66

66

Двухчасовой перерыв для еды и отдыха.

Слово получает главный свидетель защиты — Дан. Он взошел на возвышение, — и сразу же на огромном экране загорелся портрет Лала. В зале воцарилась тишина.

— Главный свидетель обвинения только что сказал, что мой долг прекратить попытки вернуть то, что безвозвратно отжило, и не мешать человечеству двигаться вперед. Куда? К новым успехам науки, к увеличивающемуся господству над природой. И только!

Но — разве этого мало? Разве это — не все, в чем видится смысл существования человечества?

Да: мало; да — не все! Почему лишь научные открытия, проникновение в тайны природы — вне самого человека, забывая о его собственной природе?

И разве человечество двигается вперед? Оглянитесь на всю прежнюю историю, и вы увидите — что первым разглядел и мучительно осознал Лал: кризис искривил наш путь — произошел чудовищный зигзаг развития человеческого общества, которое продолжало лишь казаться неизменным. Мы ушли далеко в сторону от пути вперед, по которому шли с той поры, как на Земле исчезли социальное неравенство и несправедливость — когда человечество уверенно двинулось к неизменно светлым горизонтам будущего.

Кризис явился неожиданным: человечество совершенно не было готово к нему. Он казался неестественным: временная трудность, которую можно преодолеть — для этого надо лишь напрячься. А ничего не выходило. Потому что в нем не было ничего неестественного: накопленный гигантский материал научных открытий требовал не только пересмотра множества фундаментальных понятий, но и времени для вживания в новые представления.

Именно поэтому — его появление не было случайным: повторение подобных кризисов слишком вероятно, — повидимому, неизбежно. Фундаментальные открытия не могут следовать одно за другим непрерывно: после свершения ряда их — период практического и досконального теоретического освоения новой области. Возможно, тем более длительной, чем больше вновь открытая область. Это нужно понять.

Это не могли понять. Потому что подобное случилось в таком масштабе впервые. Напряжение всего человечества для выхода из кризиса достигло предела: люди — те, кто занимался интеллектуальным трудом, не щадили себя.

А те, кто не мог им заниматься? Чей уровень способностей не соответствовал возросшим требованиям к интеллектуальному работнику? Те, кто, по словам главного свидетеля обвинения, превратились в паразитов? Их, как и себя, также не сочли нужным щадить.

Поначалу части их, только женщинам, передали материнские функции. Это казалось прекрасным: женщины, не способные к творческому труду, взяли на себя полезную нагрузку, освободив время полноценных женщин.

Но тогда оборвалась связь детей и родителей: это создало почву для использования тех, к кому все чаще применялось слово «неполноценный», таким образом, какой не имел аналогий даже в самые мрачные времена классовых эпох. Неполноценные стали абсолютно бесправными: их судьбой уже распоряжались без всякого их согласия. Как рабами.

И, правда: чем гурии отличатся от рабынь-наложниц? Ничем! А остальные неполноценные? Их положение даже страшней рабства: положение домашних животных. Доходило до того, что стали употреблять в пищу их мясо.

Кто видел и понимал смысл этого? Никто! Все были заняты работой: напряженной, безудержной — лишь бы преодолеть кризис, выйти из него.

Понял только один. Он: мой друг, Лал. Историк, он сравнил былые эпохи с нынешней. Гений, способный по своим знаниям объять всю картину, а не части ее, как мы все — он не мог не заметить, что в мире снова появилась социальная несправедливость. Человек высоких душевных качеств, он, обнаружив это, не мог не возмутиться, не восстать против того, что творилось вокруг.

Это далось не легко ему самому: страшно было поверить — ему, такому же сыну своего времени, как любой из нас, что интеллектуальное человечество творит дикие дела. Спокойно: не замечая этого. Но у него хватило сил и смелости до конца взглянуть в глаза правде.

Он пытался раскрыть глаза другим; надеялся, что его поймут — как когда-то, когда он возглавил кампанию против людоедства: тогда многие поддержали его. Теперь никто, ни один человек не хотел даже слушать. Все до единой попытки разбились о полнейшее непонимание. Ему стало ясно, что пока господствует кризис, людям не до его идей. И замолк — на время.

Именно тогда произошла моя встреча с ним. Его рассказ о находке работы по ряду разностей простых чисел явился толчком для создания периодического закона элементарных частиц и, через него, теории гиперструктур. Он первый поверил в эту теорию: видел в ней то открытие, которое могло положить конец кризису. И он был тогда рядом со мной — в то нелегкое для меня время. О своем открытии — мне не говорил: берег меня для того, что я должен был сделать — что он тогда считал самым главным. Отдавал все силы популяризации теории гиперструктур. Готовил победу её и ждал своего часа, когда сможет раскрыться передо мной: считал, что я способен понять его.

В день, когда из Дальнего космоса пришел долгожданный сигнал Тупака, он шел ко мне, чтобы поздравить с победой и, наконец, посвятить меня в свои взгляды на современное человечество. И не решился: сил у меня в то время уже оставалось не много — он понял, что ему и дальше придется идти одному.

Но в тот же вечер произошла его встреча с Евой, педагогом, одной из будущих руководителей движения против отбраковки детей, к которому он примкнул, как только оно началось. Она-то тогда натолкнула его на мысль, как защитить детей — всех — от возможности быть отбракованным: рождением детей всеми женщинами.

Лал принял активное участие в движении против отбраковки, но он видел дальше, чем остальные его участники. Даже они не сумели тогда понять его, не поддержали, когда он сделал попытки публично высказать свои взгляды. Его вынудили удалиться в Малый космос. Но напрасно думали те, кто сумел добиться этого, что смогли сломить его.

Нет! Он лишь убедился, что с теми, кто противостоял ему, в открытую ему не справиться. И больше не выступал со своими идеями. Его противники могли торжествовать: они не понимали, что он, пока единственный, кто знал правду о том, что творится на Земле, не мог себе позволить быть подвергнутым всемирному бойкоту — это неминуемо ждало его тогда. Слишком велика была его цель, чтобы погубить ее вместе с собой — надолго отодвинуть время, когда все человечество узнает и примет ее. И его десятилетнее полное молчание, с момента возвращения из ссылки в Малый космос до самого отлета на Землю-2, было еще одним трудным подвигом: он понимал, что иначе еще нельзя.

Лал познакомил нас со своим страшным открытием, когда мы уже совершили гиперперенос в созвездие Тупака. Он раскрыл нам глаза на происходящее. И я не мог не присоединиться к нему.

Я должник тех, кого мы зовем неполноценными. Мое нынешнее тело, благодаря которому я живу вторую жизнь — тело неполноценного. Но и дожить первую свою жизнь и завершить построение теории, которую вы считаете положившей конец кризису, я смог тоже лишь благодаря той, которая считалась неполноценной — гурии, не давшей мне совершить самоубийство в минуту слабости. Чем поплатилась она за это, изрезанная осколком стекла, который отнимала у меня? Никто не ответил мне, когда я хотел узнать, что с ней стало!

Неполноценные! Лишенные знаний, которые не дают им — они тем ни менее не перестают быть людьми: человеческие чувства живы в них. И то, что мы, полноценные, почти утратили: жалость к другому, которому плохо — милосердие. То, что, может быть, не осознавая отчетливо, они чувствуют сердцем, душой — человеческой душой, как бы не шельмовали, не высмеивали это понятие. То, что тогда спасло меня.

Они живут где-то рядом, эти неполноценные, и мы совершенно не думаем о них, занятые своими великими проблемами, и, сталкиваясь с ними, лишь замечаем, насколько примитивны они, и насколько убог их язык. Ничего больше! Мы все. И я, в том числе: и я тогда вскоре забыл о гурии, спасшей меня.

Лал заставил вспомнить. Поэтому я присоединился к нему сразу.

Эя прошла более трудный путь: у нее еще не было нашего жизненного опыта, дававшего возможность критически оценить то, что внушили ей с детства. И все же она совершила то, что Лал считал необходимым в первую очередь — стала матерью. Именно там, на Земле-2, где не могли помешать. Здесь это было невозможно: он знал.

Лал погиб там, на Земле-2, в первый почти день нашей высадки. Все вы знаете, как это произошло. Погиб, чтобы дать спастись мне, и крикнул в последний момент: «Не забудь!»

Мы остались без него — я и Эя. Уже без него высадились на планете, чтобы осуществить то, ради чего отправились туда. Мрачной казалась она нам после страшной гибели Лала, трудным и безрадостным было наше существование. Эе трудно было решиться на то, что хотел Лал — чтобы она стала матерью. И мне стоило немалого труда убедить ее.

Мы еще не знали, насколько это нужно и нам. Ожидание рождения ребенка было преддверием того, что вошло в жизнь после него — изменило наше существование и нас самих. Мы узнали то, что уже знал Лал. Он очень много знал, оказывается: понимал то, что почти все перестали понимать. Самое главное — природу человека.

Мы были счастливы там. Так, как никогда раньше. Наши дети, которых мы сами произвели на свет и растили, каждодневное общение с ними. Чувство, которое связало неразрывно меня и Эю. Все это делало жизнь необыкновенно полной. Не мешая — наоборот, давая нам силы для напряженной работы. Мы поняли, как необходимо это всем.

Со знанием этого вернулись мы на Землю. Наш долг был передать все другим. Всем людям. Я думал, что нас поймут.

Мало что, оказывается, изменилось за время нашего отсутствия. Но кое-что, все же, да: была резко срезана отбраковка — то, что началось перед нашим отлетом с Земли. Какие-то изменения произошли и в сознании людей: те, кто раньше был глух к словам Лала, слушали меня. Не только благодаря моему авторитету — наступало время необходимости его идей: похожие мысли пробуждались и в других. Нас слушали по-разному: одни жадно впитывали наши слова; в других — они вызывали протест, но заставляли задуматься. Третьи, бывшие противники Лала, до поры до времени не осмеливались нам мешать.

Это была — и есть — многочисленная и сильная группа, пользующаяся огромным влиянием и авторитетом, ранее почти неограниченным. Они когда-то заставили надолго замолчать Лала. Они не дали Еве — педагогу, пожелавшей стать матерью, сделать это.

Какое-то время мой авторитет мешал им открыто выступить против меня и тех, кто принял идеи Лала и начал их осуществлять. Не смея мне мешать, они вели активную контрпропаганду.

Суд над Ги явился весьма удобным предлогом для их выступления. Не против Ги: даже главный свидетель обвинения уделил ему не много слов в своей речи. Его обвинения были направлены главным образом против социального учения Лала и меня как распространителя его. Я — фактически являюсь основным обвиняемым на этом суде: не Ги.

Добиться осуждения всего, что начали делать мы — последователи Лала. Остановить и не дать нам действовать дальше. Оставить все, как было в период кризиса. Вот цель тех, кто являются обвинителями на нынешнем суде. Суде слишком необычном — когда меняются действительные роли участников его.

И я, отлично осознающий, что именно сам являюсь главным обвиняемым в глазах тех, кто пытается отстоять ныне существующее, не могу принять обвинения, предъявляемые мне и вместе со мной всем последователям Лала.

Моя истинная роль иная: сегодня я являюсь обвинителем. Всего человечества. Именем Лала я обвиняю его в утрате человечности!

Мне незачем вновь и вновь повторять — что мог увидеть гений Лала. Вряд ли кто совсем не знаком с его страшным открытием, не слышал о нем: мало кто не читал его книг, обличающих то, что творится на Земле.

Куда мы идем, несмотря на наши великие открытия и цели? Пора оглянуться, пора понять то, что понимали когда-то, очень давно. Нужно вспомнить слова одного из тех, кто положил начало эры роботов — отца кибернетики Норберта Винера:

«Мы больше не можем оценивать человека по работе, которую он делает. Мы должны оценивать его как человека. Если мы настаиваем на применении машин повсюду, но не переходим к самым фундаментальным рассмотрениям и не даем людям надлежащего места в мире, мы погибли».

Дан замолчал. Мертвая тишина в огромном зале: ни звука — казалось, вместе с сидящими в нем все человечество затаило сейчас дыхание.

Дан поднял голову: он дал достаточно времени, чтобы каждый мог повторить горящие на экране слова Винера.

— Мы не сделали этих рассмотрений. Человек оценивался, как и машина, только по пользе, приносимой им. Сочли возможным перестать считать людьми тех, кто не мог в этом превзойти машину. Не люди — «неполноценные»! Вслушайтесь еще и еще в это страшное слово — такое привычное. Какая бездна дегуманизации, до которой мы дошли столь незаметно!

Мы на пути гибели. Продолжая жить и действовать, как сейчас, мы неминуемо совсем утратим человеческий облик. Конечный вывод логики происходящего процесса: бесчисленные роботы и горсть безжалостных гениев со строго необходимым количеством «неполноценных».

Для кого и для чего будут открытия этих гениев, кажущееся безграничным господство над природой? Что останется от самого человечества, его сущности? Чем уже будет человек бесконечно отличаться от робота?

Что будет двигать им? Лишь жажда все новых открытий, безоговорочно ставшая единственным смыслом существования и источником радости? И только?

И только? — спрашиваю я: потому что я познал в своей жизни радость открытия, знаю силу ее — но знаю не только это. Благодаря Лалу я узнал и другие радости: любовь к единственной для меня женщине и нашим детям, теплоту настоящих человеческих отношений. Радости — не меньшие, чем те, которую способна дать творческая удача. Необходимые всем, потому что лишь они в состоянии дать силы для преодоления трудностей и неудач. Дарящие прекрасные, подлинно человеческие эмоции, без которых человек, по сути, мертв, как машина. Мы должны вспомнить это, вспомнить все, чтобы гибель не настигла нас.

Возврат к тому прекрасному, что было почти забыто — не движение вспять, отнюдь! Это возврат на путь, по которому человечество двигалось вперед, и с которого затем свернуло далеко в сторону. Я повторяю вновь и вновь: взгляды Лала — не атавизм, как заявил главный свидетель обвинения. Просто — человечество не может существовать, лишая себя имманентных своих качеств.

Никакие великие цели, никакие особые обстоятельства не могут служить оправданием существующего социального неравенства: оно должно быть безотлагательно уничтожено. Институт «неполноценных» нужно ликвидировать — как можно скорей. И навсегда!

— Я слишком отчетливо понимаю, сколько трудных проблем необходимо для этого решить. Сложность их очевидна, тем более что не все решения ясны. Предстоят поиски и попытки, усилия всех, чтобы найти их.

Я помню все контраргументы сторонников сохранения «неполноценных». Что хирургический ремонт является «пока единственным действенным, радикальным способом, дающим полную гарантию». Да: пока! Пока не сделано другое, что обеспечит гарантию не меньшую: я говорю о Системе непрерывного наблюдения. Менее ли действенна она в сравнении с хирургическим ремонтом? Нет, — вряд ли это вызывает сомнение хоть в ком-нибудь. Но создание ее требует огромных затрат: времени, труда, энергии и материальных ресурсов.

Резать доноров выгоднее: это обходится дешевле. Именно выгоднее! Это-то и является истинной причиной использования исключительно хирургического ремонта — скрытым оправданием самого зверского способа. Доноры-смертники должны исчезнуть в первую очередь: их использование не имеет никакого морального оправдания — если мы действительно считаем себя людьми. Никакие великие задачи не могут служить причиной того, чтобы откладывать немедленное создание СНН.

Никакого морального оправдания не имеет и использование гурий. Положение этой группы «неполноценных» ничем абсолютно не отличается от положения рабынь-наложниц древности: полное насилие над их волей и желаниями; практика их использования включает в себя применение таблеток, подавляющих отвращение. Глубокий вред приносится и использующим их. Как когда-то общение с женщинами, отдававшимися за деньги — проститутками. Физическая близость без малейшей духовной; грубое, примитивное удовлетворение полового инстинкта, не приносящее подлинной радости. Что может быть в этом человеческого?

О подопытных мне уже нечего добавить к тому, что так подробно сказано было другими: мы не имеем право производить опыты над людьми.

Многое, многое необходимо изменить. В том числе воспроизводство с помощь тех же «неполноценных». Взрослые оторваны от детей — это противоестественно, потому что лишает всех самой большой радости в жизни.

Наука — единственный источник радости в настоящее время: наука, творящая чудеса. Но лишь немногие могут видеть сейчас другое, ничуть не меньшее чудо: появление на свет маленького человека и развитие его. Ребенок! Дети! Вечное, не стареющее чудо. Лал мечтал вернуть его всем: чтобы сделать людей счастливей и человечней, чтобы оно стало преградой отбраковке — превращению детей в «неполноценных».

Мы, последователи его, знаем радость материнства и отцовства. Уже не представляем себе, как раньше могли мы и как могут сейчас другие жить без этого. Мы призываем всех последовать нашему примеру. Дети, появившиеся рядом с нами, возродят нас.

— Этому никто не должен сметь мешать. Я знаю, как незадолго до нашего возвращения безжалостно пресекли единственную попытку стать матерью, совершенную ею, — Дан протянул руку в сторону Евы, поднявшейся с места.

— Тогда это было возможно. Она была одна: профессор Йорг, выступавший во всеоружии общественного мнения, не признающего другого способа воспроизводства, кроме существующего, заставил ее сдаться угрозой всемирного бойкота не только ей, но и ее питомцу — космическому спасателю Ли. Все было тонко рассчитано: Ли был в детстве спасен Евой от отбраковки — они настолько привязаны друг к другу, что Ли не присоединился бы к бойкоту, объявленному ей.

Йорг и его коллеги встретили настороженным молчанием наше возвращение с детьми. Очень скоро, с помощью не самого этически чистого способа, они узнали, что появление на свет наших детей связано с идеями Лала. Но мы и не собирались скрывать это. Наоборот! Как только стало возможно, мы открыто и широко начали пропагандировать эти идеи.

Нам не осмеливались мешать: их страшил мой авторитет. Он лишал их несомненного большинства в общественном мнении: я сознательно шел на это, используя его силу — я не употребил его во зло. Более того, считаю, что он накладывает на меня особые обязанности пропагандировать то, что должно вновь привести к установлению равенства и справедливости.

Мы действовали словом и примером, который убеждал больше слов. Здесь те, кто стал матерями или готовится к этому, — те, кто понял необходимость этого для себя. И с нами уже нельзя ничего сделать: мы не признаем бойкот, станем общаться между собой — нас ведь достаточно много. Мы не одиноки теперь — не как Ева во время своей героической попытки.

Детей, рожденных настоящими матерями и живущих со своими родителями, будет все больше — и все больше людей захотят этого. Это — непреодолимо: потребность его заложена в самой природе человека — то, что когда-то понял Лал, теперь слишком хорошо знаем мы, первыми познавшие радость общения с собственными детьми. Они наполнят нашу жизнь, и с ними мы возродимся в подлинно человеческом облике, в котором не стыдно будет предстать перед Другими при первом непосредственном Контакте. Людьми, чей могучий разум не способен творить зло.

Это будет. Мрачная эпоха кризиса прошла, и необходимо покончить со всем уродливым, ненормальным, что было порождено им. Пора!

— Мы должны немедленно уничтожить отбраковку. Все дети должны получать образование: наш долг затрачивать больше труда на тех, кто по уровню способностей более других в этом нуждается. Мы не будем отчаиваться, что у нас не будет стопроцентного успеха — его же не бывает ни в чем. Будем надеяться и искать все, что может нам помочь: методы обучения, меры воздействия на сам организм.

Эта работа уже начата. Группа генетиков, бойкотируемых своими коллегами, работает над созданием средств, способствующих преодолению отставания в развитии.

Поиски педагогов привели к находке некогда применявшейся ланкастерской системы взаимного обучения: более способные дети занимаются с менее способными. Многим сейчас это может показаться нелепым и неоправданным: вместо того, чтобы быстрей завершать свое образование, эти одаренные дети тратят время на тех, кто раньше, несомненно, был бы отбракован. Зачем? Затем, что они спасают людей в этих малоодаренных; затем, что сами они вырастают подлинными людьми — гуманными.

Ликвидация отбраковки должна быть последовательной: распространяться на детей «неполноценных». То, что они автоматически могут считаться неполноценными — слишком очевидная грубейшая вульгаризация генетики: дети «неполноценных» не обязательно с рождения отстают в развитии.

Я говорил о детях — о тех, кто еще не стал «полноценными» или «неполноценными». А те, кто уже «неполноценными» стал? Что можем для них сделать мы? Вопрос слишком не простой.

Из всех групп «неполноценных» только няни и кормилицы занимаются трудом, не ущемляющим человеческое достоинство. Продолжая заниматься этим полезным и необходимым для человечества трудом, они займут достойное место среди нас: они и так уже специалисты весьма высокого класса — это признают все педагоги и врачи, работающие с ними. Роженицы, которые и сейчас параллельно являются нянями и кормилицами, целиком войдут в их число.

С остальными группами обстоит сложнее. Их члены не обучены никакому виду труда: обучить их в зрелом возрасте хоть какому-нибудь интеллектуальному труду вряд ли возможно.

Так что же делать? Пусть занимаются посильным физическим трудом. Ну да: им не угнаться за роботами. Пусть: мы и так в долгу перед ними, огромном, неоплатном долгу, и то, что они получат от нас сверх того, что дадут, не превысит всего, что уже дали. Мы должны поторопиться: наша вина перед ними не должна расти.

Я думаю, они могут быть счастливыми, делая что-то. Например, сажать растения и ухаживать за ними — они смогут радоваться каждому своему успеху, как бы скромен он ни был.

Но для многих такой переход будет не легок. Подопытным — все же, легко: их только избавят от мучений; донорам и гуриям — нет.

Первые — правда о судьбе которых от них тщательно скрывается — живут мыслью о начале еще более счастливой жизни после отъезда оттуда, где они проходят подготовку. Эта ложная мысль непрерывно внушается им, чтобы заставить их как можно старательней выполнять все указания тренеров — только этим могут они заслужить право на отъезд туда, где ждет их эта еще более счастливая жизнь; а до тех пор они ведут жизнь спокойную, беззаботную, заполненную лишь тренировками, отдыхом и развлечениями. Ни тени сомнения в том, что им обещают: ни разу не было случая, чтобы они поверили тем, кто пытался раскрыть им глаза на их истинную судьбу — что ничего их не ждет, кроме близкой насильственной смерти.

Жизнь гурий менее безмятежна: далеко не всегда пожелавший их бывает им физически приятен. Но они гордятся своим профессиональным умением, даже соревнуются в нем между собой. Их понятия и потребности искусственно извращены.

Как смогут те и другие пройти переход к более человеческому существованию? Наверняка потребуется немало времени, труда и терпения, чтобы помочь им совершить его. Особенно осторожными придется быть в отношении доноров: их представления являются особенно трудно преодолимым психологическим барьером.

Как все это сделать? Я уже говорил: не все решения еще ясны, далеко не все понятно до конца в подробностях, способах, мерах. Задача эта слишком велика, чтобы даже теоретически с ней мог справиться один человек.

Эту задачу Лал оставил нам. После его смерти я и Эя много думали о ней; думали и другие, присоединившиеся к нам. Но полной ясности еще нет — и не может быть, пока мы не начнем практическое осуществление ее.

— Я сказал главное. Назвал истинного обвиняемого. В свете этого суд над Ги теряет какой-либо смысл. Мы немедленно должны заняться другим: утвердить недопустимость нынешнего социального неравенства на Земле и принять решение о ее ликвидации. Я знаю: не все — скорей, наоборот — согласны со мной. Что ж: поэтому я ставлю на голосование всеобщую дискуссию по этому вопросу!

Наблюдатель Высшего совета координации, за ним почти все члены президиума склонили голову в знак согласия.

Голосование началось немедленно. Цифры стремительно замелькали на табло, и когда они застыли, все увидели: на Земле почти на миллиард больше тех, кто проголосовал за начало дискуссии.