Однопартийная (она же беспартийная) система
Однопартийная (она же беспартийная) система
Критиков первого варианта "Инерции страха" больше всего возмутил тот факт, что я высказался против борьбы за многопартийную систему в условиях Советского Союза. Я предложил отделить вопрос о политических свободах от вопроса о борьбе за политическую власть между партиями, представляющими интересы больших социальных групп (классов). Я предложил рассматривать коммунистическую партию в перспективе как интеллектуальный и духовный интегратор общества, действующий в условиях широких гражданских и политических свобод, то есть принять в теории то, что нынешний режим выдает как якобы уже осуществленное на практике. Многопартийность отнюдь не гарантирует наличия демократических свобод, а наличие свобод вовсе не обязательно порождает многопартийную политическую систему: можно попытаться найти другие пути разрешения социальных противоречий, при которых эти противоречия не доводятся до высшего государственного уровня и не усиливаются искусственно борьбой групповых интересов политиков.
Хотя моя брошюра в целом была принята оппозиционно настроенными кругами интеллигенции очень хорошо, несогласие со мной в этом пункте было едва ли не всеобщим. Типична была реакция одного довольно известного кибернетика. Я не был знаком с ним лично, но мне рассказали, что, когда его спросили, что он думает об "Инерции страха" Турчина, он сказал: "Кошмар. Он там за коммунизм, за однопартийную систему...". Пикантная деталь: в отличие от меня, этот кибернетик — член КПСС.
Замечательно, что даже официальный партийный рецензент моей рукописи не одобрил моих идей относительно однопартийной системы. Я имел наглость послать "Инерцию страха" в журнал "Коммунист", понимая, конечно, что она не будет напечатана, но желая подчеркнуть открытый и конструктивный характер работы и свою готовность идти на обсуждение. Обсуждение, действительно, состоялось: один из сотрудников журнала (заведующий отделом, кажется) прочитал мою рукопись и объяснил мне, что она не может быть опубликована, так как в ней не чувствуется "классового подхода" (то есть готовности служить интересам правящего класса и ставить их выше истины - довольно точная формулировка). Относительно одно-и многопартийности он сказал: "А почему, собственно говоря, должна быть только одна партия? В стране может быть и несколько партий, одинаково преданных делу коммунизма. В Польше, например, несколько партий".
Теперь, после того как французские коммунисты, вслед за итальянскими, решительно заявили о своей приверженности к многопартийной системе, моя позиция кажется многим моим друзьям анахронизмом, не оправданным даже с тактической точки зрения. Но я по-прежнему стою на этой позиции и отнюдь не считаю ее анахронизмом; мне кажется, что противодействие, которое она встречает, связано с тем, что она скорее опережает время, чем отстает от него. Я намерен теперь изложить свою позицию более обстоятельно, чем это было сделано в 1968 году.
Прежде всего, как полагается, о терминах. Однопартийная система, говорили мне многие критики, это бессмыслица по самой своей сути, по определению. "Партия" — значит часть, поэтому о партиях можно говорить только тогда, когда их несколько.
Верно, термин неточный. Исторически он возникает из такой ситуации, когда одна из партий приходит к власти и запрещает все остальные. После того как существование нескольких партий уходит в историческое прошлое, "партия" перестает быть партией и превращается в единую всеобъемлющую политическую систему или сеть. Современная советская система не однопартийная, она беспартийная. У нас нет политических партий, есть лишь единая политическая сеть, не отделимая от государства. Читатель, конечно, не удивится, если я заявлю, что не намерен оправдывать запрещение пришедшей к власти партией всех остальных партий. Но я полагаю, что будущее человечества — в беспартийной системе с единой политической сетью. А если так, то от человека, стоящего на позициях реформизма и градуализма, естественно ожидать такой установки: не пытаться вырвать власть путем вооруженной борьбы или борьбы за голоса избирателей, а стремиться к трансформации общественного сознания, увеличению свободы и гуманизации общества в целом и его политической сети в частности. Это та установка, которая была у чешских коммунистов-реформаторов в 1968 году и получила название "социализма с человеческим лицом".
Рассмотрим сначала перспективу. Обычный первый аргумент за многопартийную систему тот, что только при наличии нескольких конкурирующих партий, которые потенциально могут вытеснить правящую партию (или коалицию), можно сохранить политические свободы и обеспечить эффективный контроль за властью. Однопартийная система, говорят мои критики, неизбежно приводит к злоупотреблению властью. Любая организация, называй ее хоть партия, хоть политическая сеть, если она является полным хозяином политической власти и не имеет конкурентов, обречена на загнивание и коррупцию, она не в силах будет сопротивляться разлагающему влиянию власти. Независимо от расстановки сил различных социальных групп, независимо от того, кто кого представляет, нужно, чтобы было хотя бы две независимые политические партии. Достаточно беглого взгляда на политические системы в различных странах, чтобы убедиться, что там, где мы видим многопартийную (в частности, двухпартийную) систему, мы видим и политические свободы, а там, где принята однопартийная система, свирепствует тирания партийно-государственного аппарата.
Корреляция между тиранией и многопартийной системой несомненно существует, но это ничего не доказывает, ибо причинно-следственная связь здесь такова: отсутствие свободы ведет к правлению одной партии, а не правление одной партии ведет к отсутствию свободы. Общество, в котором не укоренилась идея политических свобод, не может сохранить многопартийную систему, если даже такая система по прихоти истории и будет однажды установлена. Именно таково было развитие событий в большинстве стран Третьего мира, приобретших независимость после Второй мировой войны. Это лишний раз доказывает решающую роль культуры общества (по сравнению с конкретно-историческими, экономическими, географическими и т. п. факторами) в определении его политической системы. Если общество неспособно сохранить политические свободы, то не так уж важно, какую форму примет тирания: будет ли это абсолютная монархия или откровенная диктатура военных, или однопартийная система с комедией выборов, или такая многопартийная система, как в Польше, на которую любезно указал мне рецензент из журнала "Коммунист". Говоря о перспективе, мы должны предположить, что идея уважения основных прав личности уже прочно вошла в культуру общества, и никто не намерен покушаться на демократический образ правления — хотя бы из-за бесперспективности подобных попыток. Можно ли утверждать, что в этих условиях политическая система должна быть или неизбежно будет много партийной?
Контроль над имеющими власть или стремящимися к власти необходим, но основной фактор, обеспечивающий эффективный контроль, это не разделение на партии, а широкая гласность, активное участие масс в политике и нетерпимость общества к нарушению этических принципов. Говорят, что при наличии нескольких партий всегда есть люди, лично заинтересованные в том, чтобы обнаружить ошибку или злонамеренность в действиях руководящих политиков. Но в беспартийной системе таких людей будет не меньше, а больше! Если, например, в стране две примерно одинаковые по силе партии, то половина политических деятелей, то есть те, которые принадлежат к правящей партии, не очень-то заинтересованы в критике руководства. Если же партии отсутствуют, то каждый политик наживает личный капитал на разоблачении ошибок другого. Можно сравнить беспартийную политическую систему с системой научных учреждений. Когда ученый делает открытие или доказывает новую теорему, его коллеги, сгорая от нетерпения, бросаются проверять и перепроверять его сообщение в надежде опровергнуть или уточнить его. То же явление будет наблюдаться и в политике, если она будет устроена по образцу и по опыту науки. Деление на партии — обоюдоострое оружие. С одной стороны, оно помогает разоблачить обман и преодолеть сопротивление укоренившихся мнений, с другой стороны, создает предпосылки для нового обмана в угоду групповым интересам и для нового консерватизма. Какой из этих двух эффектов сильнее? Скорее второй, чем первый. Чтобы разоблачить обман, в условиях свободы достаточно и одного человека; чтобы создать обман, необходим сговор. Или, выразимся точнее: способность к разоблачению обмана и заблуждений возрастает с увеличением числа людей в группе медленнее, чем способность к обману и коллективному самообману.
Деление на партии в науке считается прямо-таки неприличным, ученые оскорбляются, когда им говорят, что они руководствуются партийными интересами. И уж, конечно, никому не приходит в голову разделить все научные учреждения — в целях борьбы с обманом, коррупцией, застоем, загниванием и т. д. — на две или три не контактирующие между собою части. Совокупность всех образовательных и научных учреждений представляет собой единое целое, единую систему, и это отнюдь не приводит к застою и коррупции, к подавлению личной инициативы и свободы творчества, к ликвидации плюрализма и насильственному введению единообразия. Почему единая политическая сеть не может функционировать так же успешно? В обществе, где важнейшие этические и демократические принципы так же прочно вошли в жизнь, как вошли в жизнь ученых основные методологические принципы науки, где покушение на политические свободы столь же немыслимо (и кажется столь же абсурдным), как покушение на свободу научного исследования, деление всей совокупности людей, которые занимаются политикой, на несколько частей покажется искусственным и никому не нужным.