Борьба и пря о том: претрудно быть злым, легко быть благим

Возлетев нетопырьскими крыльями Сатана из преисподних в горнее, остановился на пределах атмосферы[208]. Узрев же ночным оком лучезарный оный дом: «Премудрость создала себе дом и утвердила пирамид[209]семь», адским рыком, аки громом, возревел так: «К чему сей дом сотворен?»

На сей трус бурен сребровидными со златым междорамием крыльями, как орел на лов, ниспускаясь, Михаил возопил: «О враг Божий! Почто ты здесь? И что тебе здесь? Древле отрыгнул ты предо мною хулу на Моисеево тело»[210]. Ныне тот же яд изблеваешь на дом Божий. Кто как Бог? И что доброе и столь прекрасное, как дом его? Да запретит тебе Господь мой, ему же предстою днесь!..

Сатана. Не подобает небесных воинств архистратигу[211] быть сварливому, но тихому, кроткому и…

Михаил. О змий! Умягчил ты слова твои паче елея, и они суть стрелы. Не твое есть разуметь, что благовременный гнев есть то любовь Божия, а что безвременная милость есть то твое сердце.

Сатана. Се странную песнь воспел ты!

Михаил. Странное же новое и преславное воспевают небесные силы во граде Божием. Сия есть истина.

Сатана[212]. Силы же преисподние что ли поют?

Михаил. Силы твои поют подлое, мирское, мерзкое. Сказать же Петровым в «Деяниях» словом (commune, ??????, coenum) – просто сказать грязь рыночную и обвившую иезекиилевский оный оприснок мотылу[213].

Сатана. Ха-ха-хе! Странное поют силы небесные…

Михаил. О ругатель! К чему сей песий смех твой? Не таится же предо мною лукавство твое. Нарицая странною, тайно клевещешь небесную славу и догматы ее, воздавая ей мнимое тобою неблаголепие и непреподобие, просто сказать, вздор.

Сатана. Ныне же, не обынуясь, провещал ты причину, чего ради преисподнее жительство в тысячу крат многолюднее паче вашего небесного?

Михаил. И лжешь, и темноречишь. Открой, если можешь, откровеннее сердца твоего бездну.

Сатана. О, Апокалипта[214] странность в догматах, неравность в пути, трудность в деле, сей есть троеродный источник пустыни вашей небесной.

Михаил. Не можно ли хоть мало откровеннее?

Сатана. Претрудно быть жителем небесным. Внял ли ты? Се причина, опустошившая небеса ваши.

Михаил. Откуда сей камень и кто его положил в основание?

Сатана. Се я глаголю! Претрудно быть, и было так.

Михаил. Ты ли творец догмата сего?

Сатана. Сей догмат есть несокрушимый адамант.

Михаил. «Внемли, небо, и слушай, земля!..» Услышите и преисподнее! Какая есть большая на Господа Вседержителя хула и клевета паче сей? Се удица, всех уловляющая! Се ключ, всем врата ада открывающий. Се соблазн, всем путь на небеса оскорбляющий! О украшенная гробница царская, полна мертвых костей и праха, мир блудословный! Прельщаешь старых, молодых и детей. Вяжешь в прелести, как птенцов в сети.

Весь мир дышит его духом. Он есть сердце миру. Сердце нечистое, сердце плотское. Се богомерзкая троица: сатана, плоть, мир. Кто даст мне меч Божий, да проколю сего мадианита[215], любодействующего с блудницею и любодейницею мира сего, и обличу срамоту ее?

И, подняв Михаил молниевидное копье, поразил адамантовым острием Сатану в самое сердце его и поверг его в облако вечернее. Он же, падая стремглав, воскликал: «Ура! Ура! Победил! Победил!» Из средины же облака возревел: «О, о Апокалипта! Призови небо и землю в свидетели, я же тебе не покорюся, даже к сему я тверд в сем моем догмате».

Михаил. О нетопырь! Горе тебе, творящему свет тьмою, тьму же светом, нарицающему сладкое горьким, легкое же бременем.

Сатана. Не писано ли: «Нужное есть Царствие Божие?..»

Михаил. Онемей, пес лживый!

Сатана. И не прилагающие усилие достигают ли оное?..

Михаил. Лай, лай ныне, пес, издалека на солнце… Господи Боже мой! Правда твоя, как полдень. Кто как ты? Ты сам дракону сему челюсти его, всех пожирающие, заградил не один только день твой, который есть, как тысяча лет. Аминь.

На сей шум и рев, как еродиевы птенцы[216] слетают с гнезда к матери своей, поправшей змия, – он же под ногами ее вьется, развивается – так низлетели к Михаилу Гавриил, Рафаил, Уриил и Варахиил[217]. Михаил же, как боголюбивый Еродий, терзает и попирает домашнего врага, воздавая благодать дому владыки, позволившему на семи башнях, надзирающих премудрый дом его, возгнездиться птицам по писанию: «Сколь возлюблены селения твои!..» «Птица обрела себе храмину». «Там птицы возгнездятся». «Еродиево жилище предводительствует ими». «Блаженны живущие в доме твоем…»