Маркузе

Маркузе

Вспышка ярости в левом движении 60-ых годов свидетель­ствует, во-первых, о наличии недовольства среди молодых лю­дей, приходящих в современное западное общество, о жела­нии каких-то перемен, а во-вторых, о полном непонимании то­го, какие же именно перемены нужны и как их осуществить. Сочетание этих двух черт, прежде чем оно воплотилось в социальных акциях "новых левых", было воплощено в философских работах их идейных вождей и прежде всего — Герберта Маркузе. Я читал только одну книгу Маркузе, "Одномерный человек", но и ее вполне достаточно, чтобы составить представление об этом поразительном явлении, этом сочетании страстной проповеди перемен с полным отсутствием конструктивных идей о переменах. "Одномерный человек" — это книга посвященная систематической критике современного западного общества. От такой книги не обязательно требовать какой-то конкретной социально-политической программы. Но идейная позиция автора, его философия, проявляется в критике с полной определенностью.

Что поражает в книге Маркузе — это отсутствие понятия об эволюции. При всей страсти к переменам философия Маркузе антиэволюционна. Ибо эволюция это не просто последовательность перемен, а последовательность перемен, подчиненная определенному общему плану. Говорить об эволюции — значит говорить об этом плане. Ничего подобного у Маркузе мы не находим. Напротив, мы обнаруживаем у него полное непонимание сущности и механизма эволюции. Без эволюции нет и революции, ибо последняя есть лишь форма первой. Позиция "перемены ради перемен" может породить лишь бессмысленное буйство, что и произошло во время студенческих беспо­рядков 1968 года.

В предисловии к своей книге Маркузе пишет:

"... Развитое индустриальное общество встречает критику ситуацией, которая, по-видимому, лишает ее самой ее основы. Технический прогресс, распространенный на всю систему доминирования и координации, создает такие формы жизни (и власти), которые примиряют силы, противостоящие системе, и обрекают всякий протест на поражение во имя исторических перспектив свободы от эксплуатации и доминирования. Современное общество способно, по-видимому, сдерживать социальные перемены — качественные перемены, которые привели бы к созданию существенно новых учреждений, к новому направлению процесса производства, новым способам человеческого существования. Это сдерживание социальных перемен являет­ся, пожалуй, наиболее выдающимся достижением развитого индустриального общества; общее принятие Национальной Цели, двухпартийная политика, упадок плюрализма, тайный сговор Бизнеса и Труда в рамках сильного Государства сви­детельствуют об интеграции противоположностей, которая яв­ляется результатом, так же как и предпосылкой этого дости­жения".¹⁰

Начало этого отрывка располагает нас к автору. Если обще­ство утратило способность меняться, то это явно нехорошо. В нашем воображении возникает представление о конце пути, о загнивании и неизбежном распаде. Мы склонны сочувство­вать критику, который обвиняет общество в этом. Но читая дальше, мы видим, что причиной и следствием этой остановки автор считает интеграцию противоположностей, он отождест­вляет интеграцию противоположностей с остановкой. С этим никак нельзя согласиться. Интеграция противоположностей — один из аспектов метасистемного перехода, необходимый эле­мент развития, так что наличие этого элемента само по себе ни в коей мере не свидетельствует о прекращении развития, об остановке. Интеграция противоположностей в процессе раз­вития происходит благодаря созданию (и в процессе создания) нового уровня иерархии по управлению, который осуществля­ет координацию противоположных элементов в рамках целого. Возьмем простейший пример. В процессе развития двигатель­ного аппарата появляются мышечные волокна, сокращение ко­торых имеет взаимно противоположные последствия: скажем, мышцы, которые сгибают и разгибают конечность в одном и том же суставе. Одновременное сокращение этих мышц было бы бессмысленным. "Борьба" этих "противоположностей" (в марксо-гегелевских терминах) или "победа" одной из них не приведет к конструктивной эволюции. Для осуществления эволюционного сдвига (он же революционный сдвиг) необхо­димо создание зачатков нервной системы, которая управляла бы сокращениями противоположных мышц и обеспечила бы возможность ритмических движений. Это — метасистемный переход, включающий в себя интеграцию противоположностей. Он происходит в контексте борьбы противоположностей, но отнюдь не сводится к ней и не является ее прямым следствием. Он требует некоторого творческого усилия, он требует встать над борьбой противоположностей.

Означает ли интеграция противоположностей конец разви­тия? Никоим образом. Просто действие переносится на следу­ющий уровень; точка приложения творческого усилия переме­щается на одну ступеньку вверх. Теперь будет совершенство­ваться нервная система. Простые механизмы ритмического движения будут интегрироваться в более сложные планы по­ведения. И здесь тоже процесс развития будет происходить пу­тем количественного накопления и качественных скачков — метасистемных переходов.

Нужно совершенно не понимать принципов эволюции, что­бы обрушиваться на "сговор Бизнеса и Труда в рамках силь­ного Государства" как на препятствие для дальнейшего дви­жения вперед к "новым способам человеческого существова­ния". В действительности это является необходимым этапом, через который нельзя не пройти, шагом, который так или ина­че надо сделать. Этот шаг относится только к системе матери­ального производства. Сделав его, надо переносить точку при­ложения усилий на следующий, более высокий уровень — в об­ласть человеческих взаимоотношений, культуры, высших целей.

Если общество неспособно на этот перенос, на этот следу­ющий метасистемный переход, то оно действительно обречено на остановку в развитии. Но не интеграция противоположно­стей на уровне материального производства тому виной, а гораз­до более глубокие причины в сфере культуры. Их-то и надо вытаскивать на свет божий. А оживление противоречий в систе­ме производства, как и борьба против других форм интегра­ции противоположностей на низших уровнях, может привести лишь к регрессу, к движению назад. Поясним это снова на при­мере мышц. Когда выработан механизм простого ритмического движения, следующий этап — приспособление этих движений к текущей ситуации. Для этого нужны датчики информации о внешнем мире — органы чувств; нужна также система коор­динации движений, которая ставила бы движение в зависи­мость от этой информации. Поможет ли решению этой задачи "борьба противоположностей" между мышцами-сгибателями и мышцами-разгибателями? Одновременное сокращение проти­воположных мышц — это судорога, которая отнюдь не улучшает координации движений.

Вся философия Маркузе — это тоска по судороге и попытка вызвать судорогу, попытка не вполне безуспешная.

Метафизический стиль мышления, отсутствие четкости в представлениях о развитии приводят к ложному образу, со­гласно которому развитие как бы порождается борьбой про­тивоположностей — нечто вроде выработки нового вещества в процессе взаимодействия "противоположных" веществ, как, скажем, кислота и щелочь. Этот образ наводит на мысль, что, когда запас "противоположностей" исчерпывается, развитие прекращается. Маркузе очень сокрушается, сравнивая поло­жение, в котором находится критика капиталистического об­щества сейчас, с положением, в котором она находилась при своем возникновении в первой половине 19-го века. Тогда она "приобретала конкретность", опираясь на борьбу противо­стоящих друг другу классов - буржуазии и пролетариата. "В капиталистическом мире эти классы все еще являются основ­ными классами. Однако капиталистическое развитие измени­ло структуру и функцию этих двух классов таким образом, что они больше не являются агентами исторических преобра­зований. Заинтересованность в сохранении и улучшении инсти­туционального статус кво, которая стала решающим фактором, объединяет прежних антагонистов в наиболее развитых рай­онах современного общества".¹¹ Казалось бы, из этого фак­та следует сделать вывод о том, что надо менять точку прило­жения критики, переносить ее в новые сферы, на другой уро­вень. Это было бы естественной реакцией здорового творче­ского разума, который видит в критике активное начало, пре­образующее мир. Но не такой вывод делает Маркузе. Он мыслит в терминах исторического материализма, для которого всякая мысль, в том числе и критическая, есть отражение социальной реальности. Критическая мысль — не фактор, вносящий в жизнь новое, а лишь форма проявления объективных социальных противоречий. Маркузе пишет: "В отсутствие обнаружимых агентов социальных перемен критика отбрасывается на высо­кий уровень абстрактности. Нет почвы, на которой могли бы встретиться теория и практика, мысль и действие".[12] Но ведь обнаружимость агентов перемен зависит от того, с каких пози­ций ведется критика. Если постулировать, что развитие может быть только следствием борьбы противоположных интересов буржуазии и пролетариата, а потом констатировать интегра­цию противоположностей, то мы тривиальным образом при­ходим к выводу о невозможности развития и закрываем себе путь для дальнейших поисков. Самое большее, на что может рассчитывать Маркузе, — это взрыв, разрушение общества. Словами предисловия: "Одномерный человек будет все время вращаться в кругу двух противоположных гипотез: (1) что развитое индустриальное общество способно сдерживать ка­чественные перемены в течение предвидимого будущего; (2) что существуют силы и тенденции, которые могут сломать сдерживающее начало и взорвать общество".[13] Возможность конструктивной эволюции отвергается даже как гипотеза, по­нятия такого нет. Либо статус кво, либо судорожное напряже­ние противоположных сил, ломающее уже созданные регуля­торы и отбрасывающее общество назад, к золотому веку марк­систской критики — первой половине 19-го века.

Если, с одной стороны исторический материализм Маркузе приводит его к зачеркиванию творческой роли мысли, то с дру­гой стороны, он приводит к фетишизации техники и техниче­ского прогресса. Это та же фетишизация техники, которую мы видим в советском официальном марксизме, но только со знаком минус. Маркузе видит источник всех бед — точнее, источник застоя — в современной промышленной технологии. "В этом обществе, — пишет он, имея в виду индустриальное общество, — аппарат производства стремится стать тоталитар­ным в той степени, в которой он определяет не только соци­ально необходимые виды деятельности, навыки и предрасполо­жения, но также индивидуальные потребности и стремления".¹⁴

Еще цитата: "Современное индустриальное общество посред­ством способа, которым оно организовало свою технологиче­скую базу, стремится быть тоталитарным. Ибо "тоталитарной" является не только террористическая политическая коорди­нация общества, но также и нетеррористическая технико-эко­номическая координация, осуществляемая корпорациями, кото­рые манипулируют потребностями людей".¹⁵

Так писать и так понимать тоталитаризм можно только, ес­ли полностью отказать человеку в способности возвышаться над средой или во всяком случае отрицать значение этой спо­собности для исторического развития. Ибо технология как та­ковая меняет только среду обитания для каждого индивиду­ума и больше ничего. Эта новая среда является, с точки зрения биологической, не менее, а более благоприятной для развития жизни и ее высших форм: она обеспечивает удовлетворение потребностей низшего уровня, увеличивает продолжительность жизни, оставляет больше свободного времени. Если в этих ус­ловиях те формы жизни, которые мы наблюдаем, обнаружи­вают тенденцию не к развитию, а к застою, то причины надо ис­кать не на материально-техническом уровне, а на уровне идей­но-политическом. В частности, тоталитарный тупик — явление политическое и идеологическое. Тоталитаризм останавливает развитие путем массового физического подавления свободной мысли и творчества. Индивидууму противостоит здесь не пассив­ная среда, а активная человеческая сила. Пока нет этого проти­востояния, активного подавления свободы, нельзя говорить о тоталитаризме, это значило бы изменить сущность понятия. (Не знает, не знает товарищ Маркузе, что такое настоящий то­талитаризм!) Есть различие между человеком со связанными руками и ногами и человеком, заблудившимся в лесу. Отсутст­вие крупных общественных идей может быть просто следстви­ем того тривиального факта, что на выработку идей необхо­димо время.

При всем том, что движение новых левых оказалось неспо­собным внести конструктивный вклад в эволюцию общества, оно является, так сказать, эволюционным по происхождению. Оно демонстрирует наличие в обществе, и в первую очередь, конечно, в среде молодежи, эволюционного потенциала, потребности выйти за пределы данного, совершить метасистемный переход. Маркузе ведет свою критику, опираясь на кон­цептуальный аппарат исторического материализма, чем и обре­кает ее на бесплодность. Но его целевая и эмоциональная пози­ции вызывают у меня полное понимание. В сущности, Маркузе критикует западное общество за то, что из всех аспектов эво­люции оно сохранило лишь один аспект — научно-технический прогресс, а в остальных отношениях перестало эволюциони­ровать, утратило творческий потенциал. Именно это, очевид­но, и привлекло к его философии студенческую молодежь.

Центральной мишенью его критики является отсутствие у индивидуума внутренней свободы от общества, отсутствие лич­ного "внутреннего пространства", которое необходимо для творчества. Из-за отсутствия этого пространства человек и об­щество становятся "одномерными", теряют измерение "пер­пендикулярное" к существующему порядку вещей.

"Сегодня, — пишет Маркузе, — в это личное пространство вторгается и сводит его на нет технологическая реальность. Массовое производство и массовое распределение предъявля­ют притязания на всего индивидуума, а индустриальная психо­логия давно перестала ограничиваться территорией завода. Множественные процессы интроекции окостеневают, порож­дая почти механические реакции. Результатом является не при­способление, а подражание: непосредственная идентификация индивидуума с его обществом и таким образом с обществом в целом.

Эта непосредственная автоматическая идентификация (ко­торая, возможно, была характерной для первобытных форм ассоциации) появляется снова в высокоразвитой промышлен­ной цивилизации; ее новая "непосредственность", однако, есть продукт изощренного научного управления и организа­ции. В этом процессе "внутреннее" измерение духа, в котором берет начало оппозиция к статус кво, сходит на нет. Потеря этого измерения, которое служит вместилищем отрицатель­ного мышления — критической силы Разума — является иде­ологическим аналогом тех самых материальных процессов, с помощью которых развитое индустриальное общество заглу­шает и смиряет оппозицию".¹⁶

Если оставить в стороне сатанинскую роль, которую Маркузе приписывает промышленной технологии и научно-техниче­скому прогрессу, то в остальном его обвинение современного западного общества в "одномерности", вероятно, имеет" осно­вания. Не имея опыта жизни на Западе, не берусь высказывать на этот счет собственных суждений, но направленность критики здесь вперед, а не назад. В заключительной части "Одномерно­го человека", где автор набрасывает возможные альтернативы, общая направленность его мысли также вперед. Он представ­ляет себе альтернативу как "трансцендентный проект" (почти "метасистемный переход"), то есть такую программу, кото­рая полностью выходит за границы принятого и признанного в сфере общественной жизни. Приятно также читать те строки, где Маркузе отдает должное воображению как фактору исто­рического развития. Лозунг новых левых "воображение у власти", серьезное отношение к утопическому мышлению, призывы к "переопределению потребностей" — все это всегда вызывало у меня сочувствие. Мне кажется неоспоримым, что решение проблем, стоящих перед современным обществом, требует радикальных перемен, разрыва со многими представ­лениями и принципами, которые общественное мнение сейчас рассматривает как абсолютные и не подлежащие пересмотру.

Но одного признания необходимости "трансцендентного проекта" недостаточно. Надо придать этому проекту хотя бы приблизительные черты, а это предполагает определенную кон­цепцию относительно причин нынешнего положения. Концеп­ция Маркузе — несмотря на то, что он вносит поправки в те­орию стоимости Маркса и в понятие отчуждения, — остается марксистской. Он ищет (и полагает, что находит) причины снижения творческого потенциала общества и расцвета потре­бительской психологии в способе производства: промышлен­ной технологии, отношениях между классами и т. п. Я нахожу это нелепым. Роль среды, фона, которую играет способ произ­водства, — важная, незаменимая роль, но это не та роль, от ко­торой зависит ход действия. Среда, например, может быть в той или иной степени благоприятной для развития болезнетвор­ных бактерий, но характер и ход течения болезни определяется видом бактерий, и пока мы не обнаружим этого факта и не изучим бактерии, мы не продвинемся вперед в лечении болезни. В этом примере, как и всюду, ми видим один и тот же закон: нижние уровни организации создают условия, верхние уровни — определяют развитие событий.

Ситуация, вызывающая критику новых левых, может быть описана, мне кажется, более непосредственно, в прямых, лобо­вых терминах, как отсутствие в культуре общества высшей це­ли — по крайней мере, такой высшей цели, которая удовлетво­рила бы молодых людей и была бы ими принята в качестве та­ковой. В современном западном обществе наблюдается эрозия того слоя культуры (религиозного слоя в широком смысле слова), который дает ответ на вопрос о смысле жизни. Поэто­му слой культуры, связанный с материальным производством и потреблением, занимает все более доминирующее положение, становится высшим уровнем иерархии целей и планов поведе­ния. Именно в этом, в исторически обусловленном распаде ре­лигиозного слоя культуры, а вовсе не в каких-то чудовищных свойствах современного способа производства, лежат причины того явления, которое получило название "общества потребле­ния". Размерность, "перпендикулярная" к реальности, об исчез­новении которой говорит Маркузе, это размерность высших целей.

В обществе потребления — и в этом я целиком солидарен с критикой новых левых — высшие цели устанавливаются, по су­ществу, не человеком, а аппаратом производства. Человек пе­рестает быть творцом и повелителем, он отдает себя во власть созданной им самим среде. Общество становится неспособным к конструктивной эволюции.

Из такого понимания ситуации следует, что конструктивная критика современного индустриального общества должна на­чинаться с обсуждения вопроса о Высшей Цели. Этот вопрос — центральный, это узкое место; мера, в которой удастся продви­нуться в обсуждении этого вопроса, есть мера продвижения в решении всех остальных проблем.

В книге Маркузе вопрос этот, по существу, обходится; ав­тор отделывается довольно туманными замечаниями о "более человечном" способе жизни, вместе с Уайтхедом говорит о "со­вершенствовании искусства жизни". Так же поступают и другие авторы. Все как будто исходят из предположения, что во­прос о смысле жизни решается сам собой, ответ на него всем более или менее ясен, и поэтому такого вопроса нет. Однако он есть. И в нашу эпоху, когда мы научились производить жизнеобеспечение в масштабах, не снившихся нашим предкам, этот вопрос становится особенно жгучим, он впервые в исто­рии человечества становится вопросом для масс, а не для тонкой привилегированной прослойки.

Перед нами есть выбор. Мы устроены таким образом, что наши цели, наши потребности, наши желания - не есть нечто фиксированное, данное нам свыше. Они в значительной степе­ни зависят от Высшей Цели, которую мы сами себе поставим. Так какую же мы выберем Высшую Цель?

От ответа на этот вопрос зависит, какое мы получим общество.