Нация

I

Слово народ означает группу, которая обрела единство души благодаря идее и поляризации на лидера и ведомых. Это слово ничего не говорит о долговременности такой группы и ее духовной силе, энергии и масштабах жизненной миссии.

Нация есть народ и в то же время нечто большее. Она глубже структурирована. Народ может возникнуть вне культуры, нация — нет. Народ может быть недолговечной или духовно слабой общностью. Нации свойственна значительная продолжительность жизни и сильнейшее органическое единство в пределах культуры. Слово «культура» указывает на отличительный признак нации: нация есть народ, обладающий культурной идеей.

Высокая культура, зародившись в ландшафте и пройдя период созревания в течение нескольких поколений, оказывает таинственное воздействие на население своей территории. Первоначальные имена и группы растворяются в новых духовных единицах. Около 1000 г. н. э. из западного обихода исчезли названия «шваб», «франк», «лангобард», «вестгот», «сакс», и люди начали ощущать себя немцами, итальянцами, французами и испанцами. Каждая из этих групп есть идея — движитель определенной части культурной души, уровень (plane) бытия, аспект культурного духа. На этом основаны их различия наряду со сходством, связанным с тем, что все они рождены одной и той же культурой.

Этими различиями обусловливаются разные расовые ритмы и образ мысли и действия. На основе разных духовных акцентов из общего лингвистического материала формируются разные языки, каждый из которых выражает особую душу. Они по-разному реагируют на одинаковый внешний опыт, что влияет на характер формирующихся наций.

Чтобы понять сущность нации, вначале следует мысленно растворить связь — несомненную для XIX века — между нацией, политическим единством и языком. Для эпохи рационализма и капитализма такие единицы, как нации, были первичным материалом истории. Но на самом деле они представляли собой всего лишь определенную фазу национальной идеи в западной истории.

На заре нашей культуры язык не имел отношения к нации так же, как и политика. В ту эпоху нация была духовным единством, выраженным в духе времени. Этот дух определялся верой, схоластической философией, готической архитектурой, имперско-папской политикой, крестовыми походами. Было острое и четкое ощущение иностранца, но это слово указывало не только на политику и язык. В XI–XII столетиях английский, немецкий и французский способы мышления проявили себя в виде схоластических разногласий. Разные императивы чести, моральные переживания, способы выражения религиозного чувства, вариации готических соборов, степень преданности империи или папе — все это характеризовало разные национальные идеи.

Перед лицом иностранцев — мавров, славян, турок, сарацин — эти нации бессознательно и однозначно оставались одним народом. Сколь бы разными они себя ни чувствовали, но инстинкт прочно объединял их в противостоянии культурному чужаку. Так, когда крестоносцы основали западное государство в Леванте, оно было не английским, французским или немецким, но просто западным. Культурный инстинкт силен, его ритмы полностью себе подчиняют, его сверхличное единство ощущается кровью и, следовательно, осознается интеллектом.

Все культуры выражают себя в виде разных наций, а также в искусствах, религиях, языках, технике, системах знания и других формах. Образ жизни наций в пределах одной культуры так же различен, как и эти формы. В арабской культуре, историческая концепция которой состояла в осуществлении божественного плана мироздания, начавшегося с Творения и завершающегося Катастрофой, национальные отличия были основаны на вере. Нации образовывались из единоверцев. При этом у них отсутствовали понятия территории и отечества, то есть нация имела духовное, а не физическое измерение. Именно такая национальная идея создала в этой чужой для нас культуре еврейскую нацию. В той культуре она была одной из многих, построенных на том же принципе. Для нашей же культуры она оказалась настолько чуждой, что никто не понимал ее сущности, пока мы не вступили в период поздней цивилизации, которому свойственна особая историческая восприимчивость.

В классической культуре национальная идея выражалась в форме города-государства. Нация отождествлялась не с территорией, но только с городом и его населением. За их пределами территориальный контроль имел негативную природу и понимался как отрицание власти потенциального военного противника над некоторым регионом. С точки зрения этих наций, наша идея отечества с дальними рубежами, которых человек может так и не увидеть на протяжении всей своей жизни, выглядела бы фантастической и отталкивающей галлюцинацией.

II

Нация есть идея. По мере своего завершения она проявляет себя в виде материальных результатов. Для лучшего понимания нацию можно представить как трехуровневую организацию. Верхний уровень — это сама идея. Ее невозможно выразить словами, поскольку это не абстракция или концепция, но душа. Она может быть выражена только жизнями, поступками, мыслями, событиями. Уровнем ниже находится меньшинство, воплощающее идею в ее наивысшем потенциале: это национально-несущий слой, который представляет идею в сфере истории. С практической точки зрения, это и есть нация как актуальность, относительно которой масса населения — тело нации — выступает потенциальностью. Масса образует нижний уровень. Он расширяется к основанию, становясь все менее дифференцированным вплоть до уровня, где пребывает вековечный пласт, не имеющий никакого отношения к национальной идее и не ощущающий истории, которая разыгрывает свою драму на вершине.

В единстве нации национально-несущее меньшинство играет такую же решающую роль, как лидер в единстве толпы. И меньшинство, и масса служат национальной идее подобно тому, как лидер и ведомые — идее толпы. Если идея сильна, то на смену убитому или смещенному лидеру приходит другой. Так же и в нации, поскольку большинство составляющих ее массу индивидов несет в себе искру национального чувства. Однако этим внутренним качеством в основном обладает меньшинство: носители национальной идеи.

Этот слой и чисто политическое лидерство могут существовать порознь. В здоровом организме политическая верхушка состоит исключительно из представителей национально-идейного слоя, но никоим образом не включает их всех, поскольку национально-идейный слой значительно шире политической администрации. Однако вследствие слабости национальной идеи и агрессивности чуждой внутренней группировки в составе политической верхушки может остаться мало или вообще ни одного носителя национальной идеи.

Национально-идейный слой состоит из тех, кто в силу своего национального чувства и готовности жертвовать собой ради этой идеи являются ее хранителями перед лицом мира и внутренних чуждых и антинациональных элементов. Если этот слой удалить из здоровой, целеустремленной нации, то, пережив духовную смуту, масса породит его вновь. Если бы масса была совершенно лишена национального чувства, меньшинство не могло бы осуществить идею.

То, что все вышесказанное — вовсе не абстракция, видно на примере России. Династия Романовых и верхний слой пытались сделать Россию западным народом, европейской нацией. Но масса не обладала для этого практически никакими возможностями. Россию удалось превратить в европейскую нацию только по видимости и для политических целей, чем подтверждается решающее значение меньшинства. Но когда большевики частично истребили, частично изгнали это меньшинство, его нечем было заменить, поскольку масса не несла даже искры этой идеи.

С позиций истории нация служит культуре, меньшинство служит нации, масса служит меньшинству. Причудливый перекос мышления, известный как рационализм, видел все иначе: нет никакой идеи, есть только масса, и все остальное должно ей служить. Однако рационализм здесь повлиял лишь на терминологию, поскольку даже нации, тяжелее всего пострадавшие от рационализма, продолжали участвовать в истории усилиями меньшинства, а от массы требовалось только подчиняться и определенным образом думать и голосовать. В XX веке важно осознать, что факты невозможно отменить, отрицая их, а меняя имена, нельзя изменить природу. В XIX веке нация продолжала оставаться идеей, несмотря на то, что ее пытались представить как огромную совокупность индивидов. Именно идеей были заражены даже самые отпетые из рационалистов — коммунисты. Поэтому французский коммунизм совершенно отличался от немецкого коммунизма: достаточно сравнить Париж 1871-го и Берлин 1918-го. Там могли читать одни и те же книги, но кровь пульсировала иначе.