Возражения против центрального метаэтического тезиса
Представив этот центральный метаэтический тезис Аквината на метафизическом фоне, мы можем рассмотреть некоторые, несомненно, возникающие возражения. Первые два возражения были фактически сформулированы и опровергнуты самим Фомой.
Возражение 1: быть и быть благой, очевидно, для вещи не одно и то же: многие из вещей, обладающих бытием, не являются благими. Следовательно, бытие и благо явно не коэкстенсивны. Но если термины тождественны с точки зрения референции, как это утверждает Аквинат, то бытие и благость должны быть коэкстенсивны60.
Первое возражение спекулирует на, казалось бы, противоречащем очевидности характере вывода из центрального тезиса, а именно: все является благим в той мере, в какой пребывает в бытии. Как было показано выше, Фома признает этот вывод. Но его нельзя свести к абсурду тем простым замечанием, что дурные вещи существуют. Это верно, что, согласно центральному тезису, вещь в определенном отношении и в определенной степени обладает благом просто в силу того факта, что обладает субстанциальной формой, а значит, существует как вещь определенного вида. Но смысл «блага» вовсе не исчерпывается обладанием некоторой субстанциальной формой: он подразумевает, в частности, актуализацию видообразующей потенциальности природы, которую сообщает эта форма. Лишь в той степени, в какой вещь актуализовала эту потенциальность, будет верным безоговорочно утверждать, что вещь является благой. Например, назвать Гитлера хорошим (не уточняя, в каком частном отношении он был хорош: – например, в искусстве демагогии) означает утверждать, что он был: хорош как человек или как моральный: деятель. Но это окажется ложным, если, следуя путями практической морали Аквината, показать, в чем именно Гитлер не сумел актуализовать способность к разумности61.
Возражение 2: Благо допускает разные степени, но бытие либо есть, либо нет. Скала, стол или собака не могут «быть» лишь слегка; ни одна собака не «есть» больше, чем другая собака. С другой стороны, вещи явно могут быть более или менее благими, одна вещь может быть лучше или хуже, чем другая вещь того же вида. Стало быть, «благость» и «бытие» не могут иметь один и тот же референт62.
Возможно, будет верным сказать о существовании, что оно есть все или ничего, а для Аквината стандартный смысл слова «бытие» – это просто существование. Но любой конкретный пример существования – это существование в качестве того или другого, а существование в качестве того или другого, как правило, допускает различие степеней. Вещь может быть более или менее развернутым актуализованным представителем своего вида; она может актуализировать свою видообразующую потенциальность в большей или меньшей степени. Но стандартный смысл «благости» связан с этой актуализацией видообразующей потенциальности. И потому отнюдь не ясно, является ли бытие, как правило, всем или ничем. С точки зрения Фомы, в бытии есть нечто большее, чем просто существование: актуализация видообразующей потенциальности – тоже своего рода бытие. Далее, в отличие от просто существования в качестве вещи определенного вида, актуализация видообразующей потенциальности может принимать разные степени, так что бытие вещи, видообразующая потенциальность которой заключается в том, чтобы быть акту ализованной, способно принимать разные степени. Следовательно, хотя термины «бытие» и «благо», по мнению Фомы, оба относятся к бытию, их смыслы различны, и потому может быть истинным, что бытием обладают и те вещи, которые не являются благими.
Возражение 3: Согласно центральному метаэтическому тезису Аквината, чем больше бытия, тем больше блага. Теперь возьмем библейский рассказ об Артаксерксе, имевшем очень много жен и наложниц. Если Артаксеркс был отцом, например, ста пятидесяти сыновей, он был частично ответствен за существование ста пятидесяти людей, а значит, за благо, супервентное над бытием, то есть над их существованием. Но в этом случае безудержное порождение потомства само по себе и очевидно означало бы умножение блага, ибо умножение человеческих существ есть умножение бытия, а значит, и блага. Однако мы интуитивно чувствуем, что такой вывод абсурден.
В томистском понимании «блага», факт порождения людей другими людьми сам по себе еще не порождает никакого блага. По мнению Фомы, смысл «блага» состоит в актуализации видообразующей потенциальности вещи; стало быть, человек производит благо в той степени, в какой он актуализирует свою собственную или чужую видообразующую потенциальность. Само по себе деторождение вовсе не означает такой актуализации63. Наоборот, отец, породивший слишком много детей, как в приведенном выше примере, вероятно, способствует умалению блага. Он был бы не способен как родитель сильно повлиять на жизнь своих детей или должным образом заботиться о них просто потому, что их было бы слишком много. Поэтому, по меньшей мере, вероятным следствием безудержного деторождения стало бы увеличение числа людей, чьи шансы актуализировать свою видообразующую потенциальность были бы меньше, чем если бы отец не имел так много жен и такого многочисленного потомства.
Но возражение 3 труднее предыдущих именно потому, что благо, по мнению Фомы, все-таки супервентно над бытием. Соответственно, всякий раз, когда вещь обладает каким бы то ни было бытием, она также в некотором отношении и до некоторой степени обладает благом, и потому дело все еще выглядит так, словно возражение, пытающееся навязать Фоме абсурдный вывод, бьет в цель. Но ни Фома, ни мы не посчитали бы Артаксеркса образцом нравственности или даже достойным морального одобрения лишь за то, что он был отцом такого множества детей. Здесь может оказаться полезным обращение к возражению 1. Малой порции блага, с необходимостью супервентной даже над простым существованием вещи, недостаточно, чтобы считать эту вещь благой. Фактически, если вещь слишком далеко отходит от полной актуализации своей видообразующей потенциальности, она дурна (или зла) как вещь своего вида, даже если в ней имеется некое благо. Поэтому в той мере, в какой Артаксеркс не был способен выполнить то, что должен был выполнить, дабы помочь своим детям стать полноценными людьми, его безудержное деторождение не может считаться умножением блага; а в той мере, в какой оно умалило бы заботу о столь многочисленном потомстве или воспрепятствовало бы ей, его можно считать умножением зла.
Возражение 4: Согласно Аквинату, утрата бытия есть утрата блага: зло – это лишенность блага, то есть лишенность бытия. В этом случае принимать пенициллин, чтобы вылечить больное горло, означало бы совершать дурной поступок: ведь его следствием стало бы уничтожение бесчисленного множества бактерий. Но такой вывод абсурден.
Возражение 4 приобретает особую силу оттого, что вынуждает сторонника томистской позиции принимать на себя задачу ранжирования природных видов. Задача эта может казаться вполне адекватной, но она невозможна для того, кто понимает благо как супервентное над самим бытием. В рассказе Джека Лондона «Костер» либо человек спасет свою жизнь, убив свою собаку, либо собака останется жить, но человек умрет. Так как в обоих случаях одна жизнь будет потеряна, может показаться, что теория Фомы безразлична к тому, какое из этих существ останется в живых. Но коллективная моральная интуиция побуждает считать намного более предпочтительным тот вариант, при котором умирает собака и выживает человек.
Теория Фомы отнюдь не противоречит этой интуиции, но способна ее объяснить и поддержать. Его метафизика предоставляет то систематическое основание, на котором можно провести ранжирование природных видов: это древо Порфирия, стандартный инструмент средневековой метафизики, унаследованный от эллинистической философии. Порфириево древо начинается с одной аристотелевской категории (в стандартном средневековом примере это категория субстанции) и от этого наиболее общего рода разрастается к его видам через последовательность дихотомических членений – видовых отличий (в теории таким способом могут быть обнаружены все возможные виды этого рода). Дихотомии постепенно производят виды все более низкого уровня через приложение пары дополнительных отличий к менее низким видам или к промежуточным родам, уже присутствующим в древе. Таким образом, например, субстанция порождает телесную субстанцию и бестелесную субстанцию, давая начало древу. В свою очередь, телесные субстанции: могут быть разделены: на способные и неспособные к росту, репродукции и прочим жизненным процессам; далее, способные к жизненным процессам телесные субстанции разделяются на способные и неспособные к восприятию – грубо говоря, на животных и растения. Наконец, живые телесные субстанции, способные к восприятию, можно разделить на способные и неспособные обладать разумом с одной стороны, это человеческие существа, с другой – все прочие животные. Итак, в этой схеме люди: представляют собой телесные субстанции:, способные к осуществлению жизненных процессов, к восприятию и к разуму.
Так как каждая дихотомия порфириева древа порождается приложением дополнительного отличия и так как (если оставить в стороне сложный случай первой дихотомии) все прилагаемые отличия подразумевают некие способности, один из видов (или родов) в каждой паре, следующей: за самой первой, характеризуется наличием способности, которая отсутствует у другого члена пары. Но, согласно воззрениям Фомы на бытие и актуальность, возрастание способности, или потенциальности, порождает возрастание в бытии; а так как благо супервентно над бытием, то вид или род, который имеет больше способностей того типа, который выявляется в данном отличии, будет в потенции обладать большим благом, чем другой. Следовательно, при прочих равных условиях, благость человеческой жизни выше, чем благость жизни: собаки, именно по причине разумности как приращения: потенциальности64.
Нам нет нужды: признавать универсальную применимость порфириева древа, чтобы увидеть, что у Аквината оно действительно служит методом ранжирования хотя бы некоторых соотносимых друг с другом природных видов и что этот метод вполне согласуется с центральным томистским тезисом. Более того, этот метод дает результаты, которые объясняют и поддерживают интуитивную реакцию на рассказ Джека Лондона: при прочих равных условиях, мы ценим человеческое существо выше, чем собаку (или чем колонию бактерий), потому что в человеке присутствует нечто большее, чем в собаке (или в колонии бактерий). Наконец, хотя Аквинат подчиняет все прочие виды животных человеческому виду, эту черту его теории нельзя понимать как оправдание немотивированной жестокости по отношению к животным или их бессмысленного уничтожения. Из центрального метаэтического тезиса проистекает и то следствие, что любое уничтожение бытия prima facie [16] всегда есть в некотором отношении и до некоторой степени зло. Разумно предпочесть его можно лишь в том случае, если уничтожение некоторого бытия будет меньшим злом, чем единственная доступная альтернатива. Но если здесь нет большего блага, то есть некоторого приращения бытия, то деятель, выбирающий уничтожение бытия, выбирает противоразумно.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК