Императив нашей эпохи

I

Оглядывая в целом предыдущие мировые события, западный человек осознает себя в фазе XX века. Он видит, где он находится, видит также, почему теперь ему следует сориентироваться исторически. Его внутренний инстинкт запрещал ему искажать историю на материалистический лад, подчиняя ее какой бы то ни было идеологии. Он видит эпохи предыдущих культур, которым соответствует его нынешняя фаза. Это «Период борющихся царств» в китайской культуре, переход к цезаризму в римской и эпоха «гиксосов» в египетской. Ни одна из них не являлась эпохой расцвета искусств или философии, все они были сосредоточены на политике и действии. Это периоды величайших свершений, максимального внешнего созидания и мышления огромными пространствами. Философы и идеологи, реформаторы мира к лучшему и торговцы искусством в эти эпохи, когда императив заставляет действовать, а не мыслить абстрактно, скатываются на уличный уровень.

Вследствие своей исторической позиции — в начале второй фазы цивилизации — душа западного человека имеет определенную органическую предрасположенность, и носители современной идеи с необходимостью должны думать и чувствовать так, а не иначе. Можно четко указать, как это выглядит в отношении различных форм человеческой и культурной мысли и действия. Для религии эта эпоха снова будет утвердительной, в противоположность отрицательному материалистическому атеизму. Каждый человек действия постоянно сталкивается с непредсказуемым, немыслимым, с тайной жизни, что исключает лабораторное отношение с его стороны. Эпоха действия живет бок о бок со смертью и оценивает жизнь по ее отношению к смерти. Никто не отменял старой готической религиозной идеи о том, что в свой последний миг человек проявляет свое содержание во всей чистоте. Пусть он жил как бездельник, но может умереть героем, и этот последний акт жизни создает его образ, который остается в памяти потомков. Мы не видим смысла оценивать жизнь по ее продолжительности, как это делал материализм, или верить в какую-либо доктрину бессмертия тела.

Между земным предназначением и отношением к Богу для западного человека нет противоречия. В начале сражения солдаты по обычаю молятся. Битва — это передний план, а тот, к кому обращена молитва, является трансцендентным: это — Бог. Наш метафизический императив реализуется в определенных жизненных рамках. Мы были рождены в определенной культуре, в определенную фазу ее органического развития, у нас есть определенные дары. Всем этим обусловлена земная задача, которую нам надлежит исполнить. Но метафизическая задача не связана никакими условиями, поскольку она одна и та же в любую эпоху и в любом месте. Земная задача — только форма высшей задачи, ее органический проводник (vehicle).

Дух нашей эпохи по-своему относится к философии, в отличие от предыдущих столетий. Его великий организующий принцип — это морфологический смысл систем и событий. Он не руководствуется критическим методом: все критические методы только отражали господствовавший дух, а наш дух перерос критику. Его мысль переместилась в историю. Раскрывая смысл предыдущих столетий нашей культуры, мы понимаем, независимо от какой-либо системы или идеологии, природу того, что нам предстоит сделать. Мы ощущаем смысл наших самых сокровенных чувств и императива; направление нам указывает история.

Наша эпоха не находит применения таким продуктам устаревшего типа мышления, как теории улучшения мира. Она заинтересована единственно в том, что должно быть сделано и что может быть сделано, а не в том, что следовало бы сделать. Мир действия подчиняется своим собственным органическим ритмам, а идеологии принадлежат миру мышления. Нас интересуют живые идеи, а не мертворожденные идеалы.

К искусству наша эпоха относится однозначно. В лучшем случае наши художественные задачи отходят на второй план, в худшем — искусство вырождается в безобразие и хаос. Массовый тарарам — не музыка, графические кошмары — даже не черчение, не то что живопись. Непристойность и уродство — не литература, материалистическая пропаганда — не драма, бессвязные слова, небрежно брошенные на бумагу, — не лирика. Любые задачи, стоящие перед нашим веком в области искусства, будут решаться индивидами, действующими спокойно, в соответствии со старыми западными традициями и без оглядки на газетное искусствоведение.

В эпоху действия и организации новый толчок должна получить юридическая мысль. Западное право вместе с сопутствующими историческими и психологическими формами мысли не должно оставаться в стороне от политической эпохи. Оно полностью обновится ее идеями и отправит на свалку затхлый материализм публичного, коммерческого и особенно уголовного права.

Техника и наука как ее служанка имеют огромное значение для западной цивилизации в нынешней фазе. Техника должна обеспечить западной политике мощный кулак для грядущих сражений.

В социальную структуру западной цивилизации взамен принципа богатства будет внедрен принцип авторитета. Этот принцип никак не враждебен частной собственности или частному менеджменту, в отличие от негативного чувства ненависти и зависти, питающего классовую войну. Идея XX века ликвидирует классовую войну, а также идею о том, что экономика в нашей жизни определяет всё.

Экономике в новом здании отводится место фундамента, чем и определяется ее духовное значение. Фундамент — не главный, а строго второстепенный элемент здания, но в эпоху действия политическая единица должна обладать экономической силой. Экономика может быть источником политической силы, иногда может служить оружием в борьбе за власть. По этой причине XX век не будет пренебрегать развитием экономической стороны жизни, но даст ей новый импульс на основе господствующей теперь политической идеи. Из области борьбы индивидов за добычу она преобразуется в сильную и важную сторону политического организма, хранителя общей судьбы.

Отношение XX века к разным направлениям мысли и действия, как и в другие эпохи, должно быть строго определенным. Лучшие умы XIX века в большинстве своем были склонны к нигилизму, сенсуализму, рационализму и материализму, поскольку то была эпоха кризиса культурной жизни, и дух времени объединял все эти идеи. Аналогично тогда была самоочевидной идея политического национализма, которая тоже являлась продуктом великого кризиса и потому — родом болезни, насколько пагубной, настолько и необходимой.

Любое стечение органических обстоятельств связано с возможностью выбора и альтернативы. Выбор состоит в том, чтобы делать должное, в противном случае — хаос. Это не имеет ничего общего с логикой из школьного учебника — одним из бесчисленных продуктов жизни, способной изобрести сколько угодно логик. Сама жизнь всегда будет подчиняться единственной логике — органической. Ее не описать никакой теорией, но можно постичь, если мыслить судьбой — единственным способом мышления, подобающим действию. Жизнь либо идет вперед, либо никуда. Противодействие духу времени равносильно воле к небытию.

В области теории наша эпоха заключает в себе столько альтернатив, сколько существует идеологов, которые их измышляют. В области факта ею руководит единственный выбор, предписанный жизненной фазой цивилизации и внешними обстоятельствами, в которых мы оказались в данный момент.

Мы знаем, что переходы между эпохами постепенны, знаем также и то, что даже если эпоха в некотором отношении завершилась, то в остальном она полагает, что все только начинается. Так, если наука в качестве умственной дисциплины своей цели уже достигла, то в качестве популярных воззрений для исполнителей и глупцов она еще существует. Материализм утратил привлекательность для лучших умов, но лучшие умы сейчас не у власти. Запад находится в руках внешнего мира, управляется варварами и дистортерами, которые подбирают себе в услужение самых ничтожных европейцев. Материализм служит великой задаче разрушения Европы, вот почему он навязывается ее населению неевропейскими силами.

Есть два способа, позволяющие нам ощутить свою великую задачу, свой этический императив, которому нужны наши жизни. Первый связан с внутренним чувством, заставляющим нас смотреть на вещи именно так, а не иначе. Второй основан на нашем знании об истории семи предыдущих высоких культур, каждая из которых перенесла столь же долгий цивилизационный кризис и вышла из него точно таким же способом, который сейчас подсказывает нам наш инстинкт.

II

Непосредственная ситуация, в которой мы находимся, приобретает форму великой битвы, для завершения которой одной войны, возможно, будет мало, если не произойдет внезапного, совершенно непредсказуемого катаклизма. Однако на поверхности истории случается именно непредвиденное. Лучшее, что может сделать человек — это внутренне быть к этому готовым. В полный разрез с нашими инстинктами, чувствами и идеями XIX век, облаченный в погребальные одежды и поддерживаемый неевропейскими силами, с вожделением поглядывает на европейский престол. Это значит, что время, в которое мы живем, принимает форму глубокого сущностного конфликта. Эти идеи больше никогда не воскреснут — их засилье ведет к удушению юных, живых тенденций новой Европы и держится лишь за счет вынужденной поддержки на словах. Они не оказывают влияния на деятельное мышление, органические ритмы эпохи; служат всего лишь орудиями подавления воли Европы ее самыми никчемными элементами, власть которых держится на чужих штыках.

Конфликт проник глубоко, затронув все сферы жизни. Схлестнулись две идеи — не концепции или абстракции, но идеи, жившие в человеческой крови, прежде чем выкристаллизовались в человеческих умах. Возрождение авторитета противостоит власти денег, порядок — социальному хаосу, иерархия — равенству, политико-социально-экономическая стабильность — постоянному брожению, радостное принятие на себя обязанностей — нытью о правах, социализм — капитализму (этически, экономически и политически), возрождение религии — материализму, фертильность — стерильности, дух героизма — духу торговли, принцип ответственности — парламентаризму, идея полярности мужчины и женщины — феминизму, идея личного долга — идеалу «счастья», дисциплина — покорности пропаганде, высшее единство семьи, общества, государства — социальной атомизации, брак — коммунистическому идеалу свободной любви, экономическая самодостаточность — бессмысленной купле-продаже как самоцели, внутренний императив — рационализму.

Однако самое важное противоборство из всех, конфликт, вобравший в себя все остальные, еще не был назван. Это борьба идеи единства Запада с национализмом XIX века. Здесь друг другу противостоят идеи империи и мелкодержавности, мышление широкими пространствами и политический провинциализм, жалкое сборище патриотов ушедшего дня и хранители будущего. Вчерашние националисты представляют собой только марионеток неевропейских сил, покоривших и разделивших Европу. Врагам Европы не нужно ни сближения, ни взаимопонимания, ни соединения частей Европы в новое единство, способное реализовать политику XX века.

В предыдущих семи высоких культурах период националистической болезни был преодолен за счет распространения по всей цивилизации одного чувства. Не обходилось без войн, поскольку прошлое всегда сражалось и будет сражаться с будущим. Жизнь есть война, и стремиться к созиданию — значит вызывать противодействие со стороны великих любителей говорить «нет», укорененных в прошлом, погрязших в нем. Раскол цивилизации во всех случаях преодолевался ее воссоединением, утверждением ее былой, изначальной исключительности и единства. Мелкодержавность всегда сменялась империей, идея которой была столь сильна, что никакая внутренняя сила не могла надеяться на успех в противоборстве с ней.

Европейский национализм трансформировался в новую имперскую идею после Первой мировой войны, с началом нашей эпохи. Во всех странах Запада «националистами» считались те, кто противился следующей европейской войне и желал, чтобы общее политическое согласие в Европе предотвратило ее погружение в прах, где она сейчас барахтается. То есть они вовсе не были националистами, но сторонниками Западной империи. Аналогично самозваные «интернационалисты» стремились к войне между вчерашними европейскими государствами, чтобы саботировать создание Западной империи. Они ненавидели ее, будучи так или иначе чуждыми ей: одни вообще не принадлежали к западной культуре, другие были неизлечимо одержимы той или иной идеологией, враждебно настроенной к новой, витальной, мужественной форме будущего и предпочитали старую концепцию жизни, состоявшую в погоне за деньгами и их тратой. Они ненавидели сильную, растущую жизнь и предпочитали ей слабость, стерильность и тупость.

Вместе с этими внутренними предателями неевропейские силы получили возможность организовать в Европе Вторую мировую войну, которая на первый взгляд остановила мощное развитие Западной империи. Но, как и ожидалось, поражение оказалось только поверхностным, поскольку решающий импульс, как вновь осознал наш век, всегда исходит изнутри, от внутреннего императива, от души. Одержать иллюзорную победу над исторически существенной идеей, значит ее усилить. Ее энергия, которая могла бы рассеяться вовне в ходе самовыражения, обращается вовнутрь и концентрируется на первостепенной задаче духовного освобождения. Материалистам неведомо, что то, что не уничтожает, делает сильнее, поэтому идею им не уничтожить. Она использует людей, они же не могут ее использовать, затронуть или повредить.

Вся данная работа посвящена идее нашей эпохи, описанию ее истоков и универсальности. Мы проследим все ее духовные корни к их началам и необходимости. Но здесь надо упомянуть, что идея вселенской Европы, империи Запада, не нова, поскольку она является исходной формой нашей культуры, как и любой другой. В первые пять столетий жизни нашей культуры существовал вселенский западный народ, в котором были заметны незначительные местные отличия. Был вселенский король-император, которому зачастую не повиновались, но и не отрицали его. Был универсальный стиль: готика, вдохновлявшая и формировавшая все искусство — от мебели до храмов. Был универсальный кодекс поведения — западное рыцарство со своим императивом чести, которым оно руководствовалось в любой ситуации. Была вселенская религия и вселенская церковь. Был универсальный язык — латынь, и универсальное право — римское.

Постепенно, начиная с 1250 года, единство ослабевало, но даже в политических целях это не заходило слишком далеко, пока около 1750 года не настала эпоха политического национализма, когда западные европейцы впервые воспользовались помощью варваров против других западноевропейских наций.

И теперь, когда мы вступаем в фазу поздней цивилизации, снова возникает идея объединенной Европы, Западной империи в стиле XX века как единственная грандиозная творческая идея эпохи. Задача приобретает политическую форму. Создание этой империи — вопрос власти, поскольку ему препятствуют мощные неевропейские силы, поделившие между собой родину нашей культуры.

III

Созданию Западной империи любая внутренняя европейская сила может препятствовать разве что символически, но теперь в жизнь Запада решительно вмешались внешние силы. Поэтому идет духовно-политическая борьба, вдохновляемая идеей западного единства. В данный момент возможность существования Запада в свободном саморазвитии зависит от мировой расстановки сил.

Ни одна предыдущая эпоха западной культуры еще не определялась политикой в такой степени. Теперь наступила эпоха абсолютной политики, поскольку весь образ нашей жизни является теперь функцией власти.

Результативность действия зависит от духовного каркаса. Как сказал Гёте, «любая ничем не ограниченная деятельность в итоге заканчивается банкротством». Мы не должны действовать вслепую, а идейное вооружение должно быть таким, чтобы все можно было обернуть в свою пользу. Поэтому оно должно быть свободно от любой идеологии: экономической, биологической, морализаторской. Мы должны опираться на чувство факта, которое служит отправным пунктом для нашей эпохи.

В университетах и в большинстве книг представлены устаревшие подходы к политике. До сих пор внедряется доктрина, что существуют разные «формы правления», которые можно пересаживать с одной политической единицы на другую. Существует республиканство, демократия, монархия и т. д. и т. п. Одни из этих форм преподносятся как «хорошие», другие как «плохие». Пусть Европа будет оккупирована варварами, лишь бы не стала Западной империей, то есть имела бы «плохую» «форму правления». Лучше сидеть на рационе, предписанном Москвой и Вашингтоном, чем жить в гордой и свободной Европе с «плохим» правлением.

Это высшая степень идиотизма, который характерен для идеологов, лишенных души и интеллекта и занимающихся книжной политикой. Дело в том, что слово «политика» имеет двоякий смысл: она означает человеческую властную деятельность, а также, по словарю, раздел философии. В последнем случае, если под политикой понимать раздел философии, ее можно превратить во что угодно. В мире философии правит carte blanche. Однако подлинный смысл слова «политика» — это властная деятельность; в таком случае, сама деятельная жизнь и есть политика. Это значит, что политикой управляют факты, и задачей политики является создание фактов. Таков единственно приемлемый в XX веке смысл данного понятия, и текущий, самый серьезный, момент нашей культурной жизни требует от активных людей абсолютной ясности ума, полной свободы от каких-либо признаков идеологии, независимо от того, выводится ли она из логики, философии или морали.

Итак, нам предстоит обрести такое понимание политики, которое отвечает внутренней потребности эпохи абсолютной политики.