63

63

Йорг больше не пытался заснуть. А так необходимо: завтра начало суда над Ги — нужны силы для этого первого дня открытой битвы. Заставлять себя заснуть ни к чему не приведет: это он знал слишком хорошо. Он боялся и применить какое-либо из искусственных средств: они могут оказать расслабляющее последействие. Настой лимонника утром — так будет много лучше.

Завтра и он, и Дан заговорят во весь голос, в открытую — завтра наступит конец всем предыдущим недомолвкам. Скрестится оружие слов, доказательств, аргументов. Начнется битва, и каждый назовет противника. Война: жестокая, беспощадная — хоть и бескровная. Дан — нападающая сторона; его, Йорга, дело — оборона и контратаки. Ужасно много аналогий с настоящими войнами давным-давно ушедших эпох.

Последнее время Дан и иже с ним провели то, что можно сравнить с массированной артиллерийской подготовкой. Премьера «Радуги» и предшествующая ей серия передач по всемирной трансляции программы «Новостей»: подобранные и смонтированные Полем хроникальные киноматериалы времен Второй мировой войны. Йоргу были слишком ясны их намеки: особенно — в кадрах об опытах, производившихся нацистскими врачами и учеными над людьми.

В их передачах оказалось, впрочем, кое-что полезное для него. Упоминание о Ницше — философе, которого знали лишь немногие: те, кто занимался историей философии. Этот напрасно забытый мыслитель сильно заинтересовал его. Правда, времени в обрез, чтобы достаточно подробно познакомиться с его произведениями, но и то крайне немногое, что он успел просмотреть, представляло немалую ценность.

С основной сущностью его взглядов нельзя было не согласиться. В праве сильнейшего. Только не в том смысле, в каком понимали Ницше его тогдашние последователи с их бредовыми расовыми теориями. Лишь теперь, когда человечество достигло величайшего уровня интеллектуального развития, смысл идей Ницше — в очищенном от вульгарных наслоений виде — снова приобретал значение.

Высочайший интеллектуальный уровень доступен не всем, и соответствие интеллекта этому уровню — та истинная сила, которая дает абсолютное право безраздельно пользоваться теми, кто стоит ниже его. Ибо это — в интересах всего человечества. Как биологического вида. Так велит природа. И в таком виде он принимает взгляды Ницше.

Эти мысли сколько-то успокоили его. Потом в памяти снова замелькали кадры хроники Второй мировой войны. Бегство Эйнштейна — из-за преследования его как неарийца: накладки тогдашнего варварства — высшее право интеллектуальной силы еще не было понято и признано. Понимали ли его тогда сами гении, сам Эйнштейн? И просмотрев ту часть картотеки своего архива, где хранилось многое не имеющее почти никакого отношения к его работе, Йорг отыскал и включил изображение портрета Эйнштейна.

И сразу закрыл глаза: нет, Эйнштейн не признавал никакого — своего, высшего — права! Слишком выразительно говорили это его глаза, отчего-то грустные. И улыбка, такая… Как они любят это называть? А, да: добрая. И страшно похожая на еще чью-то. Дана!

Йорг открыл глаза. Ошибки не было! Действительно: что-то похожее во взгляде того и другого. Дан — гений того же масштаба, что и Эйнштейн: кошмарнейший парадокс состоит в том, что именно против него, имевшего в силу своего гения наибольшее право главенствовать, более других обязанного защищать существующий порядок вещей, приходится бороться.

Он — своим преждевременным открытием нарушил ситуацию, породившую процесс преобразования человечества, столь благодатный, несмотря на мучительность условий, создавших его. И сознательно затем выступил против этого, чтобы все разрушить и уничтожить.

Но пусть не рассчитывает на победу! Его актив: огромная популярность самого крупного гения Земли, вырвавшего человечество из научного кризиса, покорителя Земли-2, первого вступившего в Контакт — и неизжитые атавистические потребности, создавшие сторонников его. Но — против все, к чему люди уже прочно привыкли. Дан вряд ли и рассчитывает на легкую победу.

И — все же — сколько-то отступить перед ним придется. Главное — не допустить их полной победы: он когда-то сказал об этом Милану под действием непростительного порыва.

То, что Милан, зная об этих мыслях, находится среди его врагов — несмотря на обещание молчать, которое он, несомненно, выполнит — сильно усложняло положение Йорга. Придется быть вдвойне осторожным, избегать хоть каким-либо нечаянным словом высказать то, что люди еще не скоро смогут отчетливо осознать и признать как единственное истинное: они пока еще не созрели для этого. То, что — первым — понял только он один, еще способно оттолкнуть их от всего, что есть — против чего выступил Дан. Что он должен в любом случае отстоять и сохранить.

Страшно, что с ним теперь и Дзин. Слишком хорошо разбирается в том, что является делами генетиков. И он не связан обещанием молчать, как Милан.

… Ночь казалась мучительно долгой.

«А спит ли Дан?» — подумал Йорг, когда небо уже начало чуть-чуть сереть. Только сейчас он заметил, что так и не выключил портрет Эйнштейна.

Поспешно сделав это, включил воспроизведение одной из самых любимых вещей: увертюры к «Tannh?user».

Они прилетели домой поздно: одно из последних публичных собраний сторонников идей Лала, проходивших в эти дни повсеместно, было устроено в другом полушарии.

Он лежал, не двигаясь, чтобы не потревожить Эю, пока по ее дыханию не понял, что и она не спит, — тогда пошевелился.

— Спи, Отец! Ты завтра должен быть полным сил, — тихо сказала Эя.

— Буду, Мама!

Они больше не говорили — молча лежали, держа друг друга за руку. Но забытье пришло лишь перед рассветом — и сразу заполнилось сновидением.

… Дан был один. В рубке звездолета, где-то в Дальнем космосе. В руках скрипка, и откуда-то появляется Лал. Но не один: с ним Ромашка — несущая на руках ребенка, похожего на нее и на Лала.

— Мы удивительно хорошо понимаем с ним друг друга, Дан, — говорит она.

Он рассказывает им то, что узнал от Дзина.

— Я этого всего не знал, старший брат: ты запомни! — несколько раз задумчиво повторил Лал, слушая его.

И Ромашка тоже — внимательно слушала: по ее взгляду было видно, что она понимает его. Это была совсем другая Ромашка — без примитивного языка и того выражения лица, которое так невыгодно, несмотря на их красоту, отличает гурий от интеллектуалок. Порой она улыбалась — чудесной, счастливой улыбкой, глядя на своего малыша.

— Будь сильным, Дан, — говорит она. — Будь!

И все растаяло, оставив после себя ощущение радостной легкости.

…Он открыл глаза: Эя лежала рядом и смотрела на него.

— Отчего ты так улыбался во сне? — спросила она.