Культурная ретардация как форма культурной дисторсии

Исследуя морфологию культуры, мы обнаруживаем непрестанную борьбу между традицией и новаторством. Это нормальная ситуация, сопровождающая развитие культуры от феодального союза до цезаризма, от готического собора до небоскреба, от Ансельма до философа нашего времени, от Шютца до Вагнера. Внутри культурной формы происходит постоянная борьба, которая не является болезнью в силу того, что сам конфликт в каждом случае принимает строго культурную форму. В период с 1000 по 1800 г. никому из тех, кто боролся против другой западной идеи, не приходило в голову, что следует воспрепятствовать ее реализации даже ценой разрушения культуры. Если сказать точнее, ни одна европейская держава и ни один европейский государственный деятель не отдали бы всю Европу варвару только для того, чтобы нанести поражение другой державе или государственному деятелю. Напротив, когда у ворот появлялся варвар, ему противостояла вся Европа подобно тому, как в момент величайшей опасности она объединилась против турок. После поражения европейской армии при Никополе на рубеже XV столетия османский султан Баязид поклялся, что не остановится, пока не превратит собор Св. Петра в стойло для своей лошади. В тот период западной истории это произойти не могло. Внешним разрушителям пришлось ждать своего тотального господства над Западом почти до середины XX века. Оно стало возможным только потому, что определенные западные элементы предпочли разрушить всю Европу, чем позволить ей перейти к следующей культурной стадии: возрождению авторитета.

Любой исторический феномен такого рода не бывает внезапным. Истоки этого ужасного раскола Запада находятся в рационализме. Уже в войнах за австрийское наследство проявилась невиданная свирепость, которая предвещала грядущий раскол. В той войне союзники по сути спланировали полный раздел территории одной из наций культуры — Пруссии. Участвовать должны были Швеция, Австрия, Франция и — Россия. При режиме Романовых, с XVII по XX в., Россия действительно фигурировала как государство и нация европейского образца. Тем не менее, обе стороны испытывали откровенные опасения и чувствовали разницу в том, разделят ли европейские державы с Россией такую азиатскую приграничную область, как Польша, или же часть европейской родины.

В борьбе династов и традиционалистов с Наполеоном тенденция усугубилась, и в 1815 г. на Венском конгрессе царь со своими войсками, оккупировавшими пол-Европы (о чем он часто напоминал европейским монархам) мог представлять себя спасителем Запада. Поэтому Фюрстенбунд и Англия оказались фактически на грани культурной патологии, доведя свою борьбу против европейского суверена Наполеона до точки, когда пришлось допустить русские войска в европейские столицы. Однако совершенно ясно, что в этом вопросе сыграл свою роль именно европейский лоск России: не будь его, Фюрстенбунд и питтовская Англия не пустили бы нигилистическую Россию или турка в Европу, чтобы сокрушить Наполеона, а стало быть, и себя самих.

Однако тенденция на этом не иссякла: в Первую мировую войну, когда между собой схлестнулись две приверженные стилю XIX века европейские нации — Англия и Германия, Англия вновь обнялась с Россией как с союзницей, изображая в глазах Европы и Америки романовский деспотизм «демократией». К счастью для Запада, существовала и противоположная тенденция: когда после войны большевики начали свой поход на Запад, в 1920 г. их отбросила перед Варшавой западная коалиция. В действиях против большевиков участвовали немцы, французы и англичане: вчерашние враги теперь объединились против варвара. Даже американцы послали две экспедиции против большевиков: одну в Архангельск, другую в Восточную Сибирь.

В период подготовки ко Второй мировой войне, с 1919 по 1939 г., иногда казалось, что эта война примет форму борьбы отдельных держав Запада (поскольку Европа в то время по-прежнему была разделена на множество небольших государств) против России, а остальные мелкие государства останутся нейтральными, обеспечивая экономическую поддержку. Такой момент сложился в июне 1936-го, когда ведущая четверка этих небольших государств подписала протокол, демонстрировавший их взаимопонимание. Этот протокол так и не был ратифицирован. С 1933 по 1939 г. носители идеи XX века предприняли не менее двадцати сепаратных попыток достичь взаимопонимания с теми из мелких государств, которые по-прежнему оставались в плену идеи XIX века, в тот момент уже представлявшей собой окоченевший труп. Естественно, главные представители культурного слоя этих последних игрушечных государств были уже знакомы с новой идеей, но определенная прослойка оказывала ей сопротивление по причине своего духовного бесчувствия, материалистической пошлости, негативистской ревности, околдованности прошлым и, главным образом, своей материальной заинтересованности в увековечении международной и внутренней экономики образца XIX века, которая приносила выгоду только им, тогда как вся западная цивилизация от нее страдала. Эти круги предпочли допустить раздел Европы между Азией и Америкой, но не обеспечить Западу будущее.

Когда борьба между традицией и новаторством, старым и новым, естественная и нормальная для каждой культуры, достигает такого уровня, она становится культурной патологией. Эта ее форма отличается накалом своей ненависти к будущему культуры. Она приступает к саморазрушению, вместо того чтобы отказаться от закосневшего прошлого в пользу полного сил будущего. Если консерваторы начинают настолько сильно ненавидеть творческих людей, что готовы на все вплоть до саморазрушения, лишь бы добиться их военного поражения, это уже культурное предательство и острая форма культурной патологии.

Вышеуказанное культурное явление становится болезнью, только когда заходит слишком далеко. Противодействие испытывала всякая новая возникшая в культуре идея. Это касается архитектуры, музыки, литературы, экономики, войны и государственного управления. Однако раньше, до дикого обострения культурной болезни, случившегося в XX веке, оппозиция к творчеству никогда не была настолько сильна, чтобы ее можно было назвать маниакальной.

Культурной патологией было также свойственное во время Второй мировой войны западным субкультурным элементам низкопоклонство перед паразитическими и варварскими силами, которым они добровольно подчинились из-за своей ненависти к Европе и ее будущему. Обесчестив себя навеки, они предали в руки русских дикарей миллионы европейских солдат и обрекли их на вечное забвение в безымянных могилах Сибири. Михелевский слой с энтузиазмом пособничал варвару и наивно раскрывал перед ним все секреты, а варвар принимал помощь как должное и платил подозрительностью, саботажем и ненавистью. Сдавшись на милость варвару и дистортеру, михелевский элемент потерпел поражение вместе с Западом.

В данном случае патологическая культурная ретардация привела к последствиям, трагическим не только для представителей будущего, но и для сторонников прошлого. Фактически последние оказались в более опасной ситуации, поскольку в битве с будущим прошлое обречено. В конце концов, идея будущего внутренне восторжествует, даже если внешняя реализация ее судьбы не удалась. Механицизм в политике сдастся перед будущим так же, как — уже давно — механицизм в биологии. Идея о том, что индивиды вправе распоряжаться гигантским хозяйством сверхличного организма, обречена, но именно на это претендовали западные низы, противящиеся будущему. Материализм — их мировоззрение — почти везде на Западе отступил перед историческим скептицизмом, которому предстоит расчистить путь для мистицизма и возрождения религии. Наибольшее, что им удалось спасти в обстановке всеобщего разрушения, — это небольшие личные преимущества. Чтобы показать свое расположение, варвар и дистортер назначили Михелей своими депутатами в Европе. Как символично, что марионетки, поставленные после Второй мировой войны на некогда важные европейские посты, являлись стариками! Причем не только биологически: в духовном плане это были двухсотлетние старцы, укорененные в мертвом парламентском прошлом. Новых правителей Европы не волновало отсутствие у этих престарелых назначенцев энергии и творческих способностей — именно поэтому их и выбрали. Любой из тех, кто обладал определенной силой, пристально изучался новыми владыками. Летаргия вкупе с риторикой предпочитались деятельной воле, обходившейся без потоков патриотического пустословия XIX века.

Все это было результатом культурной ретардации. Без нее внешним силам не удалось бы растоптать цветок западной культуры своим примитивным, грубым сапогом. Однако ретардация играла подчиненную роль. Изучение патологии других органических форм жизни — растительной, животной, человеческой — дает многочисленные примеры синхронности болезней, когда вред, причиненный одной, осложняет течение другой. Сочетание пневмонии и туберкулеза в человеческом организме — лишь один пример. Более серьезной болезнью, осложненной культурной ретардацией, было усугубление культурного паразитизма, который перерастает в культурную дисторсию, когда паразит начинает играть активную роль в жизни культуры.