Структура истории

I

Одним из бессознательных допущений линейной схемы была идея уникальности цивилизации. Понятие «цивилизация» использовалось так, словно всякая высокосимволичная жизнь, когда и где бы она ни возникла, являлась манифестацией одной и той же сущности — «цивилизации». Вне Запада «цивилизация» была недоразвитой, спотыкающейся, неуклюжей и стремилась приблизиться к западному образцу. Эта «цивилизация» представлялась чем-то таким, что по глупости упустили предыдущие эпохи, но неким образом она снова отыскивалась в какой-то забытой книге и «передавалась» в будущее. В этом вновь проявлялся рационализм, постулировавший, что люди сами творят свою историю, и объяснявший все происходящее или человеческим совершенством, или человеческими ошибками.

Однако для высшей исторической интуиции, самосознательного, великого и деятельного исторического творчества, свойственного XX веку, история есть хроника жизни восьми высоких культур, каждая из которых является организмом, отмеченным индивидуальностью, как и все представители любой жизненной формы. Высокая культура есть форма жизни, занимающая вершину органической иерархии, в которой низшие ступени представлены растениями, животными и человеком. Каждая из культур является отдельным экземпляром этого высшего рода, индивидом. Принадлежа, таким образом, к одному роду, высокие культуры обладают одинаковыми признаками, что касается общего облика, жизненных потребностей, способов самовыражения, взаимоотношений с ландшафтом и популяционными потоками, а также продолжительности жизни.

Различия между культурами заключены в их душах, их неповторимости, поэтому, несмотря на сходную структуру, их творения в высшей степени несхожи. В органической иерархии индивидуальность становится все более концентрированной по мере перехода от растений через животных к человеку. Культуры демонстрируют еще большую степень индивидуальности, чем человек, и, соответственно, их произведения еще в меньшей степени могут внутренне ассимилироваться с другими культурами.

С окончанием эпохи материализма Запад вновь осознал, что развитие организма состоит в разворачивании души. Материя — просто обертка, средство выражения духа. Эта древняя и универсальная мудрость — первый источник освобождения нашего исторического мировоззрения от мрака и диктата механицизма. События человеческой жизни являются выражением души данного человека на последовательных стадиях ее разворачивания. Одно и то же внешнее событие несет в себе различный опыт для каждого человеческого существа: опыт есть взаимоотношение между душой и внешним событием. Два лица не могут обладать одинаковым опытом, поскольку одно и то же событие каждой душой воспринимается по-своему.

Аналогично душевные реакции каждой культуры на внешние обстоятельства — ландшафт, популяционные потоки, события и движения за пределами культурной территории — строго индивидуальны. Религиозный опыт разных культур уникален: каждая обладает своим собственным непередаваемым опытом постижения и изображения Бога, и этот религиозный стиль сохраняется на протяжении всей жизни культуры, полностью определяя философию, науку и также антирелигиозные феномены культуры. Всякой культуре свойственна собственная разновидность атеизма, столь же уникальная, как и религия. Философия и наука любой культуры всегда зависят от ее религиозного стиля; даже материализм является лишь грубой карикатурой на основополагающее религиозное чувство нашей культуры.

Формы и содержание искусства также индивидуальны у каждой культуры: например, западная первой изобрела масляную живопись и возвысила музыку. Характерное для каждой культуры чувство числа развивает в ней собственную математику, описывающую особый числовой мир, который тоже не подлежит внутренней передаче, даже если внешние результаты могут перениматься и затем внутренне перерабатываться другими культурами. Так же индивидуальны идеи государства, нации и устройство завершающего Империума — последнего политического творения культуры.

Каждой культуре присущ собственный стиль в технике: слабый и незрелый в классической и мексиканско-перуанской, колоссальный и ошеломляющий в нашей; собственный стиль ведения войны, собственное отношение к экономике, собственный исторический характер и органический темп.

Каждая культура обладает особой базовой моралью, определяющей ее социальную структуру, чувства и манеры, напряженность внутреннего императива и, соответственно, этический облик ее великих людей. Эта основная мораль определяет образ общественной жизни во время последней великой фазы жизни культуры — цивилизации.

Доскональным выражением принципа индивидуальности отличаются друг от друга не только культуры, но каждая эпоха данной культуры также несет свою особую печать. Эти отличия более выражены между индивидами одной культуры, чем между разными культурами, что объясняется оптической иллюзией увеличения размеров по мере приближения. Для нас разница между 1850 и 1950 годом кажется огромной, для истории 2150 года она такой выглядеть не будет. К изучению истории мы приступаем с тем чувством, что 1300 и 1400 годы в духовном отношении были почти одинаковы, но фактически за одно это столетие произошли духовные перемены столь же разительные, как и в период с 1850 по 1950 год.

Здесь линейная схема вновь совершенно искажает историю: говоря о «древности», она подразумевает одну сущность, одну общую духовность. Но как в Египте, так и в Вавилонии происходили события, соответствующие нашим крестовым походам, готической религии, Священной Римской империи, папству, феодализму, схоластике, Реформации, абсолютному государству, Просвещению, демократии, материализму, классовой войне, национализму и истребительным войнам. То же самое можно сказать об остальных культурах — китайской, индийской, арабской, классической и мексиканской. Объем доступной информации о разных культурах сильно отличается, но его достаточно, чтобы охарактеризовать структуру истории. Между двумя последовательными эпохами египетской истории была такая же разница, как между нашими 1700-ми годами (периодом войн за испанское наследство) и 1800-ми годами (Наполеоновскими войнами). Дистанционная иллюзия имеет аналог в пространственном мире: издали горная гряда выглядит гладкой, вблизи — зубчатой.

Идея о том, что «цивилизация» существует в единственном числе, не являясь особой естественной жизненной фазой культуры, была частью идеологии «прогресса». Эта светская религия, будучи специфической смесью разума и веры, отчасти удовлетворяла внутренний спрос XIX века. Дальнейшие исследования, возможно, обнаружат ее в других культурах. Ощущение, что «с каждым днем все улучшается», является, судя по всему, органической потребностью рационализма. Поэтому «прогресс» представлялся постоянным моральным совершенствованием «человечества», движением к большей и лучшей «цивилизованности». Идеологические формулировки у разных материалистов несколько отличались, но никто из них не позволял усомниться в самом существовании «прогресса». Сомневающиеся получали ярлык «пессимистов». Идеал, в направлении которого совершался непрерывный «прогресс», был с необходимостью недостижим, поскольку при его достижении прекратился бы сам «прогресс», что немыслимо.

Такая картина устраивала эпоху критицизма, но в эпоху истории все это выглядит просто еще одним курьезом, выражением специфической стадии конкретной культуры. Она стоит в одном ряду с картиной мира середины XIV века, ожидавшего неминуемого конца света, помешательством на ведьмах XVI века и культом разума XVIII столетия. Все эти воззрения теперь представляют только исторический интерес. Для нас важно, что в свое время все это было предметом веры. Что касается попыток навязать старомодную идеологию «прогресса» XX веку, то они совершенно нелепы: тот, кто намерен это сделать, демонстрирует свою анахроническую бездарность.

II

Всемирная история[52] призвана охватить все события человечества — и сопровождающие развитие какой-либо культуры, и внешние для любой из них. Но эти два класса событий не имеют ничего общего. Человек как вид — это одна жизненная форма, культурный человек — другая. Поэтому всемирная история в этих двух случаях описывает разные вещи.

Чем человек как вид отличается от остальных жизненных форм, таких как растения и животные? Просто наличием человеческой души. Эта душа формирует для человека мир, отличающийся от мира других форм жизни. Человеческий мир — это мир символов. Вещи, которые для животного не содержат ни смысла, ни тайны, для человека обладают символическим смыслом.

За пределами высокой культуры потребность в символизации проявляет себя при формировании первобытной культуры, которой свойственна анимистическая религия, этика табу и тотема и социально-политические формы того же уровня. Такой культуре не свойственно единство, т. е. не существует единственного первичного символа, который актуализировался бы во всех ее формах. Подобные культуры — просто суммы, наборы мотивов и тенденций.

Не бывает первобытного человека без какой-либо примитивной культуры такого типа. Человек не существует как чистое животное. Животным свойственно только репродуктивно-экономическое бытие: вся их индивидуальная жизнь состоит в процессе питания и репродукции, над этим уровнем нет духовной надстройки.

Тем не менее, человеческая жизнь в первобытности и в сфере самоосуществления высокой культуры — вещи несопоставимые. Различие настолько велико, что представляет собой качество, а не просто уровень. На фоне истории культурного человека первобытный человек выглядит зоологическим объектом. История, ход которой наблюдал во время своих исследований Африки Стэнли, относилась к одному типу, а сам он представлял другой тип. Такой же зоологической является история озерных жителей Швейцарии, сегодняшних китайцев, арабов, бушменов, индийцев, американских индейцев, лапландцев, монголов и остальных бесчисленных племен, рас и народов за пределами западной цивилизации.

Животное заботится только об экономике, первобытный человек видит в мире скрытые смыслы, но культурный человек содержанием своей жизни полагает высокие символы. Высокая культура полностью реформирует экономическую практику включенного в нее населения, низводя экономику на самое дно пирамиды жизни. Для высокой культуры экономика имеет такое же значение, как функция питания для индивида. Все проявления жизни высокой культуры — архитектура, религия, философия, искусство, наука, техника, образование, эрос, градостроительство, империализм, общество — стоят над экономикой. Значимость индивида является отражением его персональной связи с культурными символами. Само по себе данное суждение вынесено культурой в ответ на антикультурные воззрения, подобные курьезной «материалистической интерпретации истории», состоящей в том, что любой пролетарий важнее Кальдерона, потому что Кальдерон, не будучи работником физического труда, ничего не достиг в мире, весь смысл которого заключен в экономике.

Различие между историей человека как биологического вида и историей человека, служащего высокой культуре, в том, что первый, в отличие от второго, лишен высокого смысла. Человек, участвующий в высокой истории, всем рискует и умирает за идею; в первобытности же не существует сверхличных идей подобной силы, но только личные стремления, грубое вожделение добычи или аморфной власти. Следовательно, было бы ошибкой считать различия только количественными, о чем говорит пример Чингисхана: явления, которые он инициировал, имели грандиозные масштабы, но в культурном отношении вообще не имели смысла. В стремительном броске последователей этого авантюриста не было идеи. Его завоевания стали фатальными для сотен тысяч, возведенная им империя сохранялась много поколений после него, но она просто находилась вот здесь, стояла ни для чего и ничего собой не представляла. Напротив, империя Наполеона, хотя и просуществовала недолго, имела символический смысл, который до сих пор актуален в умах европейцев, то есть, как мы далее увидим, содержала зародыш будущего Запада. Высокие культуры порождают величайшие войны, но их значение не сводится к массовому кровопусканию, а состоит прежде всего в том, что люди гибнут в борьбе идей.

После того как завершает себя высокая культура, население ее бывшей территории возвращается в первобытное состояние, о чем свидетельствуют примеры Индии, Китая, ислама и Египта. Мировые города пустеют, варвары не оставляют от них камня на камне, а остатки населения вновь распадаются на кланы и племена, вплоть до кочевых. Если внешние события не разрушают все до основания, кастовая система последней стадии сохраняется неопределенно долго, но это всего лишь скелетные останки бывшей культуры, которая, как все живое, умирает навсегда. Остается память о культуре, но отношение сохранившегося населения к ее произведениям снова становится совершенно примитивным, застывшим и чисто личным.

Брошенные мировые столицы снова поглощаются ландшафтом, над которым они некогда возвышались. Эти столицы, в свое время столь же величественные, как Берлин, Лондон и Нью-Йорк, зарастают джунглями или заносятся песком пустыни. Такой была доля Луксора, Фив, Вавилона, Паталипутры, Самарры, Ушмаля, Тескуко, Теночтитлана. В последних случаях забыты даже имена величественных городов, и мы называем их по близлежащим деревням. Но теперь уже неважно, лежит ли мертвый город на поверхности, населенной несколькими кланами, которые возделывают открытые пространства, сражаются на его улицах и укрываются в брошенных постройках, или же выветрившиеся руины заметает песок.