Научно-техническое мировоззрение

Наука стремится к точному знанию о явлениях. Открывая взаимоотношения между явлениями, то есть, наблюдая условия их возникновения, она полагает, что объясняет их. Ментальность такого типа возникает в высокой культуре по завершении этапа творческой религиозной мысли, в начале экстериоризации. В нашей культуре подобный склад ума получил распространение только с середины XVII века, в классицизме — в V веке до н. э. С исторической точки зрения главные особенности раннего научного мышления в том, что оно освобождается от теологического и философского оснащения, пользуясь им только для заполнения фона, который ей не интересен. Обращая все внимание на явления, а не на высшую реальность, оно не может не быть материалистическим по своей сути. В религиозную эпоху феномены не столь важны в сравнении с великими духовными истинами, в научную эпоху справедливо обратное.

Техника — это использование макрокосма. Она всегда сопровождает науку в ее полном расцвете, но это не значит, что любая наука сопровождается технической активностью, поскольку науки классической и мексиканской культур не имели никакого отношения к тому, что мы называем техническим мастерством. На раннем этапе цивилизации наука доминирует и предшествует технике во всех ее достижениях, но с началом XX века техническое мышление начинает освобождаться от этой зависимости, и в наши дни уже наука служит технике, а не наоборот.

В эпоху материализма, так сказать, в антиметафизическую эпоху было вполне естественно, что такой антиметафизический тип мышления, как наука, стал популярной религией. Культурному человеку религия необходима, и если дух времени исключает подлинную религию, человек создаст ее из экономики, биологии или природы. В XVIII и XIX столетиях, когда наука была преобладающей религией, разрешалось сомневаться в истинах христианских сект, но было непозволительно ставить под сомнение Ньютона, Лейбница и Декарта. Когда великий Гёте бросил вызов ньютоновской теории света, его осмеяли как чудака и еретика.

Наука была главным культом XIX века, и все остальные религии, такие как дарвинизм и марксизм, опирались на ее великие материнские догмы как на основания своих частных истин. «Ненаучность» стала главным оскорблением. Начав достаточно скромно, наука постепенно стала преподносить свои результаты не просто как упорядочивание и классификацию, но как истинное объяснение природы и жизни. С этой поры она стала мировоззрением, то есть всеобъемлющей философией с метафизикой, логикой и этикой для верующих.

Любая наука, в сущности, является светской интерпретацией догм предыдущего религиозного периода. Одна и та же душа культуры формирует великие религии и на следующем этапе переформатирует свой мир, поэтому такая преемственность абсолютно неизбежна. Западная наука как мировоззрение — это просто западная религия, представленная в своем профаническом, а не сакральном варианте, как нечто естественное, а не сверхъестественное, как результат открытия, а не откровения.

Подобно западной религии наука определенно была жреческим занятием. Ученый — это жрец, учитель — это брат-мирянин, а такие великие систематизаторы, как Ньютон и Планк — это канонизированные святые. Любая форма западной мысли эзотерична, и научные доктрины не являются исключением. Население держат в курсе «научных достижений» с помощью популярной литературы, вызывающей улыбку у высших жрецов науки.

В XIX веке наука срослась с идеей «прогресса» и пометила ее своей особой печатью. Содержание «прогресса» должно быть техническим, он состоит в ускорении движения, все более глубокой и широкой эксплуатации материального мира ad infinitum. С этого момента начинается господство техники над наукой. «Прогресс» теперь в первую очередь заключается в умножении не знания, но техники. Любое западное мировоззрение стремится к универсальности, поэтому было провозглашено, что решения социальных проблем следует ожидать не от политики с экономикой, а от науки. На повестке дня стояли изобретения, которые сделают войну настолько ужасной, что люди просто откажутся воевать. Такая наивность была естественным продуктом эпохи, сильной в естественных науках, но слабой в психологии. Проблему бедности позволят решить только машины и еще больше машин. Невыносимые условия, созданные машинной цивилизацией, предполагается облегчить дальнейшим увеличением количества машин. Старость следует преодолеть «омоложением». Смерть является результатом патологии, а не старости. Стоит побороть все болезни, и не будет от чего умирать.

Расовые проблемы должна решить «евгеника». Рождение индивида больше нельзя отдавать в руки фатума. Вопросы родословной и рождения должны решать ученые жрецы. В новой теократии недопустимы никакие внешние события, все должно быть управляемым. Погоду следует «обуздать», все природные силы поставить под абсолютный контроль. Не должно быть поводов для войн, все должны стремиться стать учеными, а не искать власти. Тогда исчезнут межнациональные проблемы, поскольку мир превратится в огромное научное учреждение.

Эта картина выглядела совершенной и внушала благоговение материалистическому XIX веку: жизнь и смерть, вся природа будут приведены в абсолютный порядок под присмотром научной теократии. Все на нашей планете станет происходить в точности по образцу небесной идиллии, которую для себя нарисовали ученые астрономы, воцарится невозмутимая регулярность. Но такой порядок был бы чисто механическим, совершенно бесцельным, а человек — ученым лишь для учености.

Однако дальнейшие события развенчали эту картину, засвидетельствовав, что она также несет печать жизни. Перед Первой мировой войной уже началось расшатывание физических оснований огромной структуры. Мировая война вызвала паузу в области науки, как и во всех остальных сферах западной жизни. В этой войне родился новый мир — на смену механистическому видению вселенной и концепции, считавшей смыслом жизни накопление богатства, пришел дух XX века.

Механистическая картина, несмотря на десятилетия ее засилья и господства, померкла с поистине удивительной скоростью, и ведущие умы, даже в пределах ее дисциплин, отвернулись от некогда бесспорных символов материалистической веры.

Как обычно происходит с историческими движениями, выражающими сверхличную душу, апогей власти и величайших побед является также началом быстрого падения. Неглубокие люди всегда путают окончание движения с началом его абсолютного господства. Например, многие считали, что Вагнер положил начало новой музыке, хотя следующее поколение уже знало его как последнего западного композитора. Завершение любого выражения культуры — процесс постепенный, однако у него существуют поворотные пункты, и быстрый упадок науки как мировоззрения начался вместе с Первой мировой войной.

В качестве умственной дисциплины наука пошла под уклон задолго до мировой войны. С теорией энтропии (1850) и введением в научную картину идеи необратимости наука встала на путь, которому предстояло достичь кульминации в физической теории относительности и смелом предположении о субъективном характере физических концепций. Энтропия принесла в систематическую науку применение статистических методов как начало духовного отступничества. Статистика описывала жизнь и живое; строгая традиция западной науки настаивала на точности в математическом описании реальности и поэтому презирала все, что не поддается точному описанию, например биологию. Введение вероятностей в некогда точную науку свидетельствует о том, что наблюдатель начинает исследовать самого себя, поскольку оказывается, что он собственной формой обусловливает порядок и возможность описания явлений.

Следующим шагом была теория радиоактивности, которая также содержит сильные субъективные элементы и требует расчета вероятностей для описания своих результатов. Научная картина мира становилась все более чистой и субъективной. Некогда самостоятельные дисциплины — математика, физика, химия, эпистемология, логика — постепенно сблизились. В ход пошли органические идеи, в очередной раз демонстрируя, что наблюдатель перешел к исследованию структуры собственного разума. Химический элемент теперь имеет срок жизни, и точные события его жизни непредсказуемы и неопределенны.

Сама единица физического явления — «атом», который в XIX веке считался реальностью, в XX веке оказался всего лишь понятием, описание свойств которого приходилось постоянно менять, чтобы соответствовать техническим достижениям и подкреплять их. Раньше каждый эксперимент демонстрировал только «истинность» господствующих теорий. Это было во времена превосходства науки как дисциплины над техникой — ее приемышем. Но ближе к середине XX века каждый новый эксперимент стал приносить новую гипотезу о «структуре атома». В этом процессе важен был не гипотетический карточный домик, который возводился впоследствии, а поставленный вначале опыт. Перестало вызывать неудобство наличие двух не согласующихся друг с другом теорий для описания «структуры атома» или природы света. Предметы всех отдельных наук больше не могли оставаться математически четкими. Старые понятия, такие как масса, энергия, электричество, тепло, радиация, взаимно переплелись, и с небывалой ясностью стало очевидно, что на самом деле предметом изучения являются человеческий разум в его эпистемологическом аспекте и западная душа в ее научном аспекте.

Научные теории достигли точки, когда начали демонстрировать полный крах науки как умственной дисциплины. Млечный Путь теперь изображается состоящим более чем из миллиона фиксированных звезд, многие из которых имеют диаметр свыше 93 миллионов миль. Он тоже не является стационарным космическим центром, но сам движется в неизвестном направлении со скоростью более 600 километров в секунду. Космос конечен (finite), но бескраен (unlimited), не имеет границ (boundless), но ограничен (bounded). Все это вновь требует от истинного приверженца возвращения к старой готической вере: credo quia absurdum[60], но механическая бесцельность не может пробудить такой веры, и высокие жрецы отступились.

В свою очередь «атом» имеет столь же фантастический диаметр, составляющий одну десятимиллионную часть миллиметра, а масса атома водорода относится к массе капли (gram) воды, как масса почтовой открытки к массе Земли. Но этот атом состоит из электронов, и все это образует нечто вроде солнечной системы, в которой расстояние между планетами столь же велико по сравнению с их массой, как и в нашей Солнечной системе. Диаметр электрона — одна трехмиллиардная миллиметра. Но чем подробнее он изучается, тем более духовным выглядит, поскольку ядро атома — это просто электрический заряд, не имеющий ни веса, ни объема, ни инерции, ни остальных классических свойств материи.

В своей последней великой саге наука растеряла собственные физические основания и переместилась из чувственного мира в мир души. Абсолютного времени не стало, время оказалось функцией места. Масса одухотворилась в энергию. Идея одновременности была отброшена, движение стало относительным, параллельные пересеклись, никакие два расстояния больше не могут считаться одинаковыми. Все, что некогда называлось (или само называло нечто) словом «реальность», исчезло в последнем акте драмы науки как умственной дисциплины. Блюстители такого образа науки один за другим оставляют старые материалистические позиции. В последнем акте им, наконец, открылось, что на самом деле предметом науки, относящейся к данной культуре, является описание в научных терминах мира этой культуры, а этот мир в свою очередь представляет собой проекцию ее души. В результате изучения материи был сделан глубокий вывод, что материя это только обертка души. Описывать материю — значит описывать самого себя, пусть даже математические уравнения придают процессу кажущуюся объективность. Сама математика отреклась от претензий на описание реальности: ее гордые уравнения — всего лишь тавтологии. Уравнение суть тождество, повторение, и его «истинность» отражает бумажную логику принципа тождества. Но это лишь форма нашего мышления.

Переход от материализма XIX века к новой духовности XX века был поэтому не борьбой, но неизбежным развитием. Проницательная, хладнокровная умственная дисциплина повернула свое острие на саму себя в силу внутреннего императива думать по-новому, антиматериалистически. Материю нельзя объяснить с материалистических позиций. Весь ее смысл заключен в душе.

III

С этой точки зрения материализм выглядит великим отрицанием. Отрицание духа требовало огромного духовного усилия и само по себе было выражением духовного кризиса. Это был кризис цивилизации, отрицание культуры культурой.

Для животных реальность есть то, что является, — материя. Чувственный мир — это и есть мир. Но уже для первобытного человека и тем более для культурного человека мир разделяется на явление и реальность. Все видимое и осязаемое ощущается как символ чего-то высшего и невидимого. Эта символизирующая деятельность как раз и отличает человеческую душу от менее сложных жизненных форм. Человек обладает метафизическим чувством как отметиной своей человечности. Но именно эту высшую реальность, мир символов, наделенный смыслом и целью, тотально отрицал материализм. Разве он не был в таком случае великой попыткой анимализации человека посредством приравнивания материального мира к реальности и его погружения в материю? Материализм побежден не потому, что он был ложью. Он просто умер от старости, и не выглядит ложью даже теперь, а просто пропускается мимо ушей. Он вышел из моды и стал мировоззрением провинциалов.

Коллапс образа реальности, созданного западной наукой, означал, что как умственная дисциплина она выполнила свою миссию. Ее побочный продукт, научное мировоззрение, теперь принадлежит прошлому. Но в качестве одного из результатов Второй мировой войны возникла новая глупость — поклонение технике как философия жизни и мира.

Техника, в сущности, не имеет отношения к науке как умственной дисциплине. У нее одна задача: получение физической энергии из внешнего мира. Это, так сказать, натурполитика, в отличие от человеческой политики. Тот факт, что техника развивается сегодня на основании одной, а завтра — другой гипотезы, показывает, что ее задача не в формировании системы знания, но в подчинении внешнего мира воле западного человека. Гипотезы, на которые она опирается, не имеют реальной связи с ее результатами, но только дают пищу для воображения техникам, побуждая их мыслить в новых направлениях для постановки новых опытов по извлечению все большей энергии. Некоторые гипотезы, разумеется, необходимы, а что именно они собой представляют — дело второстепенное. Получается, что техника еще меньше науки способна удовлетворить потребность нашей эпохи в мировоззрении. Физическая энергия — для чего она нужна?

Ответ дает сама эпоха: физическая энергия нужна для политических целей. Наука превратилась в поставщика терминологии и идей для техники. Техника в свою очередь обслуживает политику. С 1911 г. в воздухе начала витать идея «атомной энергии», но именно дух войны впервые дал этой теории конкретную форму с изобретением в 1945 г. неизвестным западником новой мощной взрывчатки, действие которой основано на нестабильности «атомов».

Техника практична, политика практична в высшей степени. У нее нет ни малейшего интереса к тому, имеет ли новая взрывчатка отношение к «атомам», «электронам», «космическим лучам» или к святым и демонам. Исторический способ мышления, который формирует настоящего государственного деятеля, не может принимать сегодняшнюю терминологию слишком всерьез, памятуя, как быстро была отброшена вчерашняя. Заряд, который за секунду может разрушить город с населением 200 тысяч человек, — вот это реальность, и она влияет на сферу политических возможностей.

Дух политики определяет форму войны, а форма войны со своей стороны влияет на ведение политики. Оружие, тактика, стратегия и плоды победы — все это определяется политическим императивом эпохи. Каждая эпоха подбирает для себя совокупность форм выражения. В богатом формами XVIII веке военные действия также подчинялись строгой форме, определявшей последовательность расположения и развертывания, как современная им музыкальная форма вариаций на тему.

После первого применения новой мощной взрывчатки в 1945 г. в западном мире возникла странная аберрация. По своей сути она имела отношение к остаткам материалистического мышления, но вдохновлялась также извечными мифологическими представлениями. Возникла мысль, что новая взрывчатка разнесет всю планету. В середине XIX века, когда была выдвинута идея железных дорог, доктора медицины говорили, что столь быстрое перемещение опасно для головного мозга, и причинить вред может даже сам вид мчащегося мимо поезда; более того, внезапный перепад давления в туннелях чреват инсультом.

Идея о взрыве планеты была просто новой формой старых представлений, содержащихся во многих мифологиях, западных и незападных: о конце света, Рагнарёке, сумерках богов, потопе. Наука подхватила эту идею и обернула во второй закон термодинамики. Технопоклонники много насочиняли о новой взрывчатке. Они не поняли, что это начало процесса, а не конец.

Мы стоим на пороге эры абсолютной политики, и естественно, что один из ее запросов — мощное оружие. Поэтому технике приказано во что бы то ни стало найти абсолютное оружие. Ей, конечно, это никогда не удастся, и тот, кто считает иначе, — просто материалист, что в XX веке значит провинциал.

Технопоклонничество совершенно не свойственно душе Европы. Созидательный импульс человеческой жизни не исходил от материи ни раньше, ни теперь. Напротив, сами способы испытания и использования материи являются отражением души. Наивная вера технического культа, что взрывчатка способна перестроить западную цивилизацию до основания — это последний предсмертный вздох материализма. Данную взрывчатку сделала эта цивилизация, и она сделает другие, но взрывчатка не делала и никогда не переделает западную цивилизацию. Западную культуру создала не материя, значит, она не способна ее разрушить.

Это все тот же материализм — путать цивилизацию с фабриками, домами и нагромождением машин. Цивилизация есть более высокая реальность, манифестирующая себя через человеческую популяцию, точнее говоря, через ее определенный духовный слой, обладающий наивысшим потенциалом для воплощения живой идеи культуры. Это сама культура создает религии, архитектурные формы, искусства, государства, нации, расы, народы, армии, войны, поэмы, философии, науки и внутренние императивы. Все они — лишь формы самовыражения высшей реальности, которую ничто из перечисленного не может разрушить.

Отношение XX века к науке и технике вполне понятно. Он не рассчитывает на них как на источник мировоззрения — он черпает его из другого источника, определенно отвергая любую попытку создать религию или философию из материализма или культа атома. Он, однако, находит им применение на службе своей безграничной воли к власти. Идея первична, и превосходство в оружии существенно для ее реализации, позволяя компенсировать огромное численное превосходство врагов Запада.