Кольцо. Дружеский разговор о душевном мире

Лица: Афанасий, Иаков, Лонгин, Ермолай, Григорий

Григорий. Перестаньте, пожалуйста, дорогие гости мои! Пожалуйста, перестаньте шуметь! Прошу покорно, что за шум и смятение? Один кричит: «Скажи мне силу слова сего: знай себя». Другой: «Скажи мне прежде, в чем состоит и что значит премудрость?» Третий вопиет: «Вся премудрость – пустошь без мира». Но знает ли, что есть мир? Тут сумма счастия.

«Слыхали ль вы, братья, – четвертый, вмешавшись, возглашает, – слыхали ль вы, что значит египетское чудовище, именуемое сфинкс?» Что за срам, думаю, что такого вздору не было и в самом столпотворении. Сие значит не разговор вести, но, поделавшись ветрами, вздувать волны на Черном море. Если же рассуждать о мире, должно говорить осторожно и мирно. Я мальчиком слыхал от знакомого персианина следующую басенку.

Несколько чужестранцев путешествовали в Индии. Рано вставали, спрашивали хозяина о дороге. «Две дороги, – говорил им человеколюбивый старик, – вот вам две дороги, служащие вашему намерению: одна напрямик, а другая с обиняком. Советую держаться обиняка. Не спешите и далее пройдете, будьте осторожны, помните, что вы в Индии». «Батюшка, мы не трусы, – вскричал один остряк, – мы европейцы, мы ездим по всем морям, а земля нам не страшна, вооруженным». Идя несколько часов, нашли кожаный мех с хлебом и такое ж судно с вином, наелись и напились довольно. Отдыхая под камнем, сказал один: «Не даст ли нам Бог другой находки? Кажется, нечтось вижу впереди по дороге, взгляните, по ту сторону бездны чернеет что-то…» Один говорит: «Кожаный мешище»; другой угадывал, что обгорелый пнище; иному казался камень, иному город, иному село. Последний угадал точно: они все там посели, нашедши на индийского дракона, все погибли. Спасся один, находясь глупее, но осторожнее. Сей по неким примечаниям и по внутреннему предвещающему ужасу притворился остаться за нуждою на сей стороне глубочайшей яруги и, услышав страшный умерщвляемых вой, поспешно воротился в сторону, одобрив старинных веков пословицу: «Боязливого сына матери плакать нечего».

Не спорю: будь сия басня недостаточною, но она есть чучело, весьма схожее на житие человеческое.

Земнородный ничем скорее не попадает в несчастие, как скоропостижною наглостью, и скажу с приточником, что бессоветием уловляются беззаконные, есть бо крепки мужу свои уста, и пленяются устами своих уст. Посмотрите на людскую толпу и смесь, увидите, что не только пожилые, но и самые с них молодчики льстят себе, что они вооружены рогом единорога, спасающим их от несчастия, уповая, что как очам их очки, так свет и совет не нужен сердцу их.

Сия надежда сделала их оплошными, наглыми в путях своих и упрямыми.

А если мой молокососный мудрец сделается двух или трех языков попугаем, побывав в знатных компаниях и в славных городах, если вооружится арифметикою и геометрическими кубами, пролетев несколько десятков любовных историй и гражданских и проглянув некоторое число коперниканских пилюль? Во время оно Платоны, Солоны[151], Сократы, Пифагоры, Цицероны и вся древность суть одни только мотыльки, над поверхностью земли летающие, в сравнении нашего высокопарного орла, к неподвижным солнцам возлетающего и все на океане острова пересчитавшего. Тут-то выныряют хвалители, проповедующие и удивляющиеся новорожденной в его мозге премудрости, утаенной от всех древних и непросвещенных веков, без которой, однако, не худо жизнь проживалась. Тогда-то уже всех древних веков речения великий сей Дий[152] пересуживает и, будто ювелир камушки, по своему благоволению то одобряет, то обесценивает, сделавшись вселенским судьею. А что уже касается Моисея и пророков – и говорить нечего; он и взгляда своего не удостаивает сих вздорных и скучных говорунов; сожалеет будто бы о ночных птичках и нетопырях, в несчастный мрак суеверия влюбившихся. Все то у него суеверие, что понять и принять горячка его не может. И подлинно: возможно ли, чтоб сии терновники могли нечто разуметь о премудрости, о счастии, о душевном мире, когда им и не снилось, что Земля есть планета, что около Сатурна есть Луна, а может быть, и не одна? Любезные други! Сии-то молодецкие умы, плененные своими мнениями, как бы лестною блудницею, и будто умной беснующиеся горячкою, лишенные сберегателей своих, беспутно и бессовестно стремятся в погибель. Портрет их живо описал Соломон в конце главы 7-й в «Притчах» от 20-го стиха. С таковыми мыслями продолжают путь к старости бесчисленное сердец множество, язвою своею заражая, нахальные нарушители печати кесаря Августа: «Спеши, да исподволь»[153]. Ругатели мудрых, противники Бога и предкам своим поколь, вознесшись до небес, попадутся в зубы мучительнейшему безумию, у древних адом образованному, без освобождения, чтоб пополнилось на них: «Видел сатану, как молнию…» Да и кто же не дерзает быть вождем к счастию? Поколь Александр Македонский вел в доме живописца разговор о сродном и знакомом ему деле, с удивлением все его слушали, потом стал судейски говорить о живописи, но как только живописец шепнул ему в ухо, что и самые краскотеры начали над ним смеяться, тотчас перестал. Почувствовал человек разумный, что царю не было времени в живописные тайны вникнуть, но прочим Александрового ума недостает. Если кто в какую-либо науку влюбился, успел и прославился, тогда мечтает, что всякое уже ведение отдано ему за невестою в приданое. Всякий художник о всех ремеслах судейскую произносит сентенцию, не рассуждая, что одной науке хорошо научиться едва достанет век человеческий.

Ни о какой же науке чаще и отважнее не судят, как о той, какая делает блаженным человека, потому, я думаю, что всякому сие нужно так, будто всякому и жить должно.

Правда, что говорить и испытывать похвально, но усыновлять себе ведение сие дурно и погибельно. Однако ж думают, что всякому легко сие знать можно.

Не диковина дорогу сыскать, но никто не хочет искать, всяк своим путем бредет и другого ведет, в сем-то и трудность. Проповедует о счастии историк, благовестит химик, возвещает путь счастия физик, логик, грамматик, землемер, воин, откупщик, часовщик, знатный и подлый, богат и убог, живой и мертвый… Все на седалище учителей сели; каждый себе науку сию присвоил.

Но их ли дело учить, судить, знать о блаженстве? Сие слова есть апостолов, пророков, священников, богомудрых проповедников и просвещенных христианских учителей, которых никогда общество не лишается. Разве не довольно для них неба и земли со всем вмещающимся. Сия должность есть тех, кому сказано: «Мир мой оставляю вам». Один со всех тварей человек остался для духовных, да и в сем самом портной взял одежду, сапожник сапоги, врач тело; один только владетель тела остался для апостолов.

Он есть сердце человеческое.

Знаешь ли, сколько огнедышащих гор по всему шару земному? Сия правда пускай тебя обогатит, пускай поставит в список почетных людей, не спорю, но не ублажит сердца твоего, сия правда не та, о которой Соломон: «Правда мужей, право избавит их…»

Твоя правда на шаре земном, но апостольская правда внутри нас, как написано: «Царствие Божие внутри вас есть».

Иное дело – знать вершины реки Нила и план лабиринта, а другое – разуметь исту счастия. Не вдруг ты попал в царство мира, когда узнал, кто насадил город Афинейский? И не то сердце есть несмышленая и непросвещенная тварь, что не разумеет, где Великое и Средиземное море, но душа, не чувствующая Господа своего, есть чучело, чувства лишенное.

Море от нас далече, а Господь наш внутри нас есть, в сердце нашем. Если кто странствует по планетам, бродит век свой по историям, кто может знать, что делается в сердце? Иное то есть веселие, о котором написано: «Веселие сердца – жизнь человеку…» Пускай бы каждый художник свое дело знал. Больные не могут в пище чувствовать вкуса: сие дело есть здоровых; так о мире судить одним тем свойственно, чья душа миром ублаженна.

Счастие наше есть мир душевный, но сей мир ни к какому-либо веществу не причитается; он не золото, не серебро, не дерево, не огонь, не вода, не звезды, не планеты. Какая ж приличность учить о мире тем, кому вещественный сей мир – предметом? Иное сад разводить, иное плетень делать, иное краски тереть, иное разуметь рисунок, иное дело вылепить тело, иное дело вдохнуть в душу веселье сердца. Вот чье дело сие есть: «Сколь красны ноги благовествующих…» Сим-то обещано: «Сядете на престолах…» Всем блаженство, всем мир нужен, для того сказано: «Сидящим обоим на десяти коленам Израилевым». Вот кто на учительских стульях учит о мире! И сия-то есть католическая, то есть всеобщая, наука, чего ни о какой другой сказать нельзя.

Все прочие науки не всем, и не всегда, и не на все, и не везде нужны, и о всех их говорит Исаия: «Пути мирного не познали, и нет суда на путях их, ибо стези их развращены, по ним же ходят и не знают мира. Того ради отступит от них суд и не постигнет их правда. Ждущим света была им тьма, ждавшие зари во мраке ходили. Осягнут, как слепые, стену, и, как сущие без очей, осязать будут, и падут в полудне, как в полуночи, как умирающие восстанут…» Правда, что сие несчастие владеет сердцами, населенными неведением о Боге, но о сем же то и речь, что учить о мире и счастии есть дело одних богопроповедников; учить о Боге есть то учить о мире, счастии и премудрости. Они, всю тлень оставив, искали и сыскали того, у кого все вещество есть краска, оплот и тень, закрывающая рай веселья и мира нашего. Но прежде усмотрели внутри себя. «Се все оставили…» Из сих числа Исайя говорит: «Слышал голос Господа, говорящего: „Кого пошлю? И кто пойдет к людям сим?“ И сказал: „Се я, пошли меня“. И говорит: „Иди и скажи людям сим!..“ И не дивно, что учил о мире, когда Христос, мир наш, был с ним. „Отрок (вопиет, как веселящийся в жатву) родился нам, сын, и отдался нам. Имя его великого совета – ангел. Чуден советник. Бог крепкий, властелин, князь мира. Отец будущего века, приведу мир на князя, мир и здравие ему (у него)“.

Видите, чье дело учить о мире? Да учат те, которые познали человека, у которого мир и здравие. Вот учит о счастии Варух: „Слышь, Израиль, заповеди жизни внуши разуметь. Смышление что есть, Израиль? Что, если ты на земле вражьей? Обветшал сей на земле чужой, осквернился ты с мертвыми; вменился ты с сущими в аде, оставил ты источник премудрости. Если бы путем Божиим ходил ты, жил бы в мире во время вечное. Научись, где есть смышление, где есть крепость, где есть мудрость? Чтобы разуметь совокупно, где есть долгожитие и жизнь, где есть свет очей и мир?..“ Видите, что в познании Божием живет жизнь, и свет, и долгожитие, и мир, и крепость, и премудрость. Пускай же учат о счастии те, что говорят с Варухом: „Блаженны мы и Израиль, потому что угодное Богу нам разумное“. Не видеть Господа есть лишиться жизни, света, мира и сидеть в аду. Внемлите словам Иеремииным: „Слышите, и внемлите, и возноситесь, как Господь велел“. Дадите Господу Богу вашему славу, прежде даже не смеркнется и прежде даже не преткнутся ноги ваши к горам темным; и пождете света, и там сень смертная, и положены будут во мрак, если же не послушаете, втайне восплачется душа ваша от лица гордыни, и плача восплачет, и изведут очи ваши слезы». Вот Моисей учит о счастии: «Если не послушаете творить все слова закона сего, написанные в книге сей, и бояться имени честного и чудного сего, Господа Бога твоего, и удивит Господь язвы твои и язвы семени твоего, язвы великие и дивные и болезни злые и известные». Немного пониже: «И дает тебе Господь там сердце печальное, и оскудевающие очи, и истаивающую душу, и будет живот твой висеть пред очами твоими, и убоишься во дни и в ночи, и не будешь верить житию своему…» Вот проповедует Соломон о блаженстве: «В страхе Господнем упование крепости, детям же своим оставит утверждение мира». «Страх Господен – источник жизни, творит же уклоняясь от сети смертной». «Благословение Господне на главе праведного». Сие обогащает, и не должна приложиться к нему печаль, в сердце благословение, благополучие и благоразумие – все одно значит, если разжевать сии эллинские слова ???????? ?????µ?????. Вот благовестит Павел Христа Божию силу и Божию премудрость: «Оружие воинства нашего не плотское, но сильное Богом, на разорение твердям, помышление низлагая и всякое возношение, взимающееся на разум Божий и пленяющее всяк разум и послушание Христово». Павел мечом премудрости закалывает мысли, возрастающие в сердце против Бога, чтоб покорить все наши помышления затверделые Божиему ведению и разуму и сим нас просветить, и сие-то значит изгонить бесов. Бес – по-эллински ???µ?????, значит ведение, знание, подлое помышление, стихийное разумение, долу ползущее, не презирающее в Божии стихии, исполняющее исполнение. Сие есть родное идолочтение, не видеть в мире ничего, кроме стихий, сие есть начало всякого зла и вина и конец, как сказывает Соломон. Знать, то всемучительнейший страх тревожит сердце, в стихиях лежащее, видящее оные, всеминутно переменяемые и разоряемые, взирающее вдруг и на состав своего пепельного телишка, тому ж падению подверженного, но никакой помощи сему злу не находящее. «Ничто же бо есть страх, – тот же сын Давидов говорит, – только лишение помощей, сущих от помышления, в таковом сердце тем менее пищи от сладкой и твердой надежды, чем большее неведение вины, муку наводящей». Совет истинный и правое помышление есть источник отрады. И напротив того, ничто несчастнее не язвит и не мучит сердечной нашей точки, как темные мнения, слепые знания и беснующиеся разумения. Теперь видно, что значит сие Соломоново: «В советах нечестивого истязание будет». «Уста лжущие убивают душу». «Куда же обратится, нечестивый исчезает».

«Правда бессмертна есть, неправда же смерти снабжение; нечестивые же кричали и словами призывали ее». «Подругою вменили ее и истаяла» и «Завет положили с нею, ибо достойны суть оной частями быть…»

Разорить и умертвить сердце свое есть единственное и родное злополучие. Сие сокрушение и смерть сердечная зависит от беспутных мыслей, ничего, кроме стихий, не видящих; оно со входу прелестно: «Сладок есть человеку хлеб лжи». Но потом исполнятся уста его камней. Сии помышления называет сын Сираха языком злейшим: «Смерть лютая, смерть его, и паче его лучше есть; ад не обладает благоверными и в пламени его не сгорят. Оставляющие Господа впадут в огонь, и в них возгорится и не угаснет. Послан будет на них, как лев, и как барс погубит их».

Они называются блудницею, мечом, ехидною, дикими зверьми, шершнями… Да и чем назовем невидимое зло и безыменное? О таковых сердцах сказано: «Люди, сидящие во тьме…» Сии советы мечом Божиим вырезать, нечисто дышащие мысли и мучительные мнения трудится Павел, а на то место возвратит в сердца наши мир Божий. Он называет их началами, властями, весь мир во тьме неведения Божиего заключившими. Совет частью началом именуется, потому что, как плод без семян, так дела без советов не родятся. У Давида именуются мысли начинаниями: «Растлили и омерзились в начинаниях». Именуются и главою у Моисея: «Сей сотрет твою главу». Не поганая сия глава: «Речет безумен в сердце своем…» У Моисея ж они называются семенем змеиным: «Вражду положу…»

Теперь видно, что значат те змии, о которых пишется: «Послал Господь на людей змиев, умерщвляющих и угрызающих людей; и умерли люди многие из сынов Израиля».

Сия казнь родилась из роптания на Бога. А роптать не иное что, как не разуметь и не признавать Господа, довольствуясь стихиями. Как (говорят ропотники), как быть может то, чего ощупать нельзя? Теперь видно, что значит тьма египетская, тьма осязающая: сия есть ночь страшнейшая, ужасов и привидений исполнена, неведение грубейшее и лютейшее. Взгляните на 17-ю главу «Премудрого Соломона» о сих смертных мыслях и в «Книге Иова»: «Желчь аспидов в чреве его». «Ярость змиев да сеет». «Да убиет его язык змиин».

А что сие все к стихийным мыслям принадлежит, слушай Михея: «Полижут пепел, как змии, ползущие по земле, смятутся в лежбище своем о Господе Боге нашем, ужаснутся и убоятся тебя». Сих-то проклинает рай и блаженство наше Господь: «И сотворил ты сие, проклят ты паче всех скотов и паче всех зверей земных». О сих змиях Давид: «Язык их перейдет по земле, изострили язык свой, как змиин». «Что хвалишься в злобе сильной…»

Сие несчастье смертельным жалом сердца человеческие дабы не умерщвляло, велит Господь Моисею сделать медную змею, чтоб была она маяком, отводящим от злополучного пути безбожного и указывающим благополучный ход в познание Божие, в рай сладости, в царство мира и любви.

Когда змий, ползущий по траве, выманивает сердца наши из блаженного сада, то пусть и возвратит змий, но уже вознесенный от земли.

Сей уже змий не так, как в Данииловой книге идол Вилсей, напротив того, снаружи прах, но внутри твердая медь и сила живого Бога, плотским приодетая прахом. Сей змий воплощенная есть премудрость Божия, беседующая нашими словами, но ведущая от земли на небо, да избавит нас от ползущих змиев. К ней Михея говорит: «Восстань и изломай их, дочь Сиона, ибо рога твои положу железные, и ногти твои положу медные, и сотрешь людей многих». Сей змий есть Христос, слово Божие, священная Библия. «Я (вопиет) свет миру…» «Я пастырь добрый… тот сотрет…»

Если имеешь уши, послушай, как чудно сей змий свистит: «Плоть ничто же…»

Что слаще сей благой вести сердцу христианскому? А сего-то змия благовестие приточник дает знать: «Страшное слово сердце мужа праведного смущает, весть же благая веселит его».

Сей есть столб облачный, изводящий Израиля из осязающей тьмы в нетленное вечного, сей лежит на падение и на восстание, сей змий с преподобным будет преподобный, говоря к ним: «Сын, если премудро будет сердце твое, возвеселишь и мое сердце». Таков один вознесет змия, как написано: «Змия возьмут… (вознесут)».

Презирать мудрых советы – значит самому себе зажигать факел. Для беспрепятственного путешествия нет важнее, то есть полезнее и величественнее, как узнать самого себя и сыскать в нашем пепле погребенную искру Божества, отсюда рождается благословенное оное царство владеть собою, иметь мощь и на стремлениях душевных всех тигров лютейших, как на везущих колесницу львах, ехать.

Всех наук семена внутри человека скрываются, тут их источник утаен, а кто видит его? Сей есть один родник неисчерпаемый всему благу и блаженству нашему, он сам есть оное блаженство, беспричинное начало, безначальная причина, в которой и от которой все, а она сама от самой себя и всегда с собою есть и будет. Посему и вечна, всегда и по всему одна и одинаковая, разумевшаяся и содержащая. Сия высочайшая причина всеобщим именем именуется Бог, свойственного имени ей нет.

Сие блаженство премудрые люди уже в древнейших веках нашли и наслаждались оным, а нам заветом своим неоцененное то сокровище оставили в наследие. Завет тот – суть книги их и ворота к счастию. «Премудрость и мысль блага во вратах премудрых». «У ворот сильных приедет, в воротах же города дерзая говорит…» «Мудрые жены создали дома». О сих-то книгах пишется: «Страшно место сие: не есть се дом Божий и сии врата небесные».

«Ешь мед, сын, ибо благ есть, да насладится гортань твоя, и уразумеешь премудрость душою твоею». «Если бо обретешь оную, будет добра кончина твоя, и упование тебя не оставит». «Сия книга повелений Божиих и закон сущий вовек». «Все держащиеся ее в жизнь войдут, оставившие же ее умрут». В сих премудростию созданных домах блаженный Лот пирует и упивается с дочерьми своими, в сих упился и Ной; там пирует и братия с Иосифом. «Пили же и упилися с ним».

Не то они вино пили, что пьют у приточника беззаконники: «Тии питаются пищею нечестия, вином же законопреступным упиваются. Но вино, веселящее сердце». Видите, в каких книгах искать должно веселья, а чье дело учить о нем.

Сие вино пьет небесный учитель в царствии отца своего с теми, о ком сказует: «Оглядев окрест себя, сидящие говорят: – Се мать моя и братья мои…»

Сие вино есть от стола высокого: «Упьются от тука дома твоего». От сего стола вкушает и Павел: «Имеем алтарь…» Познание сладчайшей истины Божией подобной вину веселящему, с теми то же делается, что с неким древним мудрецом: сей любитель истины и ревностный мудрости искатель от молодых ногтей многие лета, между прочим, желал знать, какой разум и тайна закрывается в образе треугольника, который и ныне пишется в христианских храмах, а изнутри его или око смотрит или солнечные лучи льются. Наконец, сокровенная сила вдруг, как молния, озарила душу его; вскочил Пифагор, начал руками плескать и кричать: «Сыскал! Сыскал! Сыскал!»[154] Скажите мне, кто б не почел пьяным, взирая на него? Скакал и Давид, играя на органы. Несут и ведут за ним кивот с сокрушенным внутри заветом Господа сил в замок его Сион, а Давид перед ним пляшет. «Конечно, он спился или от меланхолии с ума сошел», – говорит, смотря в окошко, Мелхола, дочь Саулова. А Давид, на ее ругание несмотря, что желал, совершил: поднес Господу жертву всесожжения и жертву мира, праздник радости и веселья. Наконец, и последовавших ему израильтян сделал счастливыми, открыв им Господа сил, а «у Мелхолы, дочери Саула, не будет детища до дня смерти ее» (2-ая Царств, гл. 6).

Не очень сладкого рассуждения был бы Давид, и сам я чуть ли бы от смеха удержался, видя Давидово плясание о том, что втащил в крепость свою сундучище с каменными таблицами.

Сие многие и ныне делают, всякий день целуют Евангелие и почти спят на сем камне с Иаковом; но верую и разумею, что тайная воскресения сила, под каменными скрижалями сокровенная, как Моисеево из горящей купины, так и Давидово сердце озарила и напечатлелася внутри его.

Там и Авраам увидел день Господен и возрадовался, сие сам Давид доказывает сими словами: «Отразился (запечатлелся) на нас свет лица твоего…» Иное дело – видеть камень с буквами и бумагу с чернилами внешним оком, а другое – взирать тем взором: «Возведите очи ваши», и слышать теми ушами: «Имеющий уши слышать, да слышит», и могти сказать с Павлом: «Написано не чернилом, но духом Бога живого на скрижалях сердца плотских».

Краски на картине всяк видит, но чтоб рисунок и живость усмотреть, требуется другое око, а неимеющий оное слеп в живописи. Скрип музыкального орудия каждое ухо слышит, но, чтоб чувствовать вкус утаенного в скрипении согласия, должно иметь тайное понятия ухо, а лишенный оного для того лишен движущей сердце радости, что нем в музыке. В самую пламенеющую усердием душу не скоро входит сияние славы Божией: «Когда придет время, явишься». Блаженное сие время на многих местах назначено. У Исайи: «Тогда отворятся очи слепых и уши глухих услышат, тогда вскочит хромой, как олень, и ясен будет язык гнуснивых».

«Собранные Господом обратятся и придут в Сион с радостью, а радость вечная над головою их. Тогда волки и агнцы должны пастись вкупе. Светися, светися, Иерусалим!..»

Сей-то свет снисшедший сделал схожими на пьяных апостолов: «Иные же ругающиеся говорили, как вином исполнены суть».

Кричит Петр и защищает их; но можно ль уверить застарелое в душах поверье, а иногда и злобное? Пьяны от радости, что уразумели то, чего, все оставив, искали… Увидели с Давидом знаменья и образов событие, чудеса на небеси и на земли прозрели, стали собирать манну.

Манна – значит чудо, то есть что то такое? «И се на лице пустыни манна, как коруанс, бело, как лед, на земле узревшие то сыновья Израиля сказали друг другу: „Манна!“», сиречь что есть сие? «Не ведал бо, что было». Говорит Моисей к ним: «Сей хлеб, его ж завещал Господь». Несказанно радостны, что прозрели новое, начали прорицать новое новыми языками.

Сие-то есть быть пророком, или философом, прозреть сверх пустыни, сверх стихийной вражды нечто новое, нестареющееся, чудное и вечное, и сие возвещать.

«Всяк, кто призовет имя Господне, спасется». Спасением душе есть основательная радость и твердая надежда. Дышат таковым же пьянством и сии Павловы слова: «Кто нас разлучит от любви Божией?» Но во всех сих препобеждаем за возлюбшего нас. Видите, сколько сильно в сем муже укоренилась радость, что все горести его приуслаждает, ничто ему не страшно, весел и в темнице. Сей есть истинный мир.

Как здравие селение свое имеет не вне, но внутри тела, так мир и счастие в самой среднейшей точке души нашей обитает и есть здравие ее, а наше блаженство.

Здравие тела не иное что есть, как мир телесный, а мир сердечный есть живность и здравие души, а как здоровье рождается после очищения из тела вредной и лишней мокроты, матери всех болезней, так и сердце, очищаемое от подлых мирских мнений, беспокоящих душу, начинает презирать сокровенное внутри себя сокровище счастия своего, чувствуя, будто после болезни, желание пищи своей, подобное нашему ореху, зерно жизни своей в пустом молочке зачинающему. Сих-то начинающих себя познавать призывает премудрость Божия в дом свой на угощение через служителей: «Придите, ешьте мой хлеб и пейте вино…»

В сию гостиницу и пациент Иерихонский привозится самарянином, зовет и всех сердце свое потерявших: «Приступите ко мне, погубившие сердца, сущие далече от правды»; «приидите ко мне, все труждающиеся…» О сем враче внушает нам сын Сирахов: «Почитай врача… ибо Господь создал его». А кто ж есть тот врач, если не сей: «Исцеляя всяк недуг и всякую язву в людях». Но что исцелял? «Исцеляя сокрушенных сердцем…» Если кто сердцем болен, если мыслями недужен, тогда точно сам человек страдает. Не тело, но душа есть человек, не корка, но зерно есть орех. Если целое зерно, сохранится и корка в зерне. Кто прозрит сие и поверит? «Очисти прежде внутренность стакана и блюда, да будет и внешнее их чисто». Исцели прежде сердечное сокрушение, не бойся убивающих тело. Иное телесное здоровье – другое дело веселье и живость сердца.

Сад, оплота лишенный, есть несчастливая душа, счастие свое на песке стихийном основавшая и уверившая себя, что можно добро свое сыскать вне Бога. Начало премудрости – страх Божий, он первое усматривает счастие свое внутри себя. Сие блаженное утро внутри сердца светить начинает, ведущее за собою в?дро пресветлого и вечного мира, и если бы оно было тлению подвержено, то могло ли родить вечный мир? Может ли душа незыблемое иметь упование на то, что третьего дня сокрушится? Не вся ли таковая песочная надежда есть мать душевного сокрушения? И как может твердо устоять сердце, видя все стихийное, до последней крошки разоряемое, а прозреть за слепотою не может то, на чем благонадежно можно опереться? Сия благонадежная надежда зовется у Павла якорем, по сему видно, что все светское добро не есть добро; оно сокрушается даже до самого здравия телесного и успокоить сердца не может.

Доколе душа не почувствует вкуса нетления, дотоле не вкусит она твердого мира и есть мертва.

Сколь многое множество читает Библию! Но без пользы сей дом Божий заперт и запечатан.

Дух страха Божия и дух разума вход отворяет; без сего ключа всяк поропщет, взалчет и обойдет город сей.

Многие приходят к нему с любопытным духом, иные с половиною души, иные с Иудиным сердцем, но без пользы: «Окрест нечестивые ходят». Иные преклоняют ее к защищению своих плотоугодий и со строптивым [она] развращается во вред, выводят пророчества о временной пользе, о частных враках, о тленных предметах, но окрест нечестивые ходят. Сколь мало истинных рачителей, верных искателей и снарядных чтецов, жалуется о сем Иеремия: «Кому расскажу и кому засвидетельствую, и услышит?» «Се не образованные уши их, и слышать не смогут!» Се слова Господние были у них в поношении и не воспримут! Библия есть совершеннейший и мудрейший орган. Как стрела магнитная в одну северную точку устремляет взор свой, так и сия к оному взирает и ведет к тому: «Восток имя ему». Сия есть стрела спасения Господнего, как говорит Елисей, пособляя собственными своими руками напрягти лук и выстрелить стрелу на неприятелей, наложив руки свои на руки царя Иоаса (4-ая Царств, гл.13).

Если язык разит, для чего не назвать его стрелою? Библия есть слово Божие и язык огненный.

Исайя в лице ее говорит: «От чрева матери моей наречет имя мое и положит уста мои, как меч остр, и под кровом руки своей скроет меня; положит меня, как стрелу избранную, и в колчане своем скроет меня, и говорит мне: „Раб мой ты, Израиль, и в тебе прославлюсь“». Сия стрела от Вышнего нам послана для врагов.

Слова богопроповедников суть стрелы, о которых Исайя: «Их же стрелы острые суть, и луки их напряжены; копыта коней их, как тверд камень, вменилися; колеса колесниц их, как буря; ярятся, как львы». Вот один из сих воинов! Оружие воинства нашего не плотское, но сильное Богом…

Но как напрягать стрелу сию? Должно уметь и иметь в себе того: «Научащий руки мои на ополчение». Сию-то стрелу сыскали в колчане апостолы – язык огненный. «Языка – его же не зная – услышат».

А как стрела сия парящая взирает к одному только востоку, так и сей орган одному Богу песнь воспевает. Очень вздорно и худо разногласит, и сам свое мешает сличное согласие, если стать на нем играть для плоти и крови. Играет и скачет Давид, но перед Господом, то есть ради Господа, так как и Мелхоле говорит: «Благословен Господь, который избрал меня паче отца твоего…» Буду играть и плясать перед Господом. Поощряет и других: «Воспойте к Господу. Сей один только благой псалом есть».

Нет сладостнее и действительнее, как бренчать на нем Богу, а не стихиям, а не миру; не тлени, но вечности, тогда-то действительно изгонятся бесы из саулов. Притом надобно уметь сличать голоса, вливающие в душевное ухо сладкую симфонию.

При свидетельстве двоих или троих голосов твердый псалом составляется, например: почитай врача, противу потреб чести его, ибо Господь создал его. Вот кого ж не Господь создал? Тотчас и вздор: для чего ж царь Иудин Аса осуждается ради лекарей? «И не в немощи своей взыскал Господа, но врачей». Смотрите, как дурно сей орган разногласит по человеку! Не спорю, да и сам я рад почитать телесного врача. Притом говорю, что Библия весьма есть дурная и несложная дуда, если ее обращаем к нашим плотским делам, бодущий терновник, горькая и невкусная вода, дурачество, если с Павлом сказать, Божие, или скажу сор, навоз, дрянь, грязь, гной человеческий, в котором велит Бог Иезекиилю скрыть ячменный опреснок. «Так съедят сыновья Израиля хлеб свой нечистый у язычников, когда рассыплю их» (гл. 4).

У Исайи – стрела избрана, в колчане своем скрытая, а у Иезекииля – в соре навоза скотского скрывается опреснок.

Не сие ли есть таинство утверждающего сердца нам слова Божиего, грязью земных дел наших обвитое? Те только одни от змииных угрызений исцелились, кто на вознесенного змия в гору взирали, не те, что смотрели на ползущего по земляному праху.

Так и здесь питаются во время голода пшеницею Иосифовою приступившие к столу и наслаждающиеся высокими умами, а не те, которые жрут гнилую свою мертвечину около слова животного. «Окрест нечестивые…»

Там упоминается змий, ползущий и едящий грязь, а у Иезекииля на гноеядцев вот что Бог вещает: «Да скудны будут хлебом и водою, и погибнет человек и брат его, и истают в неправдах своих».

Для чего мы находим там нашу грязь и гной и едим оный, когда все сне Богу и божественному его слову единственно посвящено? Конечно, мы не узнали себя. Если же скажете, что оное жестоко и трудно читать и разуметь, если вам Бог прощает, одно то непростительно, что мы похожи на умницу бабу: сия разумница изволила кушать горчайшую около ореха волошского корку, наконец осердившись, начала ругать и смеяться; которые, лишившись доброго вкуса, похваляют иностранные плоды.

«Почитай врача… Ибо Господь создал его». Но дабы тут не приснились нам наши телесные врачевания, для того там же сплошь говорится сие: «Не от древа ли осладились воды, да познана будет сила его?» Лекарствам плотским какое есть сходство с тем богопоказанным деревом, которым Моисей воду горькую осладил? Если кто сие дерево знает, может вознести змия, отбить грязь от опресноков, осладить библейную воду. Вот лекарь кричит: «Послушайте премудрость в притчах! Господь создал меня, начало путей своих». Слушай лечение: «Сын, да не преминешь, соблюдай же мой совет и мысль, да жива будет душа твоя, и благодать будет на твоей шее! Будет же исцеление (приложение) плотям твоим и уврачевание костям твоим, да ходишь надеясь в мире во всех путях твоих…»

Видите, что лечит сей врач? Душу болезненную. «Мир мой даю вам. Вы друзья мои есть…»

Сего-то доброго друга столь высоко рекомендует сын Сираха: «Друг верен – покров крепок есть; обретший же его обретет сокровище. Другу верному нет измены, и нет мерила доброте его! Друг верен – врачевание житию, и боящиеся Господа обретут его». Теперь же скажу: почитайте Библию, в рассуждении надобностей ее она есть аптека, Божиею премудростью приобретенная, для уврачевания душевного мира, ни одним земным лекарством неисцеляемого.

В сей-то аптеке Павел роет, копает, силою дерева крестного вооружен, и, убивая всю мертвую гниль и гной, вынимает и сообщает нам само чистое, новое, благовонное, Божие, нетленное, вечное, проповедуя Христа Божию силу.

Церемонисты сердятся, а афинейцы смеются, нам же, званым, Христос есть Божия сила и Божия премудрость. Если же спросите, для чего сии книги одно пишут налицо, а другое тайное, а новое из них выходит? А кто ж сеет на ниве семя будущее? Да и может ли пахарь сеять зерно нынешнее? Оно, принятое в недро земное, разопреет и сотлеет; в тот день выходит из него плод новый с новым зерном. А к сему круг годового времени надобен.

Скажите, возможно ль на молодом сердце вырастить плод ведения Божия и познания (сии обое с собою неразлучные) самого себя? К сему круг целого человеческого века потребен.

Библия есть человек домовит, уготовивший семена в закромах своих. О сем-то хозяине пишется: «Изойдет сеятель сеять». Она в молодые наши мысли насевает семя нынешнего плотского нашего века, дабы несмысленное наше сердце способно принять могло; сие семя не пустое, но утаивает в себе Божию силу.

Оно как непотребное со временем портится в сердце и гибнет, а новое прозябает. Сеется гниющее, восстает благовонное; сеется жесткое, восстает нежное; сеется горькое, восстает сладкое; сеется стихийное, восстает Божие; сеется несмысленное и глупое, воскреснет премудрое и прозорливое. Все, что только мы имеем, есть то ж и у Бога. В сем только рознь, что наша гниль и тень, а его – нетление и истина.

Древний мудрец Эдип, умирая, оставляет малолетнему сыну в наследие историю именем «Сфинкс»: «Любезный сын, вот тебе самое лучшее по мне наследие! Прими малую сию книжку от десницы моей; люби ее, если хочешь любить твоего отца; меня почтешь, почитая оную. Носи ее с собой и имей в сердце своем, ложась и вставая. Она тебе плод принесет тот, что и мне, разумей – блаженный конец жизни твоей. Не будь нагл и бессовестен, ступай тихонько, жизнь есть путь опасный; приучай себя малым быть довольным, не подражай расточающим сердце свое по наружностям. Учись собирать расточение мыслей твоих и обращать их внутрь тебя. Счастие твое внутри тебя, тут центр его зарыт: узнав себя, все познаешь, не узнав себя, во тьме ходить будешь и убоишься страха, где его не бывало. Узнать себя полно, познаться и задружить с собой сей есть неотъемлемый мир, истинное счастие и мудрость совершенная. Ах, если б мог я напечатлеть теперь на сердце твоем познание самого себя!.. Но сей свет озаряет в поздний век, если кто счастлив… Будь добр ко всем. Не обидишь и врага своего, если хоть мало узнать себя потщишься. Но презираю природу твою и радуюсь. Конечно, узнаешь себя, если любить будешь вникать крепко внутрь себя, крепко, крепко… Сим одним спасешься от челюстей лютого мучителя».

Он много говорил, но мальчик ничего не мог понять. Омоча отцовскую руку слезами и принимая книжку, прилагал ее, будто отца, к сердцу своему; а отец, радуясь как сыновнему усердию, так и разлучению своему от тела, уснул в вечности, оставив на смертном лице образ радости, живой след ублаженной миром души своей.

Добрый сын, малую сию книжечку часто читая, почти наизусть ее знал. В ней написано было, что лютейший и страшнейший урод, именем Сфинкс, во время жизни отца его всех встречающихся ему, кто бы он ни был, мучил и умерщвлял людей. Лицо его было девичье, а прочее все льву приличное. Вся причина убийства состояла в том, что не могли решить предлагаемой сим чудовищем задачи, или загадки, закрывающей понятие о человеке. Кто бы ни попался, вдруг задача сия: поутру четвероножный, в полдень двуножный, а ввечеру треножный, скажи мне, какой зверь? Наконец, написано, что Эдип загадку решил, урод исчез, а воссияла в дни его радость и мир. Всю сию опись держал он в сердце своем.

Пришел мудрецов сын в возраст, усилились страсти, а светское дружество помогло ему развратиться. «Сфинкс – какое дурачество, – говорили ему, – пустая небыль! Суеверие!..» Да и сам он уже имел недетский разум; он понимал, что сих зверей ни в Америке, ни в самой Африке, ни в островах японских натура не рождает, а в Европе их не бывало. Ни одна натуральная история о них не упоминает, все уже изрядно понимал, чтоб быть прозорливым нетопырем. Нетопырю острый взор в ночи, а бездельнику во зле. Беспутная жизнь совсем лишила его сердечной веселости. Тогда первый засев юродивый об уроде истории в сердце его согнил, так как гниет старое пшеничное зерно, на ниве погребенное.

В 30 лет начал входить в себя и узнавать. «Какое бедствие! – говорил он сам с собою. – Я совсем переменился. Где девалась радость моя? Я мальчиком был весел, все у меня есть с излишком, одного недостает – веселия. Есть и веселие, и таковым меня почитают, но внешнее, а внутри сам чувствую развалины основания его, боюсь и сомневаюсь. Одно то твердо знаю, что я беден. Что ж мне пользы в добром о мне людском мнении? Вот точный плод презренного мною завета и совета отеческого! Прибыль моя двоит во мне жажду, а мои услаждения сторичным кончаются огорчением. Сфинкс! Чудное дело… Конечно, тут тайна какая-то… Мой отец был мудр и человеколюбив, не лгал и в шутку и не был к сему сроден; нельзя, чтоб он меня хотел обмануть. Конечно, все то правда. А чуть ли я уже не попался зверю тому; меня мучит что-то, но не понимаю, а пособить нельзя. Одно только чудо, что мучусь тем, чего не вижу, и от того, кого не знаю… Несчастное заблуждение! Мучительная тьма! Ты-то поражаешь в самую точку меня, в самую душу мою, опрокинув, как вихрь, хижину, как буря, кедр. Безрассудный мир, прельщающий и прельщаемый! Яд советов твоих есть то семя смерти сердечной, а твоя сласть-то лютейший зверь; она неразумных встречает лицом девичьим, но когти ее – когти львовы, убивающие душу, и убийства ее каждый век и каждая страна исполнена. Продолжать не хочу». Начал прозябать из ложной истории новый и всеполезный дух. Добрый сын при восходящей внутри себя предводительствующей заре, малу-помалу узнав себя, со временем сделался наследником высокого отеческого мира, возгнездившись на храме нетленной истины как почитатель родителей. Змиененавистный бусел, исполнив как отцовское, так и пророчество, сокрываемое тайно образным голубем, средь морских волн на камне стоящем с сею подписью: «На твердости почиваю». Что нужнее, как мир душевный? Библия нам от предков наших заветом оставлена, да и сама она есть завет, запечатлевшая внутри себя мир Божий, как огражденный рай увеселение, как заключенный кивот сокровище, как жемчуга мать, драгоценнейший жемчуг внутри соблюдающая. Но несмышленая наглость наша, по углам дом сей оценяющая, презирает и знать не ищет. Очень нам смешным кажется сотворение мира, отдых после трудов Божий, раскаяние и ярость его, вылепление из глины Адама, вдуновение жизненного духа, изгнание из рая, пьянство Лотово, родящая Сарра, всемирный потоп, столпотворение, пешешествие через море, чин жертвоприношения, лабиринт гражданских законов, шествие в какую-то новую землю, странные войны и победы, чудное межевание и проч., и проч.

Возможно ль, чтоб Енох с Илиею залетели будто в небо? Сносно ли натуре, чтоб остановил Навин солнце? Чтоб возвратился Иордан, чтоб плавало железо? Чтоб дева по рождестве осталась? Чтоб человек воскрес? Какой судья на радуге? Какая огненная река? Какая челюсть адская? Верь сему, грубая древность, наш век просвещенный.

Нимало сему не удивляюсь. Они приступают к наследию сему без вкуса и без зубов, жуют одну немудреную и горькую корку. Если бы к сему источнику принесли с собою соль и посолили его с Елисеем, вдруг бы сей напиток преобразился в вино, веселящее сердце. Сии воды до дня сего суть те же елисейские, как только Елисей посвятил их Господним словом. Божие слова тотчас перестали быть смертоносными и вредными, стали сладкими и целительными душам.

Если кто узнал себя и задружил, если может сказать: «Было слово Господне ко мне», «Знаю человека», может и теперь посещать сии же воды. Сии-то источники оставляются в наследие от отца Исааку: «Паки ископал Исаак колодцы водные, которые ископали рабы Авраама, отца его» (гл. 26). Возле сего источника раб Авраамов находит для Исаака супругу Ревекку.

Толкует обручение сие Осия: «Обручу тебя себе вовек, и обручу тебя себе в правде, и в суде, и в милости, и в щедротах, и обручу тебя себе в вере, и узнаешь Господа».

Послушайте, вот раб сына Авраамового: «Обручил вас оному мужу, деву чистую представить Христу».

Испытайте писания: разумей, очищайте, ройте, копайте; смотри, как роет Исаак: «Отнюдь же оттуда ископал колодец другой, а не спорил о том, и прозвал имя ему пространство, говоря, что ныне распространил Господь наш». Разве не слышим призывающего нас живого источника? «Вжаждай, да грядет ко мне…» Вот наследие, покой сердца, пространство Духа, утоление душевной жажды! Не дай Бог нам так пить из сего источника, как сии потоки. «Юдоль же сладкая имела колодцы смачные, и побежали царь содомский и царь гоморрский и пали там, оставшиеся же бежали в горы». Один и тот же источник есть падение и восстание презирателей Богу посвящаемых сих вод и ругателей Елисеевых, уже не сфинкс, но медведицы терзают: «И оглянулся вслед им, и видел я, и проклят я именем Господним…» (4-я Царств, гл. 2). Мы не дети умом; медведица душу не тронет; я тебе скажу, какие то звери, от Бога насылаемые. «Зубы зверей пошлю в них…» (Второзаконие, гл. 32, ст. 24). Приметь слово сие «в них», разумей: «внутри их»; зверя впустить во внутренность как можно? Посылает на них и шершня! Нельзя, чтоб наказывал по телу тот, который говорит: «Не убойтеся убивающих тело…»

Какие ж суть сии звери и шершни? Слушай Моисея: «И будет, если не послушаешь голоса Господа Бога твоего… проклят ты, когда входить тебе, и проклят ты, когда исходить тебе. Да пошлет тебе Господь скудость и голод, а истребление на всех…» Слушай далее: «Да поразит тебя Господь петлением, и огневицею, и стужею, и жжением, и убийством, и ветром тлетворным, и бедностью, и пожнут тебя, пока погубят». Слушай далее: «Поразит тебя Господь неистовством и слепотою, и исступлением ума». Станем тут: довольно сего. Только не забудьте Сираховых слов о языке: «Послан будет на них, как лев, и, как барс, погубит их».

О сих грызениях и душегубных жалах говорит и Павел: «Жало же смерти грех…» Что есть грех, если не заблуждение? Грешить в греческом языке ?µ???????? – значит быть беспутным, что ж бедственнее, как шествовать без дороги, жить без пути, ходить без совета? Сие поразит сердце больнее медведицы, жалчее шершней. Нет слаще и увеселительнее истины, путеведущей душу, и нет горестнее, как тьма неведения. «Будешь (там же у Моисея говорится) осязать в полудни, как осязает слепой во тьме, и не исправит (Господь) путей твоих».

Еще проще говорится у Иеремии: «Накажет тебя отступление твое, и злоба твоя обличит тебя, и узнай, и гляди, как зло и горько тебе есть, и не исправит (Господь) путей твоих». Не верующий и не знающий Господа уже осужден есть. Нет горестнее и мучительнее сего, и не будет никогда. Грех есть порча самого существа и разорение самой душевной исты; грех – значит заблудить от Господа своего, а сие есть потерять живот и мир сердечный. Грех – сам себе яд и казнь, а мучит паче тысячи адов. Видите, чье дело учить о мире и счастии. Библия – сему источник и основание. Правда, что многие ангелы сокровищу нашему, в вертепе родившемуся, не очень искусно и не по Давиду на библейном инструменте поют песнь: «Слава в вышних Богу». Но глупость целой тысячи несмышленых живописцев не сильна у нас живописную хитрость привести в презрение, а научат нас, что сия наука есть многотрудная и из стольких своих любителей стала немногими постигаема.

Старинный друг мой Алексей Соха в собрании дружеском по течении речи стал хвалиться, что общий наш приятель Севастиан, сын Иакинфов, лекарь, возвратил ему очи, в опаснейшем состоянии находящиеся. В сем месте нашего разговора один из собрания начал горько плакать: все мы задивилися, что причина? «Мне тот же лекарь, – сказал с плачем слепец, – сам собою обещался было исцелить очи». Мы знали, что добродушный Севастиян не принимался за невозможное, для того спросили: «Для чего ж ты не отдался?» «Вот для чего, – отвечал безокий, – обманутый многими врачами, думалось мне, что все суть те же; а теперь я навеки слеп…» Достойно и праведно! Монета воровская не может уничтожить цену и честь монеты царской. Теперь скажу вам то же, что вначале: осторожно говорите о мире. Высокая речь есть мир. Не будьте наглы, испытывайте все опасное. Не полагайтесь на ваших мыслей паутину, помните слово сие: «Не будь мудр о себе; не мудрися излишне, да некогда изумишься. Не оправдывай себя перед Богом. Почитай врача. Не высокомудрствуй, но бойся».

Презирать Библию – значит мудриться излишне, будто мы что лучшее выдумали. Оправдать себя перед Богом – значит то же, будто мы упредили его новоизобретенным прямиком к счастию. Высокомудрствовать – значит, будто в наш век родилась истинная премудрость, неизвестная древним векам и нашим предкам.

Сие есть высокостепенное сумасбродство, если думать, что в наши времена взошло солнце, отворился ключ здоровых вод, изобретена соль… Самонужность есть повсеместная и вечная. Бог и премудрость безначальны. А то самая дрянь, что вчера с грибами родилось. Изберите день и соберитесь. Я за предводительством Божиим и его Библии мог вам, если меня не обманет самолюбие, показать алфавит мира или букварь его. А теперь поручаю вас Богу. Сумма всей нашей речи будет сия: чем кто согласнее с Богом, тем мирнее и счастливее. Стыжуся сам своего слова. Лучше было сказать: соберемся и участие все побеседуем. Авось что-либо откроет тот, который близок всем, призывающим его к истине.

Афанасий. А мы пойдем в сад, а из сада домой… Скажите мне, как вам показалась речь его?

Ермолай. Мне она показалась делом. Нет вреднее, как наглость.

Яков. И мне его речь кажется небезосновательною. Может статься, что мы рассуждаем о мире так, как древние рассуждали о пифагоровских бобах. Между многими его гадательными речениями есть и сие: «Не ешь бобов». Многие сему смеялися, а иные высосали из сих слов подлые соки, всяк по своему сновидению. Один думал, что в бобах вредный сок, рождающий бессонницу. Другой мечтал, что срамной дух имеют и фигуру. Третьему приснилось, будто бы обращаются в кровь, если скрыть в медном сосуде, и прочий вздор. О сем написали и книги. Возможно ли, чтоб мудрый муж столь подлые мысли закрыл в своем символе? Мне кажется, те угадали, которые высосали оттуда сие Сираховское слово: «Премудрость книжника во благовремении празднества, и умаляющийся в деяниях своих упремудрится». За неимением камушков употребляли древние для кандидатов белые и черные бобы. Пифагор любителей премудрости отвлекал сим словом от честолюбия, чтоб иметь вольное сердце к исследованию истины. Толкует один его символ Цицерон в книге своей «О старости», но весьма нехудо[155]: древние мудрецы имели свой язык особливый, они изображали мысли свои образами, будто словами. Образы те были фигуры небесных и земных тварей, например: солнце значило истину, кольцо или змий, в кольцо свитый – вечность, якорь – утверждение или совет, голубь – стыдливость, птица бусел – богочтение, зерно и семя – помышление и мнение. Были и вымышленные образы, например: сфинкс, сирена, феникс, семиглавый змий и прочее. Печать кесаря Августа имела с кольцом якорь, обвитый стремительнейшим морским зверем дельфином с сею подписью: Festina lente, то есть спеши (всегда) исподволь. Образ, заключающий в себе тайну, именовался по-эллински ?µ???µ?, emblema, то есть вкидка, вправка будто в перстень алмаза, например изображенный гриф с сею подписью: «Наглорожденное скоро исчезает»; или сноп травы с сею надписью: «Всяка плоть – трава». А если таких фигур сложить вместе две или три, как в помянутой печати, тогда называлося ??µ?????, conjectura по-римски; по-нашему бы сказать: скидка, сметка. Августова печать была головою всех его советов в царствовании. Он почитал за одно скорость и исправность. Наконец, так счастливо царствовал, что народная речь сия почти обратилась в пословицу. Августу или не должно было начинать, или переставать царствовать. Но мне кажется, что Августова печать значит и то, дабы бешенство душевных стремлений удерживать советом, зависящим от вечности. В сию мысль приводит фигура змия, в кольцо свитого, с сею надписью: «От тебя, Боже, начало, в тебе же да кончится». Вечного вечность так же образовалась тремя перстнями или кольцами, меж собою сцепленными, с надписью: «Сии три выше всех стихий». Сердце, устремившееся к вечному, означалося образом стрелы, вверх стремящейся к звезде, с такой подписью: «Довлеет мне один он». Сердце, вечностию просвещенное, образовалось кустарником или насаждением, плодопринесшем зерно, падающее сверху поверхности земной, с подписью: «Чаю будущей жизни». Изображалося и орлом, взирающим и возлетающим к солнцу, с подписью: «Горю к бессмертию». Также змием, совлекшим свою ветошь весною и обновившим юность. Я недавно написал таинственный образ. Он представляет море с берегом, с которого летит на другую сторону моря ласточка с надписью: «Зимою нет здесь для меня покоя». Таковые тайно образующие вечность фигуры бывали у древних вырезываемы на печатях, на перстнях, на сосудах, на таблицах, на стенах храмов, по сей причине названы (иероглифика) hieroglyphica, то есть священная скульптура или резьба, а толкователи названы hierophantes – священноявители или mystagogi – тайноведатели. Конечно, никто бы не мог разуметь и, видя, не видел бы, например, шар земной, изображенный с царскою короною и скипетром, но опровержен, если бы не было подписано следующее: «Дурак уповает на него». Отсюда, видно, родилася пословица сия: «Не фигура», то есть не трудно.

Лонгин. Мне кажется, что и самая Библия есть Богом создана из священно-таинственных образов: небо, луна, солнце, звезды, вечер, утро, облако, дуга, рай, птицы, звери, человек и проч. Все сие суть образы высоты небесной премудрости, показанной Моисею на горе; все сие и вся тварь есть стень, образующая вечность. Кто бы мог догадаться, что Ноева дуга образ есть священной Библии, если бы не сын Сираха, похваляя божественную премудрость, сказал: «Слава высоты, твердь чистоты… Солнце в явлении сжигающее горы… Луна всем… месяц по имени своему есть… Доброта небес, слава звезд… Гляди на дугу и благослови сотворившего ее, очень прекрасна сиянием своим» (гл. 43). Всю сию неба и земли тварь сотворил Вышний в том, да прообразует она горнее начало власти Божией, силу слова его и славу присносущного духа его.

«Вначале сотворил Бог небо и землю». Когда вся тварей смесь проистекает из Божиего источника, тогда да возвращается к тому же, кто есть начало и конец, и нас за собою ведет от смерти к жизни и от земли к небесам. Сие великое светило (Библия), сотворенное на тверди крепости вечного на то, да освящает земляные умы наши, да разлучает нам между днем воскресения и между ночью тления, которое одно нам, как видимое, так и знаемое, да ведет своими знамениями во времена вечности, во дни спасения, в лето Господне благоприятное. Оно, утвержденное в роды родов, да по крайнейшей мере некоторая частичка людей Божиих в сем ковчеге спасется от змия, изблевающего потоп, наводняющий землю безбожием. В сем ковчеге почивает наш Ной, то есть мир, всяк ум превосходящий, и кто воздвигнет его? Тут гнездится и голубица его (иона – по-еврейски), изнутри испускаемая, возводящая высокий взор свой, усматривающая превосходящего тления воду, верх гор вечных, гор правды Божией, место злачное, землю износящую, былие травное и дерево плодовитое, день третий воскресения, и приносящая в устах своих нам милость мира и твердое надежды утверждение, говоря: «Радуйтесь! Не бойтесь! Что смущены вы? Мир вам! Идите, возвестите братии моей».

Если бы кто вошел в покой чистой сей голубицы, и, отдохнув посреди пределов ее с Исааковым сыном, тогда бы узнал, что вся слава ее внутри находится, и признался бы, что подлинно крылья ее посребрены, что шум их чудный, а междурамье ее сияет самым чистейшим и никому не слыханным золотом: «Золото ж земли сей доброе, и там есть анфракс (Бытие, гл. 2) и камень зеленый». Но так все закрыто фигурами и образами, так запечатлено, что весьма трудно, да и невозможно пролезть сквозь ограждающую рай сей стену: если с нашим соглядателем Халевом не будет в товарищах сей: «Я дверь…» Глубина сия Божией премудрости, сенью образов снаружи покрытая, никоего вида, ни стройности, ни вкуса не имеет: «Земля же была невидима и неустроена, и тьма…» Такова она бывает дотоль, поколь найдет на нее дух от Вышнего, как говорит Исайя (гл. 32): «И будет: пустыня в Хермель претворится в гору Кармиль, в плодоносии или в пище изобилие». «И дух Божий носился вверху воды».

Сей один всесильный, сходящий от Вышнего дух, как сотворил всю сию небесных, и земных, и преисподних, и морских (светила, звери, золото, жемчуг), образовав тьму, так и вывести может из мертвого живое, из пустыни изобилие, из обуялого вкус, из тьмы просвещение: «И сказал Бог: – Да будет свет! – И был свет». Все в ней кажется просто и одинаково сказано, однако двое сие слышали. Давид говорит: «И дух двойное свое слово надвое разумеет: на образующее и на тайнообразуемое». «И разлучил Бог между светом и между…»

Да не помыслим, что слово Божие в самом деле есть двойное, двойное по естествам своим, двойное по тлению и нетлению, по плоти и духу, по божеству и человечеству, по лицу же, или ипостаси, одно и то же. «И был вечер и было утро день один…»

В сей-то силе сквозь бурю и облака спрашивает Иова Бог: «Где был ты, когда основал землю? Возвести меня, если знаешь разум? Кто положил меры ее, если знаешь?.. В какой же земле вселяется свет? Тьме же какое есть место? (гл. 38, ст. 4). Вся тьма земных образов в ту цель, меру и намерение положена, да течет к своему началу… В начале было слово: „Все тем было…“».

Самые сии два образа – вечер и утро, если бы не истинны были и не возводили куда-то, никогда бы не сказал Давид: «Конец утра и вечера украсишь», но богодухновенное сердце и в сих костях находит землю вселяющегося света и место тьмы: «И свет во тьме светится».

Таковые образы emblemata всегда заключают внутри себя нечто золотое и драгоценное, разумей: Божие. «И видит Бог, как добро».

Возьмите, например, сии два образа из Исайи: «Прах от колес» – и вспомните данный Иову запрос: «В какой земле вселяется свет?..»

Кто не скажет, что прах или грязь от колеса значит тленную природу? Сие есть место тьме. Кто же опять не видит, что колесо приосеняет вечного вечность? Сия есть земля, включающая в себя свет вечности. Знаменуемая колесом, будто колесо в колесе заключилось, в земном небесное, в тленном нетленное, как говорит Иезекииль, видевший колеса: «И дело их было, как если бы было коло в колесе» (гл. 1).

Но сии колеса не простые были: «И видение колес и сотворение их, как видение фарсиса» (род драгоценного камня). Говорит и Давид: «Голос грома твоего в колесе…» Видите, куда сии колеса докатились?

Теперь, кажется, видно, что колесо есть образ, закрывающий внутри себя бесконечное колесо Божией вечности, и есть будто пыль, прильнувшая к ней: «Дух жизни был в колесах». Дух жизни и вечность – одно и то же.

Мне кажется, что и сам Иезекииль то же признает, что в тварях скрывается приосеняемая Божия истина, когда говорит сие: «Посреди животных видение свеч…» Сии слова его по всему одни суть и те же со словами сими: «Золото же оной земли доброе, и там есть анфракс…»

Анфракс драгоценный есть камень, подобен блистанием огневому углю, по-гречески анфракс, то есть раскаленный уголь. Сей уголь очистил Исайи уста; то уже и видно, что уголь есть фигура; и не уголь очистил сердце сыну Амосову, но тайно образуемая углем горящим слава Божия: «Не был тот свет, но да свидетельствует о свете». Самые его четыре животных, что таскают за собою виденные ему колеса, кажется, то же начерчивают образ какой-либо твари, включающий в себя блистательный вид вечности; есть будто бы везущий сокровище Божие возок, по-европейски чуть ли не херувим. Имеем же сокровище сие в глиняных сосудах.

Может статься, что сие ж значит и то, что пророк своим животным, так как и колесам, вокруг насажал и будто алмазы вставил множество очей. Колеса пророк, умом проницая, услышит тайный вопль сей: «О колеса!» Но и здесь приличествует тот же вопль: «О очи!» И чуть ли сии очи не те, о которых Иеремия: «Господи, очи наши зрят на веру» (гл. 5). Сии очи и в Иове есть: «Очи твои на мне» (гл. 7). Сверх пророчих и Иововых очей есть еще Господни: «И положил (Елисей) уста свои на уста его, и очи свои на очи его… и согрелася плоть отрочища» (4-ая Царств, гл. 4). А без сих очей очи пророчи болезненны, как у Лии, и слепы, и не вкусны. Затем сидящего на херувиме: «Отвори, Господи (просит Езекия), очи твои и гляди…» Не всякому сии очи отворяются, но содержатся внутри тени животных: «Отвращу очи мои от вас» (Исайя). Ионе и Клеопе они отворились, но прежде и сим держатся, да его не познают. Скрыли было взор блаженных сих очей скоты полевые, и звери дубравные, поколь воссияло солнце и собрались… Вот один щенок льва, львенок Иуда… но имеет ли очи лицо сие львово? Имеет, но для верных, вот они: «Радостотворные очи его паче вина…» (Бытие, гл. 49). А неверным, не раскусив на лице образующем, увязают. Очи Господни на праведных, лицо же Господне на творящих злое, видящих доброе и лукавое. Они видят доброе, но лукаво: в доброте лукавство, в истине сень, в жизни смерть, а сим самым делают доброе злым. Творящие злое. И не дивно: очи сии очень глубоки. Одна только вера на них взирает, а они взаимно на веру. «Очи твои, как озеро в Ессевоне граде» («Песнь песней»), и очень высоко поднимаются над преддверие врат дома Господнего. Они не дремлют и никогда не уснут, храня дом свой израильский, храм Библии. «Да будут очи твои открыты на храм сей день и ночь» (3, Царств). Сии очи увидели Закхея: «Воззрев Иисус…» и Вениамина: «Воззрев очами своими Иосиф». Вот же вам и телячее лицо! Моисей, благословляя Иосифа, называет его быком: «Первородный юнец доброта его…» (Второзаконие, гл. 33). Юнец есть ничто, но первородный лица сего есть красота. Первородный и начало – все одно, «на его месте узрели начало единое, идя вслед его…» (Иезекииль, гл. 10). Много я о очах наболтал, не можно ль несколько удостоверить, что видение внешнее сих многих очей есть фигура одного недремлющего, вседержительного ока Божия; и когда колеса образуют голос грома его, тогда очи приосеняют присносущное сияние славы его. «Слово плотью было… и видел я славу его…» Не хочу больше говорить, кроме с пророком сие же: «Иди же, если было облако, там был и дух». Облако и образ кажется одно. Но он и сам говорит: сие видение (есть) подобие славы Господней. Будто ж не одно то: подобие и образ, а между колесом и оком немного разности, кольцо и то и другое. Вся Библия есть прах и земля, но усыпившая многоокое колесо вечности Божией. Из сей безобразной грязи исходит свет ведения славы Господней блистательной, как молния, сияющей, как золото, прозрачной, как имитрос (янтарь), огнезрачной, как анфракс, добровидной, как фарсис. Сей свет избавляет ее от уничижения и оплевания людского. «Смиренная и колеблемая не имела ты утешения, се я уготовляю тебе анфракс, камень твой, и на основание твое сапфир» (Исайя, гл. 54). В то время веселится сия невеста. Взгляните, например, на облако, объемлющее прекрасное кольцо сияющей дуги, не живой ли сей образ Библии, фигурами осеняющий сияние славы Божией, на горе преобразуемой? «Дугу мою полагаю в облаке…» Взгляните на пустое поле, износящее траву и благовонные цветы. Сей есть символ ее, рождающей из пустыни изобилие, из гнили – нетление. «Я есть цвет полевой и крын удельный».

Сие-то поле видел Иезекииль, полное костей человеческих, но те были слова Господа Бога Израилевого, виденные ему на сем поле и теперь, есть и видится, если кто может проректи на кости сии. Из сего поля земли взял Создатель, подмешав своей слюны, помазал очи слепому. Земля ничто, но подмешанный вкус божественной слюны освобождает от слепоты, открывая очи боговедения. Вкус без слюны в пище не бывает. «Приложил ты премудрость и благое к сим паче всякого слуха…» (3-ья Царств, гл. 10).

Взгляните опять на вознесенного змия Мойсеевого… Если он висит, в кольцо свитый, – есть фигура вечности, если же просто – есть образ Божией премудрости. Сей змий всех ползущих змиев пожирает. Сей пожер египетских мудрецов жезлы, вся мудрость их поглощена… Сей змий возносится на кресте Христа – Божия сила и премудрость. «Погублю премудрость премудрых…»

Взгляните на самого Адама; припомните, что значит сей из глины вылепленный человек? Бог на глину смотреть не терпит: «Не соберу соборов их от кровей…» Итак, сия обветшалая фигура, конечно, образует того человека, и «что есть человек, как помнишь его… Сей болван ведет за собою того мужа, который его создал, да образует тенью своею величие его. Се сей стоит за стеною нашею…» «Сей был, его же назвал, который по мне придет, предо мною был, как прежде меня был». Сего-то видел за глинкою Даниил (гл. 10): «Воздвиг очи мои и видел, и се муж один… Чресла его перепоясаны золотом светлым, тело же его, как фарсис». До сего-то мужа мальчиков, долу ползущих, приподнимает Павел. «Вышних ищите, где же есть Христос… О горнем мудрствуйте». Что больше говорить? По образу Божию сотворите его. Хоть по образу, хоть вначале, да образует сень того единого мужа, какой есть начало и конец.

Теперь наш Адам вкуснее сделался: был он глиняный только, а теперь и дух жизни внутри его есть; был один земной, а ныне в одно лицо соединился и небесный: «Сойдет, как дождь, на руно». Затаскал было и задавил земной.

Все роды от Адама до Христа образы и тени суть великие Божие, посему род Божий называется. Каждое сего рода лицо, будто ложесна раскрывает, когда исходит из него первородное оное единоначало. «Бог, велевший из тьмы свету воссиять…»

Иаков есть ничто, но Бог Иаковлев, стоящий за стеною его, – семя и зерно Божие, распространяющееся на четыре части мира. Сие одно великое, сие одно прозябшее из Пакового праха великим делает Иакова: твой есть день и твоя есть ночь. «И был вечер, и было утро…» И в сию-то силу пишется: «Велик был Моисей – вышел к братьям своим». «Встав Иаков на ноги, идет в землю восточную». О сем на многих местах Исайя: «Не бойся, Иаков, малый Израиль, я помог тебе… се сотворил тебя, как колеса колесничные новые, стирающие как пила…» (гл. 41 и гл. 14 и 17, ст. 4).

Если орел, находясь божественною фигурою, высоко возносится в силе своей, как видно из Божиего к Иову вопроса: «Твоим ли повелением возносится орел?» Много паче сей род возвышается, о котором Господь: «Поднял вас, как на крыльях орлих, и привел вас к себе» (гл. 19 Исхода).

Все сии суть селение славы его и птенцы орлиные отца сего, «как орел покрыл гнездо свое и на птенцов своих возлег…» (гл. 32 Второзакония). Имя Давид значит возлюбленный и есть тень того: «Бог любви есть…» Фарес гласит разделение и есть образ того: «Разлучил Бог между светом…» Даниил есть сень того: «Гортань его – сладость, и весь – желание». Енох тень того: «Возьмется от земли жизнь его». Иосиф (приложение) есть печать того: «Бог мира будет с вами».

Все сии суть чистые скоты вышнего Авраама, везущие сокровище Божие, о которых Исайя: «Терпящие Господа изменят крепость, окрылатеют, как орлы, потекут и не утрудятся, пойдут и не взалчут» (гл. 40). Вот один рыкает: «Терпя, потерпел Господа». Сии суть овцы Божии, пасомые Господом, а без него мертвы. Вот одна овца блеет: «Пасущий Израиля, внимай… Господь пасет меня». Сии овцы – все близнецов родящие, а бездетных нет среди них («Песнь песней», гл. 6). Неотмеченное рождают для Лавана, а отмеченное, то есть образуемое, – для благословенного Иакова. Сколько ж сих овец наш Иов, не на гноище уже вне града Божия лежащий, Господь восставит его, но воздвигнутый от болезненного праха, имеет? Овец 14 тысяч, верблюдов 6 тысяч… Сии суть домочадцы великого Авраама, присутствовавшие сильному мужу Гедеону против Мадиама. Они – и люди, и скоты, и звери, и птицы, которым нацеплял Иезекииль множество крыльев, очей и колес. И не он нацеплял, но прозрел под шестокрыльною их тенью вечно блистающую истину Божию и единоначало, четыре части мира исполняющее. Для того и не говорит, что животное, но говорит, как подобие четырех животных. Они только похожи на то. Давид о себе и о прочих говорит: «Дни мои как сень…» И правда, что князья все они и сыны человеческие, в них же нет спасения. Но сия сень везет за собою вечного: «Ты же, Господи, вовек пребыв…», – просит: «Изведи из темницы душу мою». Да уразумеют, что я не пустая сень, но тебя славящая, тайнообразуемого. И не дивно, что сень Петрова исцеляла. Она содержит имя Господне. «Возьму его и прославлю его…» «Как время ущедрить». Сие время провидев, Исайя говорит, что, конечно, по времени упасет Господь сих вместе своих ягнят, волков и львов. «Вениамин – волк, хищник…», и чуть ли не сие значит конец израильский, когда имена сих людей выходят в горнюю силу начала своего: «Исперва имя твое на нас есть» (Исайя, гл. 63). Тогда-то, кажется, исполняется на них слово Малахиино: «А изыдите и взыграете, как тельцы, от уз разрешенные» (гл. 4). Не знаю, сие ж ли значит и переход через море? Из прежде бывшей воды открытие сухой земли явилося, а из моря Чермного путь не возбранен, и поле злачное от волнения зельного; им же весь язык пройдет, твоею рукою покрыты, видящие дивные чудеса: «Как кони, насытились и, как ягнята, взыграли». (Премудрости Соломона, гл. 19). Но и сам Давид говорит: «Прошел сквозь… И извел ты нас в покой. От земли взошли мы к тебе, Господи». «Было в мире место его…» Может быть, и апокалипсические сего отмщения просят старцы; и сюда хочет укрыться тамошняя жена с чадом от змииного потопа. «Скрываешь их в тайне лица твоего…»

Жена рождает чадо, восхищаемое к Богу и престолу его, который должен уберечь все языки; Исайя говорит то ж о себе: «Господа во чреве принял и поболел, и родил дух спасения…» «Жене даются два крыла орла великого». «Как орел покрыл гнездо свое…» И Давид крыльев желает: «Кто даст мне крылья, как голубиные?» Сие все доказывает, что они суть образы присносущие Божии. А что сей многочисленный род часто в Библии известным числом ограничивается, например, Авраам счел своих домочадцев 300 и 18. Гедеон взял с собою 330 мужей и проч. Все сие сюда же служит и делается или потому, что они все суть, как одна жена, рождающая одно твердое и известное начало, когда бесчисленного праха перечесть нельзя, или потому, что сия безобразная грязь, возвращаясь к своему началу, приемлет от него печатлеемое на себе благообразие вида и меры, а мера и число в себе заключает, или потому, что велит Бог Моисею поставить в счет своих мужей. А о прочих говорит: «Не помяну имен их устами моими». А самое время когда ограничивается, тогда разумеется Божие и вечное. Например: «Было в тридесятое лето, в четвертый месяц, в пятый день месяца» (Иезекииль, гл. 1). «И было утро, и был вечер день третий». Тогда значится лето Господне приятное, день радости и спасения. «И тысяча лет, как день один, как день вчерашний…» «Плоть ничто же…» Но когда сия невидимая и неустроенная плоть из ничтожности своей выходит в точное свое начало, тогда созидается из ничтожности в нечто и перестает быть ничто, то есть плотью и тьмою, в то время когда Бог, исчисляющий множество звезд и нарицая несущее, как сущее, говорит: «Да будет свет». Се вы есть, как днесь звезды небесные, множество. Правда, что Бог так же по имени называет Каина, Исава, Саула и прочих таких, но они хотя не чистые, однако Божии же скоты. «Я устроивший свет, и сотворивший тьму, творящий мир, и зиждущий злое…» (Исайя, гл. 45). Они суть место и образ тьмы, удаляющей око наше от боговидения, сие значит убийство Каина, Исава и Саула гонение. Все по плоти разумеющие Библию суть племя их едомское, сей гром Божий слышащие. «Если право принес ты, право же не разделил ты, не согрешил ли ты? Умолкни» (Бытие, гл. 4). «Разлучил Бог между светом…» Хотел Валаам, положившись на свое скотское разумение, проклянуть Израиля, то есть дабы они не исходили в землю Божию, а значили бы тлень, плоть, клятву: «Исходы мои – исходы жизни». Наконец, не терпя противоречия образов, утеснен в непроходимых закоулках и приник в сокровенное меча острие, слово Божие с поклонением вскричал: «Что прокляну, его же не клянет Господь». Нет ворожбы в Иакове, ни же волхования в Израиле… «Сколь добры дома твои, Иаков, и кущи твои, Израиль…» «Бог выведет его из Египта…» «Возлег, почил…» «Благословящие тебя благословенны, и проклинающие тебя прокляты» (Числа, гл. 23 и 24). Но можно ли исчислить все тьмы образов?

Одно то известно, что весь сей сеновный мир до последней своей черты, от виноградной лозы до самой крапивы, от нитки до ремня, бытие свое получает от Вышнего: «Отвращу тебе лицо, возмятутся…» Всякая видимость есть образ, а каждый образ есть плоть, сень, идол и ничто. «Пошлешь дух твой, и созиждутся…» Взгляните на непроходимую чащу левитских обрядов, коликий вздор, однако, вся сия земленность, со всем хворостьем сгорев, в начало течет: «Сколь чудно имя твое по всей земле».

Сие все делает нашедший дух от Вышнего, зная, что всякое дыхание и тварь ему служит: «Учинением твоим пребывает день, как всяческая работа тебе».

Один всесильный дух улавливает великого кита сего, и он-то вопрошает Иова: «Извлечешь ли змия удкою?..» Или: «Вденешь кольцо в ноздри его? Шилом же повертишь ли уста его? Возложишь ли на него руку, Господи?»

Он один сим змием, как дитя воробьем, играет: «Или свяжешь его, как воробья детищу?» Одну свою руку он один налагает на него, «в разуме руку своею наставил я»; «дух твой благий наставит меня…». «Дух все испытывает, и глубины Божии».

Сие-то покрывало и мрак стены отводит читателей от Библии, лишая нас вкуса, да не слышим говорящего к нам сквозь бурю и облако Бога и не можем сказать: «Пройду в место селения дивного даже до дому Божиего… войду к жертвеннику Божию…» Кроме прочиих, один Соломон для созидания стены сей сколько натаскал материалов: сия была вещь корысти, которую принял царь Соломон на созидание храма Господнего, и дому царевому, и стене иерусалимской, и все внутри Давира покрыл златом (3-я Царств, гл. 6).

Но кто силен, да воссияет красота дому сему Божию, отделить корысти, будто завесу храма отдернуть, войти внутрь Давира (давир – значит «слово») и ввести в самые междорамья? Дух-утешитель управляет силу Библии, вдевает кольцо в ноздри ее, находясь и сам вечным, и дает слово благовествующим: «Царь сил возлюбленного ради красоты дому разделит корысти…» А без него все темное, невидимое и неустроенное, пока найдет дух…Тогда все возвращается к безначальному концу, как к кольцу, и к безначальному началу: «Вначале сотворил Бог небо и землю…» «Вначале было слово…» Сей многоразличный плетень образов и фигуральные узлы именуются в Библии знамения и чудеса: «Послал Моисея и раба своего…» «Помяните чудеса его…» «Просите – и дастся вам».

«Сей род знамения ищет…» «Знаменился на нас свет…» Разуметь таящуюся в знамениях и чудесах силу слова Божия есть дело пророков, то есть видящих, глазастых, прозорливцев. «Знамений наших не видел, нет к тому пророка…» Пророки то прорицают, что презирают… Провидят в тени сущего. Все то не будущее, чего не будет; все то не будет, что тень; все то тень, что гибнет. То одно есть будущее, что всегда пребудет: «Воззрев очами своими, видят человека, стоящего перед ним» (Иисус Навин, гл. 5), то есть вечно пребывающего и пребудущего. Вот как они пророчат будущее. Послушаем Давида: «Помянул лета вечные и поучился».

Конечно, творениями помышляемая присносущая сила его и божество уразумевается. Рассуждал, без сомнения, он чудеса, образы и фигуры Божии, как сам там же сплошь говорит: «Ночью сердцем моим размышлял и испытывал дух мой» (Псалтырь, 16).

Мне кажется, Давид между прочими знамениями размышлял и о фигуре колес, о которых там же поминает: «Глас грома твоего в колесе». Кроме того, лето и год – то же; год и круг – то же; круг и кольцо – то же. Проще ж теперь позвольте мне пересказать его слова хоть так: «Помыслил…» Вспомнил я колеса бесконечные и доразумелся, что сия фигура напоминает о безлетном вечного присносущии. Круг лета по-римски – annus, а кольцо – annulus. «Взыщите Господа и утвердитесь, помяните чудеса его…» Помянуть чудеса Божии – значит то же, что римское слово сие comminiscor, commentor – вздумать, надумать, commentarius по-гречески – ??µ????? – толкую, толмачу. И не дивно, что в Павла сие слово (пророчествовать) – значит толочь и раскушивать Священное Писание. «Дружитеся любви, ревнуйте же духовным паче же да пророчествуете… Пророчествующий человекам говорит созидание и утешение, и утверждение» (К коринфянам, гл. 14).

Взгляните на гл. 11 «Чисел». С каким прилежанием сыновья Израиля манну собирают и толкут! «Исходили люди, и собирали, и мололи в жерновах, и толкли в ступах, и варили в горшках!» Вспомните и то: «Да не заградишь уста вола молотящего». Имеет обычай и Италия молотить волами. Вспомните же и Луку, образуемого волом. Сии суть сыновья Израилевы, очищающие от шелухи слово Божие: «Находящие в грязи золотое кольцо, да сотворишь на словах два кольца злот…» (Исход, гл. 28), как же, если бы было кольцо в колесе.

Обретающие в испорченном вкусное, в мертвенном живое, в бесчестном бесценное, как евангельская жена монету в горничной соре, радуйтеся со мною… как радостотворный Господа перстень и гривну у блудницы Фамари и жезл свой, отцом его Иаковом для овец остроганный, как Иезекииль сокрытые в соре опресноки, говоря с Моисеем: «Сей есть Господь, его же завещал…» «Сей хлеб… вкусите и видите…» «Обрел Мессию…» «Если изведешь честное от недостойного, как уста мои будешь» (Иеремия, гл. 15).

И чуть ли не сие тайной вечери зерно кушал с товарищами своими Даниил и сделался добрее лицом и крепче телом, паче служителей, едящих от стола двора Вавилонского. А Иаков через сие же достал от Исава первенство. Поощряет к сему и пророк Михей: «Сии же не разумели помышления Господнего…» Что ж делать? Так «восстань, – говорит, – и изломай их, дочь Сиона… и возложа Господу множество их…» (гл. 4). И толочь знамение и манну, то есть чудо, – значит разжевать, раскусить. Исайя кричит: «Воздвигните знамение на язычников». Воздвигнуть знамение – значит возвысить оное в гору и поднять к разумению самого его начала. Взойти в Божественное понятие, чтобы не пахло больше землею. И сие то значит: «исходили люди…» и то: «возложили Господу…», то есть положить на горнем месте, выше всех стихий. И не сюда ли приглашает сие: «Если я вознесен буду от земли, тогда все привлеку к себе» (Евангелие от Иоанна).

Если из тленных стало выникать нетленное понятие, тогда-то можно сказать: «Зима прошла, дождь отошел, отошел себе. Цветы явилися на земле, время обрезания (виноградных гроздей) приспело» (Песнь песней, гл. 2). «Собралася вода, которая под небесами, в собрания свои, и явилася суша».

В то время точно дается знамение в понятие человеку, когда оно из плоти преобразуется в божество. «Сотвори со мною знамение во благо». Будто бы сказал: сотвори вначале, сделай твоим, приведи к концу. Ты начало и всякой кончины конец бесконечный. И не сие ль значит манна, падающая сверх поверхности земной? И се ли на лицо пустыни мелкое, как корбандр (чуть ли не червец), белое, как лед на земле.

Сии ж знамении называются терминами, по-славянски пределами, силу Божию внутри себя заключающими. «Если поспите посреди пределов». Тот отдохнет, кто вникнет, войдет, раскусит и пажить обретет.

«…Если войдут в покой мой…»

Называются —

и дверью: «Сии врата небесные…»

и стеною: «Осягнут слепые стену…»

и печатью: «Книга запечатленная…»

и следом: «Изойдет вслед ее…» (Сирах)

и путем: «На путях ее (премудрости) присядь…»

и оконцем: «Проницающий сквозь оконца ее…»

и тенью: «Люди, сидящие во тьме…»

Сии суть сидящие с Валаамом на подлости тленных образов, падая долу, и не восстанут в совет праведных, доколе от тени не подымутся и не пролезут стен дома сего, разве о Боге. «Те сняты были и пали».

Вспомните читанное из Иоиля в день пятидесятницы: «Дети Сиона, радуйтесь, ибо дал вам пищу в правде…» «Изолью от духа моего на всяку плоть (образов) и прорекут сыновья ваши, и дочери ваши, и старцы ваши, сны узрят…»

«Дам чудеса на небесах вверху. И знамение на земле внизу…» (Деяния апостолов, гл. 2). Вспомните не во тьме, но в горнице сидящих апостолов: «И начали говорить, ибо дух дал им…» Кроме того…

Афанасий. О брат Лонгин! Долго везешь твою околесную, с твоими херувимами, верблюдами и ослами. У кольца нет конца, по пословице, и у твоей речи.

Ермолай. Не мешай ему, Афанасий! Мне много хорошего привела на память речь его. Вспомнил я Дамаскинову оду[156], которую поют в пресветлейшее воскресения утро: «Богоотец посему Давид…» Образы, или символы, дали вспомнить сень Авраамову, приемлющую в себя трисолнечное единство Божие, и кто мне воспретит мыслить, что Авраам сению своею служит Вышнему? Авраам образует вечного тень, свидетельствует об истине 70 старцев, Моисеем избранных служить скинии откровения. Скиния – значит куща, сень, шатер. В сию сень нисходит. и почивает дух Божий. «Припочил дух на них и пророчествовал» (Числа, гл. 11).

Иезекиилевские твои, друг мой Лонгин, колеса привели на ум венец Павла, воздаваемый ему не в наш день, но в день оный. Вспомнил и перстень, обручающий в жизнь вечную: «Обручу тебя себе вовек… Обручу тебя себе в вере, и узнаешь Господа» (Осия, гл. 2).

Вспомнил и монисто возлюбленной невесты. «Сердце наше привлекла ты единым от очей твоих, единым ожерельем шеи твоей». Ожерелье на шее есть то же кольцо, состоящее из шариков. Вспомнил и яблоко огороженного сада.

А что есть яблоко, если не шар? Что ж есть шар, если не фигура, состоящая из многих колес? «Положите меня в яблоки, ибо уязвлена я любовью». Если бы оно было не тем, никогда бы не сказал Соломон: «Как яблоко золотое в серьге сардийского камня, еще скажи слово приличное ему» (Притчи, гл. 25).

Дражайший твой анфракс и фарсис привели сие: «Утверждение премудрости избраннее золота; вселения же разума дражайше серебра» (Притчи, гл. 16).

Сияние премудрости Божией, из тленных образов блистающей, подобны есть драгоценному сокровищу, в недрах сокровенному. Но очи… очи, зарею Божества блистающие, очи спасительные… очи, тобою упомянутые, представили мне жалости достойного без очей Самсона. Очи сильнейшему сему мужу и судье израильскому выкололи те, кто Исааку грязью затаскали источники. «Очи твои, как озера в Есевоне». Плачет Иеремия о сих очах: «Как омрачил в гневе своем Господь дочь Сиона, сверг с небес на землю славу Израилеву!.. Погрузил Господь и не пощадил. Все красное Иакова разорил. Твердыни дочери Иудиной изверг… Око мое погрязнет… Око мое закрывается… Оскудели очи наши… Померкли очи наши… Рассыпалась радость сердец наших. Упал венец с главы нашей…»

Но никогда они пуще затасканы не были, как в наше время, да не видим то: «Блаженны очи видящие, которых видите». Тут о сем же Иов: «Кто меня устроит по месяцам прежних дней?.. Око было слепым, нога же хромой… Ныне же поругавшиеся малейшие… ни лица моего не пощадили от оплевания». «Обратилися в плач гусли. Песнь же моя в рыдание мне: знаю, что смерть меня сотрет».

В сих Господних очах высокое знание утаивается. «Очи Господни соблюдают чувство» (Притчи, гл. 21).

Сие чувство есть источник мира и веселья. «Видящее око доброе веселит сердце» (Притчи, гл. 15).

Сие Божественное око одно только светится. Один Бог, одна вера, одно око и в Библии и везде. «Сердце наше привлекла ты одним от очей твоих…»

О, преблаженное и вечно сияющее око! Привлеки нас, яви нам вид твой и услышан сотвори нам голос твой, ибо голос твой сладок и образ твой красен. «Голос грома твоего в колесе».

Наконец, вздумалось мне Навиново солнце. Но кто нам удержит оное солнце: «Солнце, пожигающее горы?» Кто поставит в чинном стоянии намеренные точки его?

«Пока дышит день и движутся сени, да увидим не лицо Господне на творящих злое, но последующее за лицом, образующим сияние Божественного вида его, по примеру Моисея: „Лицо же мое не явится тебе“». «Господь же благословил последнее Иова…» Но теперь только лишь пришла мне на ум Илиина колесница огненная…

Афанасий. Куда вам, братцы, понравилась околесная! Один устал, другой начал.

Яков. Подлинно жалки израильскому сердцу иноплеменничею рукою выколотые очи Самсона. Самсон – значит солнце, но Господь, слепцов умудряющий, может ему по времени опять возвратить очи его и сделать из яда съедобную пищу, а из мертвой ослиной челюсти извести сладчайшее питье нетленного источника, как обещался: «Если и что смертное изопьют, не вредит им».

Ермолай. Ах, не один Самсон слеп. Иов, Давид, Соломон, Товит и прочие суть слепцы, при пути сидящие и вопиющие: «Взгляни на меня и помилуй меня…» «Очи наши к Господу Богу нашему…»

Один Господь, мимоходя, сокровенные их очи открывает.

«Просветишь тьму мою…» «Наведу слепых на путь, которого не видели; и по путям, которых не знали, ходить научу их; превращу для них тьму в свет и трудное в легкое» (Исайя, гл. 42).

Тогда сии нищие богатеют, недужные исцеляются, мертвые встают. «Тогда вскочит хромой, как олень…» Идет и мимо Моисея Господь: «Покрою рукою моею над тобою, пока мимо иду».

Ожидает и Исайя гадания Израилевого и говорит, что не минует меня Господь мой. Просит Иеремия: «Исцели меня, Господи, и исцелею… Ибо хвала моя ты» (гл. 17) Жаждет сего же и Аввакум: «Не ты ли искони, Господи Боже, святой мой – и не умрем. Знаю, что присносущен есть, который должен искупить меня и на земле воскресить» (Иов, гл. 19).

Словом сказать, всех их взор и вход к Ною: «Не старались воочию безумных умереть… они же суть в мире…» А исход из ковчега на сушу. «На месте злачном, там посели меня…»

Что деревьям плод и цвет, что ночи дневной свет, что солнцу лучи, что вечерней зари темно блистающие волосы, то и израильскому роду намеренная точка их, помазанный Господь их. Его лучи суть свет очей их, сердца радость, волос и венец главы.

Мы думали (плачет Иеремия), находясь сенью Божиею между незнающими Бога, надоумить их о ведении Божием, и сие будет нам защитой, но не так последовало. Они начали щипать тление наше, а растленными мыслями намеренную точку нашу совсем задавили.

Дух лица нашего, помазанный Господь, яд был в растлениях их, о нем же я сказал: «В сени его поживем в язычниках» (гл. 4). Скорейшие были гонящие нас паче орлов небесных… «Положили трупы рабов твоих, муку птицам…» Однако же волос головы их на время может, а вовек погибнуть не может. Конечно, по времени над трупами рабов Божиих соберутся небесные орлы, силою того: «Призывающий из востока птицу…» (Исайя, 46). «Птицы да умножатся на земле» (Бытие, гл. 1). «Око, ругающее отца… да исторгнут его вороны из дебрия и да съедят его птицы орлы» (Притчи, гл. 30).

Афанасий. Чудно, что старику Товиту очи заслепила падшая сверху грязь воробьиная.

Ермолай. А разве не грязь затаскала источники Иеремиины, осыпала колесо Исаино? Что есть грязь теплая, если не стихийная душа с телом? Представь грязное гнездо с воробьем глазастым, а над трупом – быстрозорного орла; тогда вспомнишь сие: «В которой земле вселяется свет, тьме же какое есть место?», «Птицы да умножатся на земле…» «Есть тело душевное, и есть тело духовное».

Яков. А мне всплыл на сердце сей Соломонов узелок: «Ничто не ново под солнцем».

Афанасий. А тебе в солнце вместо колеса приснился узелок, какой ты тут узелок нашел? Его тут никогда не бывало. Мне кажется, Соломон просто говорит, что в свете все старое: что сегодня есть, то ж и прежде всегда было.

Яков. Высморкай же нос, тогда почувствуешь, что в сыновних и отцовских сих словах тот же дух. «Все, как риза, обветшает. Ты же тот же есть». Разве ты позабыл: «В какой земле вселяется свет…» Подними ухо и услышь, что все ветошь есть под солнцем, но не то, что сверх солнца. И самое солнце есть ветошь, тьма и буря, кроме одного того: «В солнце положил селение свое…» Божие слово и духом Божиим должно дышать. Закройся ж в уголок и кушай свою ветошь: силы в тлении нашли неувядающую пищу того: «Я цвет полевой и крын удольный». «Съедите ветхое и ветхое ветхих и ветхое от лица новых вынесете…» «Похожу в вас…»

Ах! Когда бы ты раскусил хоть сии его слова: «Нет блага человеку, кроме того, что ест и пьет».

Слушай же далее: и сию видел я, что от руки Божией есть, потом сказывает о мудрости, разуме и веселии. Если есть мудрость, тогда есть насыщение и веселье; но когда мудрость в Боге, для того выше сказал: «Мудрого очи его во главе его, а безумный во тьме ходит». А когда говорит: «Суета суетствий… нет изобилия под солнцем», не то же ли есть: «Вкусите и видитю… Плоть ничто, дух животворит…»

Ермолай. Теперь солнцу течение свое далее простирать некуда. Пришло к главной своей точке и стало в твердом стоянии. А остановил оное: «Говорит солнцу, и не восходит…» (Иов, гл. 9). «Повелел буре и стала тишина». «Да станет солнце… и стало солнце…» (Навин, гл. 10).

Тут решение всем звездочетским фигурам и знакам небесным, как дышит Божий вопрос к Иову: «Разумел ли ты союз Плиад и ограждение Орионово открыл ли ты?» Или: «Откроешь знамения небесные во время свое и вечернюю звезду за волосы ее привлечешь ли?» (гл. 38). «Истают все силы небесные, и совлечется небо, как свиток, и все звезды падут, как листья с лозы» (Исайя, гл. 34). Тут собираются все божественные звездочеты. «И пав, поклонилися ему…» «Твой день и твоя ночь…» «Тебе приносит хвалу вся тварь…»

Тут предел луне и звездам. Пока пришел, стал вверху, где был отрок.

Яков. Взбрел же мне: на ум предревний Зороастр с песнею: К???? µ????; ???????? ???? ??????? ?µµ?, то есть «Услышь блаженный, всевидящее имеющий вечное око».

Афанасий. Многие говорят, будто он сие пел солнцу.

Яков. Но может ли солнце одним взором сие видеть, хоть на одной поверхности земли? Взор его не присносущный. Так думали в Персии те тяжкосердые, которые, не взойдя к образуемому, погрязли в образующей стихии. Пускай же и так, а мы с Израилем воспоем сию песнь тому: «Воссияет вам, боящимся имени моего, солнце правды… престол его, как дни неба».

А видали ль вы когда символ, представляющий дождевое облако с радугою? А возле него сияющее солнце с подписью: «Ни дождя, ни дуги без солнца». Так Библия: «Пока найдет дух от Вышнего». Вспомните Михаила, поднявшего шар и вопиющего: «Кто, как Бог?» Вспомните старинных любомудрцев речение сие: «Центр Божий везде, окружности нигде». Вспомните ж и жерновный уломок, сокрушивший темя Авимелеху. Разве жерновный камень не то же есть колесо? Кажется, что…

Афанасий. Вот и третий принялся гнуть те же дуги с лукошками и обручьями. Сколько видеть можно, вы скоро накладете в счет ваших колес решета, блюда, хлебы, опресноки, блины с тарелками, с яйцами, с ложками и орехами и прочую рухлядь. Я помню, что в Иаковлевском лесу, называемом уламлуг (?), находится множество орехов. Придайте горох с бобами и с дождевыми каплями, в Библии, думаю, все сие есть. Не забудьте плодов из Соломоновых садов с Иониною тыквою и арбузами. Наконец, и Захариин семисвечник с кружечками и с горящим в ореховидных чашках елеем; а чашка есть большая часть шара, нежели тарелка, а тарелка – нежели ваш обод. Итак, будет у вас полный пир голодный.

Яков. Что же ты думаешь?

Афанасий. Думаю, что не преминете сие сделать, а я вас запру в пустую горницу.

Яков. Не устыдился всеблагий Бог, одевающийся светом солнечным, и в тленных пеленах скрыться так, как плод в ничтожном зерне; и сокровище, утаенное в рубище, тем приятнее, когда найдется. И как Иона с головою своею есть ничто и один из числа слепых и недужных, лежащих при Божием пути, так и тленная тыква, начало, и рождающаяся, и погибающая, может быть, тень вечного, прохлаждающая Иону. «Осенил ты над головою моею…» Иона – значит голубь. Око его смотрит в вечность, тенью тыквы образуемую. Если б Захарьин свечник не был символ, а масличное дерево – эмблема, никогда бы он не сказал: «Видел…» Видеть светильник и маслину – значит чувствовать разум, соблюдаемый в сих фигурах, которые давно уже изображены в мойсеевских книгах; и не иное значит, что пророчит Иоиль по излиянии духа: «Сны узрят и видения увидят». То ли тебе дивно, что мы в сей Божией земле толчём, роем и находим вечность его? Не слыхал ли ты, что говорит приточник о Библии? «Все сделал Господь себя ради».

И не догадается, что проклят похищающий что-либо от тления иерихонского с собою? Не можем ли чувствовать, что Библия тем есть книга богословская, что ведет нас единственно к ведению Божию, скинув все тленное? Все тут земное разоряется да созиждется скиния нерукотворенная Вышнему. Конечно, забыл ты зарывшего в землю талант. Вспомни блудницу Фамарь; сия женщина тем одним оправдалась, что нашлось у нее кольцо, и гривна, и посох Господние. Вспомни, что земля, рождающая соль, ни к чему уже другому не способна. Куда годится руно сие подлое, если не оросится каплями превыспренней росы, если разумом собственных своих рук не прикроет Вышний? «Сотвори мне величие, сильный…» Весь сеннописанный мрак разоряет, всю тления воду бурею своею возмущает, все неопалимо палит во всесожжение – до единого его дым духа, со всего града сего, вверх столпом возьмется и дышит по Вселенной… «Не дам славы моей иному» (Исайя). «Смирна, и стакта, и касия от риз твоих…»

Афанасий. А я не думаю, чтоб Каин с Ламехом или Саул с Исавом внушали нам своею фигурою присносущие Божие. Как же: «Все сделал Господь себя ради?» Сие же можно сказать о филистимах, а может быть, и о крылатых ваших быках с летучими львами и прочих сплетнях.

Яков. Если бы вы изволили рассудить потоньше, никогда бы сего не сказали; для того-то нам внушается тьма, дабы открылся свет. Кто научил, что такое есть кривое, тот давно показал прямое. Чувствуют, что один взор, познав черное, познает вдруг и белое. Не забывай вопроса: «Тьме же какое есть место?» Саул с Давидом представляют тебе два естества, с собою борющиеся: одно селением света, другое – жилищем тьмы. Когда Ламех убил мужа, Саул изгнал Давида, а Иона в ките страдает, тогда Библия прекрасных вечности очей, землею засыпанных, открыть не может. Тогда в земле израильской царствует голод, а жажда при источнике (воды) Иакова.

Когда же пожерто будет мертвенное жизнью, когда явится суша, на которую пожерший изблевает кит Иону, тогда стены града сего созиждутся, тогда горы возрадуются и взыграют каплющие сладость, восскачут вверх тельцы и встанет на ноги свои весь сонм людей, как писано: «Касающийся вас касается зеницы ока моего». «Ты, воскресши, ущедришь Сиона…» «Умертвил Самсон при смерти своей многих…»

А что называем крылатых волов сплетнями, и приточник тем же их именует. «Не без причины пернатым сети простираются». Но когда сия сеть влачит за собою причину, то уже она и не пустая сплетня.

Афанасий. Бросим сети со сплетнями. Скажи мне, для чего Бог изображается колесом?

Яков. Сей твой вопрос воняет афинейскими плетениями. Он начинает все – не начинается, тем есть начало; не может быть началом ничто, если прежде того было что-либо. То одно есть истинное начало, что все предваряет и само ничем не предваряемо. Один только Бог есть родное начало, что все предваряет. Он все предваряет и после всего остается, чего ни о чем другом уже сказать не можно.

«Остатки младенцам». «Покроет тебя Божие начало» (Второзаконие). Вот кольцо и венец вечного, венчающего тебя милостию! Сие истинное начало образуется и всем тем, что походило на начало, например, главою: «Мудрого очи его во главе его».

То ж источником: «Источник запечатлен…»

Коренем: «Корень премудрости кому открылся?» Зерном: «Семя есть слово Божие». Востоком: «Восток имя ему». Сердцем: «Вода глубока – совет в сердце мужа». «Я сплю, а сердце мое бдит» (Песнь песней). Деревом плодовитым: «Древо жизни посреди рая». Устами: «Не отемнели очи его, не истлели уста его».

Сюда принадлежат облако, искра, отец, мать и проч.

Афанасий. Для чего же сие начало образуется змием?

Яков. Для того, что змий в кольцо свивается, притом и острый взор имеет, как свидетельствует имя его дракон, то есть прозорливый. ?????? – значит видящий, a ?????? – будущий видеть. Око есть правитель делу. Оно в животном есть то, что солнце (есть) в мире, что драгоценные камни в земле. Притом змий свивает такой свиток, что, не узнав ока, не узнаем намерения. Библия есть точный змий; из множества таковых образов сплетается история, будто корзинка или коробочка, вмещающая снисхождение невместимого, похожа на перлову мать, показывающую извне ничтожную жидкость, но внутри как зеницу ока соблюдающую дражайше сияние жемчужного шарика: «Мать его соблюдает все слова сии в сердце своем».

Ковчег завета окован всюду золотом. По наружности кажется что-то человеческое, но внутри жилище Духа Святого. «Преславное говорилось в тебе, град Божий». «Есть тело душевное, и есть тело духовное». «Золото же земли оной доброе…»

Мне кажется, Библия похожа на дом премилосердного и пребогатого Господина, стоящий в пустынях на пути под видом гостиницы, даровой для путников. Сие он вздумал, дабы приблизить честь свою к подлости[157] для некоторого с нею обращения. Господин из тайных своих горниц видел вольные поступки, слышал разговоры всех без разбору угощаемых, избирал себе в дружбу из прохожих, кто бы он ни был, если понравился. А после обыкновенной щедроты делал особливой милости своей вечными участниками. На лице гостиницы написано было: «Все войдут, но не все будут», «Все насытятся, не все насладятся». Сия надпись иным чудна, множайшим казалась смешна. Если таков был Авраам, то и не дивно, что сделал историческим плетением воплощаемые Божии премудрости. Прилично Богу образоваться дорогими камнями, но не меньше сего достойная благодарность Иова, целомудрие Иосифово, ревность Илии, чистота Сусанны, кротость Давида, правда и вера Авраама. А как в розах, лилиях, нарциссах благовонность по доброте одна, разная по вкусу, так сия разновидная сила Божия, таящаяся в избранных его наподобие золота и дорогих камней, довольно заслужила, дабы имена любезнейших человеков и дела их, будто корзинками и кошельками были вседражайшего существа вечного, царствовавшего в одушевленной их плоти. И подлинно сила терпения похожа на адамант, целомудренная чистота – на прозрачную зелень смарагда, вера и любовь Божия – на огненный анфракс. И не напрасно Иезекииль говорит, что руки их исполнены очей. Самые мелочные их действия, будто отломки зеркала, целое лицо Божие изображают, например: «Гнали даже до пределов», «Варак гонящий вслед колесниц его…», «Постигните остаток их…», «Взойдет наипаче над градом, как столб дыма…», «Взойдет скончание града до небес…», «Взял (Авраам телку) и разделил…», «Ударила Юдифь в шею его дважды…», «Простер Иисус руку свою с копьем на град…»

Самая их легонькая сень, будто маленькое крылышко, кроет под собой вечного; и точную правду сказал Иезекииль, что сии животные не имеют хребта. Хребет есть Божий. Одно только лицо их есть собственное, а за лицом следует станок и засада Божия в целом сем Божием граде: «Иисус же и весь Израиль увидели, как взяли засады град и как восходит дым града до небес…» (Навин, гл. 8).

Афанасий. Почему ж они шестикрылые?

Яков. Думаю потому, что в шестодневстве бытейском заключалася вся вещественного мира сего тленная природа, и когда суббота есть селение мира и света, тогда рабочие дни суть место мятежа и тьмы. «Шестижды от бед избавит тебя (Иову говорится), в седьмом же не коснется тебя зло» (гл. 5).

И как трудные дни завесою суть, завесою сладчайшего упокоения преблагословенной субботы, так шестикрылая сих животных сень, тленным лицом закрыв, ведет за собою вечного. «Положил тьму на тайну свою…», «Се сей стоит за стеною нашей…», «Благословил Бог день седьмой…», «Господь же благословил последнее Иова…», «Ниже хребтов их и была высота их…» (Иезекииль, гл. 1). «По высоте твоей умножил ты сынов человеческих…»

Размерь ковчег, разбери скинию и увидишь, что и там, и везде высота и широта нечеловеческая. «Да возможете разуметь то, что широта и долгота, и глубина, и высота…» (К эфесианам, гл. 3). «Ниже хребтов их была высота их».

Афанасий. Мне кажется, нельзя быть приличнее богообразной тени, как око. Зеница в оке есть центр кольца и будто кольцо в кольце. Она есть источник света, а без нее везде все тьма.

Сия дражайшая речь достойна быть образом Вышнего. Тут мне вспомнилось, что наш Ермолай часто сам себе поет оду: «Свет блистания твоего во свете языков изойдет и возгласит бездна с весельем…» Без сомнения, тьма образов есть бездна.

Яков. Конечно, циркуль есть начальная фигура, отец квадратов, треугольников и других бесчисленных. Но однако ж и самая окружность зависит от своего центра, предваряемая оным. И примечания достойное, что циркульный пункт самая крошечная фигурка, умаленнее макового зерна и песчинки, – родитель есть плотных и дебелых фигур с их машинами огромными, И когда отстоль маленькой, вида не имущей и почти ничтожной точки породилися корабли с городскими стенами, хоромами, мостами, башнями, пирамидами, колоссами, лабиринтами… то для чего не могло из тайной бездны вечных недр своих породить все бесчисленное мирских машин число? Оное всякий пункт предваряющее безначальное невидимое начало центр свой везде окружности нигде не имущее, и здесь непрерывным тварей рождением свидетельствующее о безлетном своем пребывании.

«Премудрого очи его во главе его» (Соломон). «Очи же безумных – на концах земли» (Притчи).

Око есть природный циркуль, центр – его зеница. Она просвещает око – владыку всех дел. Что коло в колесе, что зеница в оке и что луч в солнце, то есть Бог, в небесных и земных тьмах знамений, как только из тьмы их блеснули его лучи – Божества. Вдруг невидимая и неустроенная библейная земля, приняв на себя новый вид, просвещается; когда Библия маленький мир, тогда Бог есть солнце ее. Когда есть планета Земля, тогда Бог центр ее. Когда же она человек, послан от него, Бог есть ей дух, сердце, глава, око, зеница. Язычники сверх стихий ничего не прозирали. Посему образы иногда называются языками.

«Свет блистания твоего во свете языков изойдет…», «Процвела пустыня языческая, как крын (лилия)».

Афанасий. Чудным словом и дивным словом сотворена Библия.

Яков. Один святой; для единого один сей стиль.

Афанасий. А на что похож слог библейный? Скажи мне, не гневайся, что она мне показывается басней, к тому ж и нехитрою.

Яков. Я уже тебе сказал, что она похожа на великолепный господский дом, под видом гостиного дома утаенный.

Афанасий. А кроме сего на что похожа?

Яков. Похожа на нехитрый домик, оставленный богатым отцом, один только в наследие сыну; но сын со временем догадался, что сей домик есть громада бесценного сокровища. Стены его, неискусно обмазанные, состояли из неочищенных рудокопных, золотых и серебряных кип; над входом из неограненных алмазов варварская мозаическая надпись была сия: «Сколь красны дома твои, Иаков…», «Их водрузил Господь, а не человек…»

Афанасий. Скажи, еще на что схожа?

Яков. Схожа на грубую, суеверную и древнюю варварскую статую, представляющую умершего за истину друга, но внутри преисполненную высокого рода маргаритом. Подпись такая: «Сила в немощи, цена в нищете, в буйстве премудрость».

Афанасий. Для меня такая древность приятна. А еще на что схожа?

Яков. На рыбацкую сеть, множеством бесчисленных шариков из дражайших камней осажденную, цену свою утаивающих. Они по виду есть пустой водный сосуд, но по силе своей – цепь красот и сокровищ. Похожа на золотородной горы каменную (пещеру), ужасом дышащую пещеру, пресветлые горницы внутри себя скрывающую с надписями: «Гроб жизни», «Источник света», «Гора вышнего».

Похожа на алтарь, посвященный сущему, окруженный вокруг плетнем, который сплетают непроходимые чащи густо насажденных древес, сладчайшие плоды во время свое приносящих. Над заключенными дверями написано: «Не есть сие, но дом Божий».

Афанасий. Рыбацкая сеть, божественная фигура, богословская сплетня, я думаю, одно и то же. Так ли?

Яков. Не знаю, знаю только, что богословская сень не пустая есть, если несет за собою шарик, величиною хоть как зерно горчичное.

Афанасий. Что ж, разве оное великое?

Яков. Оно собою ничто, но внутри великое утаивается. Присмотрися на смоквенное зернышко, есть ли крошечнее его? Подними ж очи и взгляни на силу его умным оком, и увидишь и уверишься, что в нем целое дерево с плодами и листом закрылося, по и бесчисленные миллионы смоковных садов тут же утаилися. Для того хорошенько разжуй, если где в Библии начитаешь: зерно, семена, колос, хлеба, яблоки, смоквы, виноград, плоды, чернуха, тмин, просо и прочее. И не напрасно уподоблено: семя есть слово Божие.

Афанасий. Скажи мне, можно ли библейным стилем писать прочие книги? Мне кажется, можно фигурами небесных кругов и земных шаров изобразить, например, астрономию, дабы она на сих знаменитых знаках изволила ездить, будто на колеснице.

Яков. Для чего ж нельзя? Будто не одевают в высокородное платье обезьян? И будто не восседают рабы в господских каретах? Что до моего мнения надлежит, можно сесть сатане на престол Вышнего.

Афанасий. Ты шутишь, разве астрономия не вечна?

Яков. Если астрономия вечна, тогда где будет сапожное ремесло? Вечным быть – значит все места занять. Разве думаешь, что и в сапожном деле астрономия место имеет? Полно врать, пора кушать, по пословице.

Афанасий. Ведь астрономия есть дух.

Яков. И обоняние есть дух, если понюхать навозную кучу.

Афанасий. Она не около куч упражняется.

Яков. Планета и куча одно и то ж; а твой нос видно, что не чувствует духа сих слов: «В тот день оскудеют девы добрые» (Амос, гл. 8).

Афанасий. Я сих твоих дев не знаю.

Яков. Они не нюхают грязные кучи, но очищенным обонянием чувствуют пречистый дух, плененные им одним. «В благовоние мира твоего течем…» (Песнь песней).

Афанасий. А разве Исаак сына своего не обоняет? «Се благовоние сына моего, как благовония нивы исполненны». Человек не много разнится от грязной кучи.

Яков. Куда ты очень памятлив и проворен в том, что одобряют враки твои! А в том, что может тебе очки (по пословице) вставить, ты туп. Для чего ты в сих словах: «Благовония нивы исполненны» – уронил остаток: «которые благословил Господь»? Веришь ли, какой дух обоняет Исаак из священной нивы? «Послал Бог дух сына своего в сердца ваши, в тление – нетление, во плоти дух Божий чувствует».

«Голос также – голос Иакова, руки же – руки Исава».

Сей-то дух Божий есть благовонный мир, текущий вслед его девам. А сие значит родное идолопочтение, если отнять от целомудренных жен и дочерей израильских золотые серьги и кольца, а переделать оные на тельца литого. Всякая стихия со всем своих мыслей потрохом есть раб, скот и кумир. «И сказали сие Боги твои Израиль» (Исход, гл. 32).

Доброзрачные жены сии и чистые дочери суть: мать Исаакова Ревекка, Рахиль, Асхань, дочь Халева, дочь Иеффая Галаадского, не познавшая мужа, вознесенная во всесожжение Господу; жена, сокрушившая жерновным уломком из израильской башни темя Авимелеху, врагу сынов Гедеоновых; благословенная в женах Иоиль – супруга Ховерова, разбившая колом голову Сисаре и пронзившая живот его. Анна, мать Самуилова, внешним движением уст своих на пьяную похожая, но изливающая перед Господом душу свою. Авигея, супруга невкусного и гордого Навала, почтившая Давида хлебом, вином, овощами, чистою мукою, корзиною гроздей и двумястами смоковных связок. Руфь, Эсфирь, Сусанна, Иудифь – все сии жены и девы с матерью царевою, минув подлые стихийные кучи, идут в горнее со тщанием. «Благословенна ты в женах…»

Сих-то назнаменует Божий вопрос к Иову: «Уразумел ли ты время рождения коз, живущих на горах каменных?»

Сии суть юницы, голубицы, горлицы, вселюбезнейшие Господу, рождением своим умилостивляющие его, о которых сам Авраам говорит: «Владыко Господи, почему уразумею?..» Говорит же к нему: «Возьми юницу трехлетнюю и козу трехлетнюю, и барана трехлетнего, и горлицу, и голубя». И чуть ли не из сего числа воскресил одну Петр: «Она же отворила очи свои…» «Очи твои голубиные…» Тавифа – значит серна. Все сии суть не своей, но Божьей славы преукрашенные служительницы: «Се раба Господня…»

Как же дерзаешь сих прекрасных невест Божиих лишить украшений своих? Как смеешь отдать оные блудницам, угодницам идолов?

«И совлекла ризы вдовства своего… и облеклася в ризы веселия своего… и обложила ожерелье, и цепи, и серьги – и все украшение свое… и было изменено лицо ее… и удивились красоте ее премного очень» (Иудифь, гл. 9).

«Вся слава дочери царевой внутри». Израиль, похитив хорошее у язычников, посвящает Господу. А ты хочешь делать наоборот, например: Гедеон из золотых серег и ожерелий и из золотых цепей, украшающих шеи верблюдов, и из других красот, из плена побежденных врагов добытых, сделал одежду первосвященнику: «Да даст мне всяк муж серьгу из плена своего. И простер руку и вверг ту…» (Судей, гл. 8).

Так Иосиф завладел всею землею египетскою. Ее мудрецы наипаче писали фигурами, что все Израиль под именем Иосифа посвятил живому Богу. А все то Иосиф, то есть приложение, что прилагается сверх тленных образов, которые в виде египтян просят Иосифа: «Дай семя, да посеем, и живы будем, и не умрем, и земля не опустеет. Дает им хлебы за скотов их, плоть ничто же…»

Мне кажется, что и самая славная египетская фигура сфинкс перенесена Израилем в посвящение Богу. Она мучила не могущих решить полезнейшего гадания. И князь израильский Иеффай с воинством своим переколол всех мужей Ефремовых, не могущих решить фигуры сей – колос. «Говорите „колос“. И не сумели говорить так, и взяли их, и закололи» (Судей, гл. 12).

Афанасий. А что значит слово сие – колос?

Яков. Думаю, то же, что пшеничный колос.

Афанасий. Я слышу: колос, но не слышу силы его.

Яков. Думаю, он из числа тех, которые рвали и молотили и ели апостолы в субботу.

Афанасий. Тех-то я и не разумею. Апостолам чужое рвать не пристало: своего не имели жать и молотить некогда, а исторгать, будто пеньку, дурно; да и кушать зерно сырое скотам прилично. Конечно, сей колос есть фигура.

Яков. Без сомнения, он из числа семи Колосов, явившихся во сне фараону: «И семь Колосов исходили из стеблия единого, избранные и добрые».

Афанасий. А я сих фараоновых пуще не понимаю; если что смыслишь – скажи, не мучь.

Яков. Бытейская седьмица. Скажите мне, что она есть, если не из всемирных тварей громада грубых и невкусных болванов? Но когда присмотреться и вникнуть внутрь, тогда можно увидеть, что в сей жесткой и отощалой седьмице скрывается седьмица инородная, гораздо слаще, сытнее и питательнее наружной; а составляют обе одну седьмицу.

«И был вечер, и было утро, день один». Будто наличная седьмица колос, а тайная – зерно; или один пустой, а другой внутри полный – 7 дней и 7 колосов.

«Повторил же сон фараону дважды. Однако ж сон фараонов один есть». «И был вечер, и было утро, день один». Слово Божие является одинаковое, но слышится двойное. «Что Бог творит, показал фараону».

«Лицо одно, но две породы: пустая и Божия, явная и тайная, образующая и образуемая». «И пожрали семь Колосов тонких и истонченных ветром семь Колосов избранных и полных».

Так, как Кит Иону. Однако же и тьма его обнимет.

Афанасий. Куда ты нелепую дичину наврал?

Яков. Ночь не светла не будет тебе; раскуси только хорошенько. Разве то для тебя трудным и жестоким кажется, что в седьмице свет, а в колосьях хлеб? Но сердце тогда насыщается, когда просвещается. Взгляни на Давидову речь: «Отразился на нас…» Увидим там же вместе свет и пшеницу. «И жизнь была светом человеку» (Евангелие от Иоанна, гл. 1).

Рассуждай и сие: «Взалчут на вечер…» Когда вечер с ночью голодный, тогда утро со светом сытное. «Исполнюсь завтра… Насыщуся, когда… Разумею-де сон сей, да ночью жеи видел». «И се свечник золотой весь…» Но что значит? Внутренний ему ангел толкует: «Сие слово Господне…» «Светильник ногам моим закон твой…» О сем светильнике наведайся в книге (Исход, гл. 25).

Сколь же велико сходство, равнословие и пропорция – 7 вечерей с утрами, 7 колосов с колесами, 7 свечничих ветвей со светильцами.

В вечерах утро, день, око, шар, солнце. В пустых колосах колосы полные с зерном. В светильника ветвях, от одного стебля происшедших, кружочки с чашечками, полушариками, наполненными елеем и просвещающим, и насыщающим. Теперь о сем свечнике скажу с Захарьиным ангелом: «Семь сих очи Господни суть, призирающие на всю землю. Так семь же и светов, просвещающих Вселенную, и семь хлебов, насыщающих 5 тысяч». Сие слово Господне…

Афанасий. Так разве же у Бога только 7 очей?

Яков. Врешь! Не 7, но одна вечность. 7 дней заключили в себе всю тварь. А сверх всей седьмицы блистает слава вечного – как одно лицо в семи зеркалах, и одно солнце в семи днях, и один огонь в семи свечах, и одно зерно в семи добрых колосах, и одна печать в семи сургучах. «Призирающие на всю землю», то есть открывающиеся сверх всей тлени… «И свет во тьме светится…»

Если ты уже приметил, что ветви светильника и добрые колосы происходят от одного стебля, чего в простых колосах никогда не бывает, не забудь же, что и блеск светлой седьмицы молниевидно исходит от одной пустой плоти. «Всяка плоть – трава…» – вот тебе стеблие.

Сие означает Захария тенью двух маслин, правой и левой, приосеняющих свечник. «Не в силе вещей, не в крепости, но в духе моем говорит Господь-Вседержитель» (гл. 4).

«Съест от левых людей и не насытится» (Исайя).

«Пошлю голод на землю» – то же, что «взалчут на вечер…»

«Повторился же сон фараону дважды, как истина будет: слово, которое от Бога» (Бытие, гл. 41).

Разжуй: от Бога, а прочее сон, тень. Если ж тебе все сие нелепостью кажется, так послушай самого Иосифа: «Семь Колосов добрых семь лет есть».

Афанасий. Так на что же лгать? 7 лет, а не 7 дней.

Яков. А! А! Тут-то твой видно закоулок? Не скроешься! У Бога день как 1000 лет.

Итак, мне кажется: «Говорите „колос“ – значит раскусите слово Божие да не умрете». «Я есть хлеб животный…» «Жестоко есть слово сие…» «Имеющий уши слышать…» «Если же не послушаете, втайне восплачется душа ваша».

Разве думаешь не одно то: неведение, ночь, сон, голод, меч, мучение, смерть, ад?.. «Кто нас разлучит от любви Божией».

Тут-то заключается бедность, тление, расточение, утеснение… Пожалуйста, взгляни на начало (гл. 15 Иеремии).

«Ты оставил меня, – говорит Господь, – и прострю руку мою на тебя, и убью тебя…» «И взял их и заколол…» (Судей, гл. 12). «Се сей лежит на падение…»

Теперь, обратив речи к намеренной точке, сказываю вам, что не только землю с ее плодами и рождениями, но все небесные и земные фигуры, домашние древним, наипаче в Египте любомудрцам, отняв от означения таинств их, перенес Израиль в посвящение Господу, и ты ли похитить поучаешься опять?

«И снял фараон перстень с руки своей, возложил его на руку Иосифову, и облек его в ризу червленну, и возложил гривну золотую на шею его, и посадил его на колесницу свою вторую».

«Взошел ты на высоту… принял ты даяния… И отворив сокровища свои, принесли ему дары: золото, и ливан, и смирну». «Цари аравстии и Сава дары приведут».

Афанасий. Не похищаю, а спрашиваю, можно ль, например, арифметику, геометрию или…

Яков. Потеряли цену свою пророки языческие тогда, когда прореченное о всеобщем, о безвременном, о безместном, обратив к частному, местному и временному, перенесли оное на князей, на сынов человеческих. Сей есть всеобщий источник идолослужения. Тлен повсюду влез на колесницу Божию. Сами свой прах вознесли на высоту Господню. «Сии на колесницах и сии на конях…»

Посади, если хочешь, служанку стихии, твою астрономию. Вознеси на колесницу вечного. «Колесница Божия тьмой тьмы…»

Афанасий. Что есть вечность?

Яков. То, что истина.

Афанасий. Что есть истина?

Яков. То, что пречистое, нетленное и единое.

Афанасий. Не можно ль несколько рассказать яснее?

Яков. То, что везде, всегда, все во всем есть.

Афанасий. Отрежь как можно проще.

Яков. То, что везде и нигде.

Афанасий. Фу! Ты сам толком пуще мне очи помрачил.

Яков. Иначе от тебя не отделаться.

Афанасий. Ну, для чего Бог изображается образами?

Яков. А ты для чего твои мысли изображаешь фигурами букв или ударением воздуха?

Афанасий. Для того, что мысли мои не видны.

Яков. А Бог во сто тысяч раз сокровеннее твоих мыслей, нежели твоя воздушная мысль в наружном твоем болване.

Афанасий. Хорошо. Скажи же мне, кто сии Божественные узы сплетает?

Яков. Те, что разрешают.

Афанасий. А разрешает кто?

Яков. Те, что связуют.

Афанасий. А я ни сих, ни тех не знаю.

Яков. Разве ты никогда не слыхал о Веселеиле и его товарищах, украсивших разными художествами храм Господен? Пробеги «Исход», гл. 31 или 37. Сей первый художник скинии посребрил и позолотил столпы: вылил золотые кольца, золотые петли, золотые крючки, пуговицы, колокольчики на священничьей одежде, серебряные куполки скинии, медные у дверей головки и проч. и проч.

Афанасий. Видно, что Веселеил был крючкотворец.

Яков. А Гедеоном составленную ризу уже ты позабыл? Она, конечно, то же, что Веселеилов логион, то есть слово Божие. Вспомни, какое число всех приношений Господу от сынов Израилевых, и воскликни с Варухом: «О Израиль, сколь велик дом Божий и пространно место селения его: велико и не имеет конца, высоко и безмерно» (гл. 3).

Все сии приносы суть узлы, славу Божию внутри утаивающие: «Да возьмешь от начатка плодов земли твоей, которую Господь Бог дает тебе в жребий, и вложишь в кошницу и пойдешь на место, которое изберет Господь Бог твой, призывать имя его там. И ныне се принес начатки от плодов земли, которую дал мне ты» (Второзаконие, гл. 26).

«Взяла мать его ковчежец ситовый, и помазала и клеем, и смолою, и вложила отрока в него, и положила его в лучице при реке» (Исход).

Но Исаак связанный, Иосиф в узах, Моисей в коробочке, Самсон в веревках, Даниил во рву, Иеремия в колоде, Петр в темнице, Павел в кошнице – верю, что они не для всех кажутся узлами. «Развяжите его, оставьте идти» (Евангелие от Иоанна, гл. 11). «Изведи из темницы душу мою». «От бездн земли возвел меня ты».

О всех сих несмышленых детях еврейских, держащих в руках своих ветви того финика: «Как финик, возвысился на берегах». Да тут же и о самом себе Павел: «Мы буйные Христа ради…» Сии узлы, будто змии, вьются и переплетаются между собою, нечаянно там являя голову, где был недавно хвост, и напротив. И как две природы: главная и низшая, вечная и тленная – все составляют, так и два образа, составляющие символ, по всему священному полю являются, часто переменяя место своей тьмы на землю вселяющегося света, и напротив, например: «Золото оной земли доброе…» Золото обозначает вечную, земля – тленную природу.

Вспомним третий день бытейный и увидим, что сей хвост недавно был головою. Там море есть место тлени, а суша – земля, плодоприносящая Божие обетование. «На месте злачном, там вселил меня…» «Погрязли, как олово, в воде обильной» (Исход).

Кит в сравнении моря фигура есть Божией премудрости, плавающей сверх стихийной гнили. «И дух Божий носился сверх воды». «И всплыло железо» (4-ая Царств, гл. 6, ст. 6).

«Господь Бог твой ведет тебя в землю благую… В землю пшеницы… в землю, в ней же камни, железо, и от гор ее ископаешь медь» (Второзаконие, гл. 8).

Но вода, Моисеем изведенная от камня и Самсоном из челюсти ослиной, знаменует вечность. Камень же и челюсть есть прах гнили. Взгляни же на нерукосечный Даниилов камень с горою и увидишь, что камень есть чертог света слова Божия, а гора – плоти и крови ложе. Но сей змий вдруг завернул голову к хвосту, если поднять очи к рождающемуся и к вертепному камню, к воскресшему и ко гробу. Иногда голова его и хвост в одном месте, будто хвост в устах держа, делается кольцом. Взгляни на второй бытейный день. «Посреди воды и воды… вода и вода…»

Сей воды и Давид жаждет, пренебрег одну. «Кто напоит меня водою из рва, который в Вифлееме» (2-ая Царств, гл. 23).

Иногда змия сего свитки очень между собою схожи, например: Моисей влагает в воду дерево, Елисей – соль, корабельщики – Иону, предтеча – Христа.

«Сходящие в море… творящие делания в водах многих…» И Даниил ввергает меч дракону или великому змию в уста. Оный шар был смешан из смолы, жира и волны.

Сии три печати от духа премудрости Божией. Манна, падающая сверх поверхности земной, похожа на снежную крупу, а снег – на руно. «Дающего снег свой, как волну…» «Полагающий пределы твои мир, и тука пшеницы насыти…»

Оно печатлеется в паче из благовонных деревьев смолою: «Как смирна избрана, издает благоухание» (Сирах). Куда страшна и опасна Библия, пока семиглавому сему змию вбросить в изблевающие горних вод челюсти свою пилюлю не удостоит тот. «Посылающий слово свое земле…» «Одежда его бела, как снег, и волосы головы его, как волна, чистые…» (Даниил). Тогда сего аспида отрок малый поведет. «Зрите чтилища ваши» (Даниил).

Смотри, как вьется змий сей и играет! Море и кит, кит и Иона, Иона и тыква. Море в рассуждении кита есть ничто; а кит в рассуждении Ионы – пустошь. Иона взглядом тыквы голову его прохлаждающей, а тыква взором славы вечного ничто же есть.

«Поиграешь ли с ним?.. Извлечешь ли змия удочкой? Или вденешь кольцо в ноздри его…» (Иов, гл. 40). Сей змий весь Иордан вмещает в уста свои. А на одно око Божие, будто на удочку, возьмется. Все плаватели хвоста и все корабли рыбацкие не поднимут головы его: «Сотворен поруганным быть…» (Иов, гл. 40). «Змий сей, его же создал ты…»

«Поругаются ему, и укорят его, и оплюют его…» (Лука).

То же рассуждается о рыбе Товииной с печенью ее и сердцем; о рыбе, удочкою Петровою извлеченной, с монетою внутри ее; о рыбах, Христом благословенных. «Иду рыбу ловить…»

Таковые ж свертки сгибает змий сей и здесь: вода и ковчег, ковчег и Ной, Ной и голубица, голубица и око, око и верхи гор, верх и вечность. «Взошедши на гору стреминную…» (Иов, гл. 4). «Ложе его острее острия…» (Иов, гл. 41).

То же и здесь: Содом и огонь, огонь и дым, дым и дух, дух и благовоние; а Лот – значит благоухание. «Взойдет дым гневом его…» «Потрудившись, запалим город огнем…» «Увидели дым, восходящий от града до небес» (Навин, гл. 8). «Дух, и вода, и кровь, и трое воедино» (Иоанна послание).

Те же винты, или извития змиины, и здесь: Израиль и язычники. Израиль и скиния, скиния и мера ее, чудно составляющие во всех частях сумму десятичную. Наконец, вся скиния ничто есть.

Взглядом внутренностей ее сие есть: манны, светильника, хлебов и проч. А сие опять ничто же есть. Взглядом славы Божией, во мраке сем блистающей: «Небо небес не довлеет тебе…»

Афанасий. Ты мне своими винтами змииными совсем ум помрачаешь; скажи только мне, которую ты насчитал сумму десятичную в частях скинии и в мере, и в числе ее?

Яков. Скиния из десяти опон – вот тебе десяток в частях! Долгота каждой опоны 28 локтей – вот десяток: 2 и 8. Во всех опонах локтей 280. Вот в числе локтей так, как в долготе, десяток: 2 и 8! Широта каждой опоны 4 локтя, а во всех 40, скинь на счеты 1, 2, 3, 4, и выйдет 10, а 4… 40… и 400 в той же пропорции суть.

Афанасий. Вот еще какие крючки! Они несколько подходят к нашим гражданским.

Яков. Мера и число всегда есть Божие. «Ниже хребтов их и была высота их…» (Иезекииль).

«Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих».

«Сочти своих домочадцев». «Возвел очи мои и вижу: и се муж, и в руке его веревка землемерная…» (Захария, гл. 2).

Вся Библия есть узел и узлов цепь. Вся в одном узле и в тьмах тьмы узлов, там же весь сей рай насадил Господь Бог во Эдеме на востоке.

«Большая будет слава храма сего, последняя больше первой», – говорит Господь (Аггей, гл. 2).

Эдем – значит рай сладости, увеселительный сад. Что же за вздор рай в Эдеме? Сад в саду?..

Весь сей хворост есть чаша колких шиповников. Продерись, развяжи и вкусишь от древа жизни. «Древо жизни посреди рая…» «Восток имя ему…» «Гортань его сладость…» «И пошли по пустыне и пришли до Хеврона» (Числа, гл. 13).

Хеврон есть град горний, значит дружество. По чащам сих узлов ходит неисследимая Божия премудрость. Сюда-то приточник: «Не знаю следа орла, парящего по воздуху, и пути змия, ползущего по камням…» (гл. 30). «Услышали голос Господа Бога ходящие в раю…»

Самый последний голосок или словцо дышит символом или зависит от него. Например: «Там его узрите…», то есть на горе, сверх горы, выше стихий. «Горнее мудрствуйте, а не земное…» «Там взойдут колена, колена Господние…» «Там взращу рог Давиду…» Каждая пара образов есть двое, двое. «Все сугубо, одно против одного» (Сирах, гл. 42). «Единого Господа Бог, двое сии…» «Вошли к Ною в ковчег два, два…»

А если рассудить, тогда каждый образ есть трое, то есть простой, образующий и образуемый, например: хлеб простой, хлеб образующий и хлеб ангельский. «Не о хлебе едином жив будет человек…»

Гроздь простая, образующая и веселящая. «Вино веселит сердце человека…» «Кровь гроздей пил – вино…»

Небо простое, образующее и небо небес. Так как круг в колесе – солнце в солнце. «Небо небес с Господу». И думаю: в сию-то силу сказывает приточник: «К словам мудрых прилагай твое ухо… да разумеешь, как добры. Ты же напиши их себе трижды… (на сердце твоем), если-де хочешь совета смысла и разума» (гл. 22).

При всем сем вспомни межеванье между городом и городом, Моисеем узаконенное. Два образа суть, как два населенные города. Более же не забудь сего: «В какой земле вселяется свет? Тьме же какое есть место? Если введешь меня в пределы (terminus) их». «Если же и знаешь пути их?» «Где был ты, когда основал землю?» «Кто положил меры ее? Знаешь ли?» «Возвести мне, если знаешь разум (земли)…» (Иов, гл. 38).

Афанасий. Я устал, слушая твоих узлов собрание.

Яков. Вспомни кущи Израилевы, сады Соломоновы. «Встань, север, и гряди, юг…» «Дух все испытывает и глубины Божии…» Из таковой кущи колом Иоиль пробила голову Сисаре (Судей, гл. 14, ст. 21).

Таков был сын Иакова Иуда. «Привязывающий к лозе жеребца своего»… Разве к подлому привязывает?.. «Я лоза…»

Взгляни, пожалуй, на Иисуса Навина с Халевом. Разве не видишь, какое сокровище несут сии мужи? На дрюке привязана из земли Божией пребогатая гроздь, кроме шинков (полевых роз) и смокв. Сколько виноградных ягод, столько шариков, сколько шариков, столько узлов, заключающих в себе сладчайший Божества сок, веселящий сердце, при котором пирует небесный учитель с учениками своими. «Сия есть кровь моя…» «Пили же и упились с ним» (Бытие, гл. 43).

Что же касается решателей сих божественных гаданий, вспомни Даниила с Иосифом, разрешающих сны. «Не Бог ли изъявления их есть» (Бытие, гл. 40). «Сказывающий сны, и возвещающий сокровенное, и разрешающий союзы» (Даниил, гл. 5).

Вспомни Маркина обручника, слышащего во сне голос ангела Божия, вспомни Моисея, узревшего во мраке Бога.

Вспомни Авраама, разделяющего пополам скотов перед Господом (Бытие, гл. 15). «Когда заходит солнце, ужас нападает на Авраама».

Разделить и разрешить значит то же.

Таков был Авель, принесший первородное и от тука овец Господу, и не упадет лицо его, но, подняв очи, видит день Господен.

Таков был тот: «Зубы его белее молока…» Таковы были те: «Кровь гроздей пил – вино с туком ягненка…»

Вспомни, какой пророк скушал горький свиток? Но куда сладок был, когда дожевался до остатка. «Остаток есть Бог». «Открыл ты младенцам…» «Остатки младенцам…»

Но и все пророки вопиют: «Видел, видел…» Вспомни Самсона, веревки и льва растерзающего, находящего в ядовитом съедобное, а в жестком сладкое. «Насыщуся, когда явишься мне в славе твоей».

Вспомни Давида, исторгающего из уст львиных и медвежьих овцу. Сей из Голиафовых, а Юдифь из Олоферновых ножен мечи извлекает. «Живо бо слово Божие, острей паче всякого меча…»

Еанея, сын Иодаев, убил льва, вырвал копье из рук египтянина: «И убил его копьем его» (2-ая Царств, гл. 23) «Как искры по стеблию потекут…»

Кто разорил города Иерихон и Гаий?

Кто расторгнул ополчение иноплеменничее и достал воду Давиду из рва вифлеемского? «Облекися в славу твою, Иерусалим, град святой… Совлеки узы шеи твоей, плененная дочь Сиона» (Исайя, гл. 52).

Подумай, где тот, кто на гумне молотит? А к нему на воловом возу прикатывается кивот Господен: «Светися, светися, Иерусалим…» «Благословенны житницы твои…» (Второзаконие, гл. 28). «Благослови, Господь, дом Авездаров…» (2-ая Царств, 6).

Посмотри, что делает муж Руфин Вооз? Служанки его жнут и вяжут снопы, а он вымолачивает из стеблей зерно. «Се тот веет на гумне ячмень сей ночи» (Руфь, гл. 3). «И преломив, дает им. Им же отворились очи».

Афанасий. Я о всех сих читал, но не даются читать. Трудно.

Яков. Так послушай же о новейших скинотворцах и плетущих сети рыбаках, вот они: «Если свяжете на земле – будут связаны на небесах…» Никогда они не вяжут узлов, чтоб не скрывалась внутри цельная простота голубиного ока, и никогда не разрешают гаданий, чтоб не вынуть оттуда перстня сладчайшего меда и сота вечности.

«От едящего съедобное и от крепкого изойдет сладкое. И съедите ветхое и ветхое ветхих. Вениамин – волк, хищник, рано ест, еще и на вечер даст пищу» (Бытие, гл. 49). «Верил Авраам Богу, и вменилось ему в правду (все писаное)».

Знамения же веровавшим сие… языки возгласят новые… змия возьмут.

И сие сказав, дунул и говорит им: «Примите Дух Святой! Кому отпустите грехи, отпустятся им, и кому же держите, держатся».

Афанасий. Пускай же сему разговору будет имя:

Кольцо.