение — однако с тем лишь условием, что ты сам подчинишься тобой же измышленному закону, а именно тому закону, согласно которому продавец должен даром отдавать часть своего товара покупателю за то, что этот последний превращает для продавца его товар в деньги. Итак, ты покупаешь наши 2 фунта пряжи стоимостью в 2 шилл. за 1 шилл. и, следовательно, получаешь барыш в 1 шилл., т. е. в 100 %. Но теперь, после того как ты купил у нас принадлежащие нам 2 фунта, у тебя в руках — 5 фунтов пряжи стоимостью в 5 шилл. Ты, конечно, рассчитываешь сделать выгодное дельце. 5 фунтов пряжи стоят тебе только 4 шилл., а ты хочешь продать их за 5 шилл. «Стой! — говорит твой покупатель. — Твои 5 фунтов пряжи — товар, а ты — продавец. Я обладаю такой же стоимостью в виде денег, я — покупатель. Следовательно, согласно признанному тобой закону, сделка с тобой должна принести мне 100 % барыша. А потому ты должен продать мне 5 фунтов пряжи на 50 % ниже их стоимости, т. е. за 2¹/₂ шилл. Я даю тебе 2¹/₂ шилл., получаю за них товар стоимостью в 5 шилл., и таким образом сделка с тобой приносит мне 100 % барыша, — ведь что справедливо для одного, то справедливо и для другого».

Ты, приятель, видишь сам, — [продолжает рабочий], — к чему приводит твой новый закон; ты только надул бы сам себя, — ведь хотя ты и стал на минуту покупателем, но потом снова выступишь в роли продавца. В данном случае ты в качестве продавца потерял бы больше, чем выгадал бы в качестве покупателя. Ты подумай хорошенько! Разве до того, как были произведены 2 фунта пряжи, которые ты теперь хочешь купить у нас, ты не делал других покупок, без которых вообще не было бы тех 5 фунтов пряжи, о которых идет речь? [426a] Разве ты не купил предварительно хлопок и веретена, которые теперь представлены в 3 фунтах пряжи? При этих покупках оптовый торговец хлопком в Ливерпуле и фабрикант прядильных машин в Олдеме противостояли тебе в качестве продавцов, а ты им в качестве покупателя; они выступали как представители товара, ты как представитель денег — совершенно такое же отношение, в каком мы в данную минуту имеем честь или несчастье противостоять друг другу. Разве тебя не высмеяли бы плутоватый торговец хлопком и твой бойкий коллега из Олдема, если бы ты потребовал, чтобы они даром отпустили тебе часть хлопка и веретен, или, что то же самое, продали тебе эти товары ниже их цены (и их стоимости), на том основании, что ты для них превращаешь товар в деньги, а они для тебя превращают деньги в товар, что они — продавцы, а ты — покупатель? Они ведь ничем не рисковали, они получали наличные деньги, меновую стоимость в чистой самостоятельной форме. Зато с твоей стороны — какой риск! Сперва выработать из веретен и хлопка пряжу, нести весь риск процесса производства, а потом еще вдобавок нести риск, связанный с продажей пряжи, с обратным превращением ее в деньги. Риск — будет ли она продана по своей стоимости, выше или ниже стоимости. Риск — совсем не продать ее, совсем не превратить ее обратно в деньги. Что же касается пряжи как таковой, то она нисколько тебя не интересует. Ты пряжу не ешь, не пьешь, ты не можешь использовать ее иначе, как только продав ее. И уж во всяком случае должна быть оплачена потеря времени, сопряженная с обратным превращением пряжи в деньги, в котором, в скрытом виде, содержится обратное превращение в деньги веретен и хлопка! — Старина! — возразили бы тебе твои коллеги. — Не валяй дурака! Не говори глупостей! Какое нам, черт побери, дело до того, как ты думаешь использовать наш хлопок и наши веретена, на что ты намерен их употребить! Сожги их, выброси, делай с ними что хочешь, но только заплати за них! Что за идея! Мы должны принести тебе в дар наши товары потому, что ты заделался хлопкопрядильным фабрикантом и, по-видимому, плохо чувствуешь себя в этой отрасли деловой жизни, если уж так сильно преувеличиваешь связанные с нею риск и опасности! Брось свою хлопкопрядильню или не показывайся на рынке с такими нелепыми идеями!»

На эту речь рабочих капиталист отвечает с пренебрежительной улыбкой: «Видать, что вы, простофили, слышали звон, да не знаете, откуда он. Вы толкуете о вещах, в которых ничего не смыслите. Вы думаете, я заплатил ливерпульскому пройдохе и олдемскому молодчику наличными деньгами? Черта с два! Я заплатил им векселями, и хлопок ливерпульского пройдохи на самом деле был переработан в пряжу и продан еще до того, как наступил срок его векселю. С вами — совсем другое дело. Вы хотите получать наличными».

— «Прекрасно», — говорят рабочие, — «по что сделали ливерпульский пройдоха и олдемский молодчик с твоими векселями?»

— «Что они с ними сделали?!» — восклицает капиталист. — «Глупый вопрос! Они снесли их своим банкирам, и те учли их!»

— «Сколько они за это платят банкиру?»

— «Сколько? Деньги теперь весьма дешевы. Думаю, что они заплатили за учет примерно 3 %, т. е. не три процента со всей суммы векселя, а столько, сколько, считая из 3 % годовых, приходится на то время, которое остается до истечения срока векселя».

— «Тем лучше», — говорят рабочие., — «Плати нам по 2 шилл., какова и есть стоимость нашего товара, или же по 12 шилл., так как мы хотим понедельного расчета вместо ежедневного. И удержи из них проценты за 14 дней из расчета 3 % годовых».

— «Но этот вексель слишком мал», — говорит капиталист. — «Ни один банкир не учтет его».

— «Прекрасно», — возражают рабочие, — «нас 100 человек. Ты, значит, должен заплатить нам 1200 шилл. Выдай нам на них вексель. 60 ф. ст. вовсе уж не такая маленькая сумма, чтобы такой вексель нельзя было учесть. А кроме того, ты ведь учитываешь его сам, и эта сумма не должна быть слишком мала для тебя, потому что это как раз та самая сумма, из которой ты, по твоим словам, берешь выжимаемую из нас прибыль. Вычет был бы ничтожный. И так как мы получали бы в таком случае полностью большую часть нашего продукта, то мы скоро перестали бы нуждаться в твоем учете. Разумеется, мы откроем тебе не больший кредит, чем даст тебе биржевой маклер, — всего лишь на 14 дней».

Если выводить заработную плату (совершенно извращая действительные отношения) из дисконтирования принадлежащей рабочим части стоимости совокупного продукта — из того, что капиталист оплачивает рабочим эту часть деньгами вперед, — то капиталист должен был бы выдавать им очень краткосрочные векселя, какие он выдает, например, торговцу, промышляющему хлопком, и т. д. Рабочий получал бы большую часть своего продукта, а капиталист скоро перестал бы быть капиталистом. Из собственника продукта он превратился бы для рабочие просто в банкира.

К тому же, если капиталист стоит перед риском продать товар ниже его [427] стоимости, то он имеет также и шансы продать его выше его стоимости. Если продукт не удается продать, то рабочего выбрасывают на улицу. Если цена продукта долгое время остается ниже рыночной, то заработная плата рабочего падает ниже среднего уровня, и фабрики работают неполное время. Наибольший риск несет, следовательно, рабочий.

В-третьих. Никому не приходит в голову, что фермер, уплачивая ренту деньгами, или промышленный капиталист, уплачивая проценты деньгами, могут удерживать часть причитающихся с них ренты или процента на том только основании, что они, — для того чтобы иметь возможность производить эти платежи, — должны предварительно превратить свой продукт в деньги.}