Раса и политика

I

Оба смысла расы, субъективный и объективный, имеют в XX веке политическое значение. В объективном смысле раса подразумевает группу, сформированную на основе определенного фундаментального инстинктивного ритма. Эту печать на расу ставит история, которая расширяет или сужает границы данной расы в зависимости от характера и масштабов исторической миссии.

Такая раса является творением истории, а не схемой из учебника, вначале начерченной на бумаге, а потом перенесенной в реальность. Это не творение человека как такового, хотя человек благодаря своей личности может быть двигателем истории, а также фокусом исторической энергии, направленной на создание расы. Однако важно: если речь идет о политике, можно оперировать только реально существующими расами. Их нельзя создать или отменить человеческим постановлением.

Реальные расы являются помесями, если говорить о породе. С этим ничего нельзя поделать. Помесь не подразумевает «нечистоты», если говорить о подлинном, фактическом смысле этого слова. «Чистота» в расовом отношении означает подчиненность всей популяции одному и тому же космическому чувству и ритму. «Чистота» имеет отношение к чувству, не являясь анатомическим признаком. Это справедливо даже для самого объективного смысла слова «раса» и тем более верно для расы в субъективном смысле.

Иерархия рас есть факт, который должна учитывать стратегия. Сила воли русской расы — грозный факт, с которым не совладать с помощью интеллекта. Эта сила выражается в физической выносливости, позволяющей русскому солдату оправляться от ран, смертельных для западного солдата. Воля к власти, пронизывающая японскую расу, также ставит ее высоко в расовой иерархии. О силе, которую она сообщает телу нации, свидетельствуют физические показатели японской пехоты, сопоставимые лишь с одной из известных европейских наций. При этом наличие в японской нации двух разных физических типов превосходно свидетельствует о том, что чистота означает преобладание везде одного чувства, космического ритма, а не одинаковое строение тела, пигментацию или форму головы, поскольку в духовном отношении оба этих физических типа — японцы.

Слабая воля к власти у населения территорий, называемых Китаем, Индией и Африкой, в общем-то также факт, который следует учитывать в политике. Разумеется, нельзя отрицать, что некоторые племена, живущие в этих регионах, обладают сильной волей к власти; речь идет лишь об этих огромных территориях в целом. Все факты, имеющие отношение к действию, служат материалом для стратегии независимо от того, общие они или частные.

Несмотря на важность общих фактов для построения иерархической системы неевропейских рас, понятие расы имеет гораздо более важный стратегический аспект, и это — сипа нашей собственной расы.

Раса — это материал Истории, дар, который население преподносит Идее. Чем сильнее расовые инстинкты населения, тем больше шансов на победу. Следовательно, все, что ослабляет силу этих инстинктов, является первейшим врагом расы, угрожая даже самому ее существованию. Эти инстинкты — самосохранение, плодовитость, стремление к власти. Без них нет ни идеи, ни истории, а есть только собрание человеческих песчинок и впоследствии — пирамида черепов, возведенная внешними варварами.

Величайшим врагом расы является либерально-демократическая идеология, основанная на «индивидуализме», отрицающем все сверхличное; идеале «счастья», поощряющем любые слабости и потакающем им; эротомании, низводящей всю половую жизнь до уровня бесплодной похоти; «терпимости», разрушающей сплоченность расы, существование которой вообще не признается; материализме, ниспровергающем все духовные ценности, весь высший смысл человеческой жизни; пацифизме, ставящем слабость выше мужества; идеале посредственности, с помощью которого она противостоит любому творческому человеку и идее, которую он представляет в истории; культе пролетария как высшего существа; тотальном отречении от человеческой души.

Отчасти эта дегенерация имеет естественные причины, но в основном она распространяется в нашей цивилизации умышленно, инородными дисторсионными элементами, принадлежащими или симпатизирующими Азии в ее ожесточенной битве на выживание с Западом, которая продолжится в этом и следующем столетии. Все, что сдерживает волю к власти и энергию Запада, очевидно, готовит его к азиатскому закланию. Поэтому мировоззрение, разъедающее западную душу, следует безжалостно и любыми доступными средствами искоренять везде, где оно таится. Если в течение XIX века — века безопасности, комфорта, делания и траты денег — человек цеплялся за свои мелкие идеалы «свободы» или «счастья», то теперь он должен от них отречься, так как глубочайшие основания жизни нашей культуры атакуются снизу и извне, и эта атака во всех случаях направлена на тотальное разрушение. Сохранить прежние идеалы, значит стать внутренним врагом Запада, долг которого — открыто объявить таковым это мировоззрение и его приверженцев. Следует заменить всю застарелую идеологию сильной и мужественной, соответствующей современной эпохе абсолютной политики. Надо выкорчевать [либерально-демократические] идеи, лидеров и методы. Любые группы, основывающие на этом мировоззрении свои внутренние установки и духовную ориентацию, должны быть объявлены вне закона.

В образовании молодежи западная стратегия должна поощрять сильный характер, самодисциплину, честь, целеустремленность, неприятие слабости, стремление к совершенству, превосходству, лидерству, одним словом — расу.

Человек расы дисциплинирует себя потому, что нуждается в дисциплине. Сильные инстинкты требуют сильной воли. Раса проявляется также в способности к осаждению внутреннего хаоса, из которого только и возникает творение, будь то мысль или деяние. Сильные инстинкты служат предварительным условием любого выдающегося свершения, даже связанного с работой интеллекта. Лишенная расы и корней интеллектуальная позиция не обладает внутренним императивом: по любому поводу она пожимает плечами и спрашивает: «Ну и что?» Это позиция конченных людей — они уже отработали свое, так и не стартовав. Они не могут ни на чем настаивать, ни к чему не побуждают, ничего не совершают. Под руководством одного и того же лидера сотня людей расы, не обладающих особыми интеллектуальными качествами, способна на большее, чем тысяча интеллектуалов с тротуаров большого города. Человек расы еще не закончен: он служит материалом для свершений.

Интеллектуал не испытывает вдохновения, всерьез считая энтузиазм патологией, манией. Он предпочитает сидеть в баре или кафе и расслабленно потягивать алкоголь. Разговор ведется о патетических идеалах социального и сексуального атомизма, «новых тенденциях в искусстве», «подсознании», «демократии», но над всем витает дух разложения. Это мир скуки, пресыщенного упадка, случайных встреч и связей песчинок — одним словом, саркофаг расы. Некрофил Бодлер был его превосходным примером: мир интеллектуала — это гниение сверхличной души. Там, где пользуется спросом материал подобного сорта, варвар с легкостью одерживает победу.

Западная политика должна учитывать эти факты. Образовательная стратегия, пропаганда, общественная жизнь должны вести расу прочь от этого кладбищенского мировоззрения. Держаться подальше от всех этих упадочных форм — значит оберегать силу расы, потворствовать им — значит ускорять ее смерть.

II

Мы говорили о том, что раса, проникнутая исторической идеей, вольна принимать в себя чужеродный человеческий материал и подчинять его своему ритму. На этом явлении следует остановиться подробно. Такие примеры мы наблюдаем на протяжении всей истории. Скажем, римляне принимали в тело своей расы всех, кто был способен романизироваться, дабы получить возможность заявлять с той же внутренней гордостью, что и жители Семи Холмов: «Civis Romanus sum»[78]. До 1933 г. Америка таким же образом приняла в свою расу много миллионов иммигрантов из Европы и Балкан, а русские постоянно увеличивали свою численность на протяжении последних трех столетий. В каждом из этих случаев вхождение чужестранца в специфическое расовое тело заключалось в его полном погружении в новую идею, полном принятии нового плана бытия, полном разрыве с прежним существованием. В отношении человека слово «полный» подразумевает душу. Если способна прижиться душа, сможет и тело. Так, в XVIII веке французы массово селились в Бранденбурге, тысячи и тысячи немцев — во Франции. Большим числом французы расселялись по Америке, как и англичане. Огромное количество итальянцев мигрировало во Францию. Примеры можно приводить почти без конца. В каждом случае новоприбывшие исчезали как группа. В индивидуальном плане их кровь оставалась прежней в новом ландшафте, но теперь ее ток подчинялся иному космическому ритму. Французские гугеноты в Бранденбурге становились пруссаками, в Ирландии — ирландцами. Испанцы в Ирландии также становились ирландцами, англичане в Америке — американцами. Немцы во Франции становились французами, в Аргентине — аргентинцами, в Америке — американцами. В таком процессе новичок, будь то индивид или группа, не способен ничего привнести в сверхличный уровень. Его вклад ограничивается персональными инстинктивными качествами или талантом, если говорить об индивиде, или здоровыми инстинктами в случае группы. Культурный вклад они сделать не могут, поскольку он просто не может быть принят.

Общность, несущая печать одной высокой культуры, не может на культурном уровне ничего усвоить от группы, находящейся под влиянием другой высокой культуры. Вот почему разные европейские расы взаимно ассимилировались с легкостью, через поколение теряясь в новом пульсе и чувстве: они принадлежали к одной культуре. Даже если они представляли собой отдельные расы, тем не менее, существовал высший уровень жизни, объединявший все эти расы в качестве манифестаций своего сверхличного бытия. Потому вертикальное деление по расовому признаку не имеет отношения к людям Запада. Такое деление также не имело силы, когда прибывшие неевропейцы не стремились сохранить свою обособленность: в период юности нашей культуры на восточных границах Европы многие тысячи славян ассимилировались европейскими расами, растворялись в них и окончательно становились европейцами. Будущая западная стратегия не должна забывать о подобных фактах.

Фактически происходит не смешивание или сплавление, а просто пополнение принимающей расы. В нее добавляется только кровь и численность, но не привносится никакой идеи, так как идея уже есть. Только поверхностное мнение придает важность словам, фразам и даже целой лексике, а также затейливым обычаям, которые принимающая раса может усвоить от новоприбывших, ассимилируя их. Это всего лишь следы, по которым можно вернуться к истокам по прошествии поколений. Так, некоторые ирландские фамилии начинаются с «de la», испанские — с «di», французские и американские имеют приставку «von», немецкие — «de». Эти иностранные фамилии, сохранившиеся в ходе ассимиляции, свидетельствуют исключительно о преемственности по зародышевой плазме. Фактически отмечено (и давно стало частью европейской мудрости), что по крайней мере вначале новый элемент обладает более высоким излучающим (radar) потенциалом, чем сама абсорбирующая раса. Отсюда старые выражения: Hibernis ipsis Hiberniores; p?pstlicher als der Papst[79]. Человек, попадающий с периферии в эпицентр Идеи, обладает энтузиазмом, который ее старые носители уже не ощущают. То, что они принимают как должное, вдохновляет новичка своим совершенством. Отсюда такое усердие у новообращенных.

Однако в двух случаях ассимиляции не происходит, что объясняется наличием культурного барьера между двумя популяциями, которые или обе несут печать собственной культуры, или одна из них, и тогда вторая настроена чисто негативно.

Так, в царствование Екатерины Великой и по ее приглашению в Россию перебрались тысячи немецких фермеров и ремесленников. Им дали землю на Волге, где они жили до недавнего времени. К XX веку их численность составляла примерно 350 тысяч. На протяжении нескольких поколений своего пребывания в России они продолжали ориентироваться на Европу. Их русское окружение, бескультурное и примитивное, не смогло повлиять на их особый характер, связанный с принадлежностью к высокой культуре. Большевистский режим совершил то, с чем не справилось время: он заморил их голодом и разбросал по Азии. Остальные немецкие колонии сохранили свою европейскую культуру вдоль Балтийских берегов России и в примитивном Балканском регионе. Теперь же новый всплеск азиатской воли к уничтожению Запада истребил их всех — в Румынии, Сербии, Богемии, Польше, Болгарии.

Самым известным и фатальным примером этой естественной закономерности был контакт группы, именуемой евреями, с западной культурой. До того, как нам открылось органическое единство высокой культуры и ее внутренняя морфология, было невозможно окончательно разобраться в так называемом «еврейском вопросе». Здесь мы коснемся лишь его расового аспекта, для чего будет достаточно взглянуть на происхождение ныне существующей еврейской расы.

Еврей является продуктом иной культуры. Когда зарождалась западная культура, евреи были распределены по части ее территории: в основном в Испании и Италии. Арабская культура, находившаяся тогда на самой поздней стадии, обеспечила евреям единство, и они существовали в форме этой исчезающей культуры. Поэтому первые проблески западной идеи их внутренне не затронули. Они держались совершенно отчужденно от всего западного, довольствуясь собственным мировоззрением и мироощущением, не нуждавшимся в стимулах извне, и могли лишь сопротивляться любой другой культуре. Этот основополагающий факт способствовал полной расовой и духовной самостоятельности евреев перед лицом Запада: их мироощущение было несовместимым. Обоюдная ненависть и взаимное преследование только усиливали еврейскую расу, развивали ее хитрость и усугубляли обиду.

Таким образом, если сама по себе раса не препятствует ассимиляции внешнего пополнения, то на это способны культурные барьеры. Конечно, при этом на определенном уровне должна поддерживаться численность инородной группы, чтобы она сохраняла свою идентичность в теле культурно чуждого хозяина. Небольшая группа сохраниться бы не могла.

То, что не физические причины препятствуют ассимиляции еврейской расы, иллюстрируют события в Испании, где в конце XV века монарх потребовал от евреев либо принять христианство, либо покинуть страну. Большинство из них уехали, а потомки тех, кто принял христианство и вырастил своих детей среди европейцев, растворились в испанской расе.

Другой пример культурного барьера — это отношения Запада и России. В данном случае чисто негативная воля к уничтожению культуры препятствовала ассимиляции России Европой, несмотря на то, что Петр Великий и впоследствии его династия на протяжении трех столетий пытались любыми средствами европеизировать Россию. Взрыв 1918 г. в первую очередь связан с тем важнейшим фактом, что усилия Петра пропали зря: они были только с виду успешными и не достигли глубин этой могучей негативной души. Сама по себе западная культура — это великий барьер, который также всячески препятствует массовой расовой ассимиляции.

По той же причине китайцы и японцы, за спинами и в душах которых остается китайская культура, завершившая себя к 1000 г. до н. э., не могут расово ассимилироваться европейцами в большом числе. Справедливо также обратное: если бы посреди Китая образовалась колония европейцев, через тысячу лет она осталась бы по-прежнему европейской, окруженной совершенно чуждыми китайцами. Таково объяснение антикитайских и антияпонских законов и деятельности американцев начиная с середины XIX столетия по настоящее время.

Во всех этих расовых вопросах роль играет численность. Если речь идет о небольшой группе, она исчезает; если численность группы, отделенной от окружающего населения культурным барьером, значительна, то она сохраняется.

III

Мыслить, значит преувеличивать; разделяя вещь на элементы, мы неизбежно нарушаем естественный порядок их отношений. И все же такова необходимость мышления и представления — исследовать и излагать вещи последовательно. Поэтому непреодолимым барьером для ассимиляции чужих популяций является культура, приоритет которой заключается в том, что расы создает именно она. Однако в некоторых случаях расовые отличия в физическом отношении столь велики, что ассимиляция представляется невозможной. В Европе таких проблем нет, но они существуют в разных колониях Запада, таких как Америка и Южная Африка.

Раса в субъективном смысле влияет на выбор партнера. Если расовые инстинкты сильны, они даже физически препятствуют выбору партнера, принадлежащего к расе с совершенно чуждыми признаками. Так, негры в целом отвергают представителей белой расы, а белые в целом отвергают негров. Здесь также присутствует и культурный барьер, поскольку негр находится ниже нашей культуры, даже если и жил столетиями на ее территории. В обоих случаях чуждых по физическим признакам партнеров выбирают люди с ослабленными расовыми инстинктами.

Пределы расовой ассимиляции между физически чуждыми популяциями демонстрирует Америка, где либерально-демократико-коммунистическая идеология открыто и всеми доступными средствами поощряла смешение двух рас. Все ее старания привели только к межрасовой вражде, выливающейся в кровавые столкновения и массовые убийства с обеих сторон.

Единственная причина, по которой здесь затрагивается негритянский вопрос (его политическое значение будет рассмотрено в разделе об Америке), состоит в том, что он представляет собой крайний случай расовых отличий, препятствующих ассимиляции. В какой мере это связано, с одной стороны, с примитивностью негра, а с другой — с его общими физическими особенностями, нам не известно.

Однако на примере расовой границы с неграми Европа должна осознать очень важный факт: расовые отличия между белыми людьми, то есть западноевропейцами, ничтожно малы с точки зрения их общей миссии по реализации высокой культуры. В Европе, где расовые отличия между, скажем, французом и итальянцем до сих пор преувеличивались до огромных размеров, просто не было возможности для наглядного восприятия расовых отличий, существующих за пределами западной цивилизации. Внести ясность в этом отношении, очевидно, должна была полная, а не частичная оккупация Европы неграми из Америки и Африки, монголами и тюрками из Российской империи.

Здесь остается рассмотреть последнее и самое глубокое отношение между расой и политикой: задача политики состоит в реализации исторической миссии, спасении западной цивилизации от внутреннего разложения и внешних варваров. Успех зависит от силы оставшихся расовых инстинктов, под которыми понимаются инстинкты самосохранения, плодовитости и воли к власти.

Любой человек и любая группа, обладающие ощущением этой миссии, — на нашей стороне в этой величайшей из битв пятитысячелетней истории, независимо от происхождения такого человека или группы. Любая группа или идея, не пронизанная этим ощущением и думающая о реализации на Западе своих собственных целей, является его внутренним врагом. Любая группа или идея, каким-либо способом ослабляющая расовую силу Запада, также является его внутренним врагом. Перед политикой стоит великая двуединая задача: искоренение внутреннего врага ради спасения расовых инстинктов Запада и воспитание в этой расе уверенности и твердости для ведения столетней войны.

Две величайшие ошибки материализма в отношении расы должны остаться в мертвом материалистическом прошлом: с одной стороны, это отрицание расы, а с другой — приоритет расы перед культурой.

Цель политики состоит в актуализации нашего западного Империума, поэтому кто бы ни поддерживал расовые теории материалистического происхождения, во имя ли «терпимости», которая требует от нас отказа от своих инстинктов, или во имя «расовой чистоты», равносильной отказу от нашего культурного единства, тот усугубляет кризис и разделение Запада.

Одним из результатов грядущей войны за освобождение Запада и создания западной империи будет создание — в долгой и отчаянной борьбе — новой западной расы, которая вберет в себя популяции, входившие в состав наций XIX века: Англии, Германии, Франции, Италии, Испании и Скандинавии.

Эти западные популяции, расовые тела и расовые инстинкты которых наименее повреждены, будут лучше всего соответствовать запросам грядущего военного столетия и сыграют самую созидательную роль в этой великой борьбе, однако новая раса будет единством — не собранием мертвых рас, а новым, еще более грандиозным произведением, созданным из ныне существующих человеческих племен.

Как таковые европейские расы XIX века мертвы. Из этого должна исходить политика. Провинциальный патриотизм образца XIX века не в состоянии на это ничего возразить. Единство Запада, которое всегда сознавал варвар, в этот последний час осознает и сам Запад.

Варвар оседлал покоренный Запад. Но это не конец, а начало западного единства.