9. «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и антимарксистские интерпретации марксизма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

9. «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и антимарксистские интерпретации марксизма

Дискуссия о молодом Марксе, начало которой положило издание «Экономическо-философских рукописей 1844 года», – специфическая форма борьбы между социалистической и буржуазной идеологией. Чтобы правильно понять эту борьбу, необходимо уяснить, почему именно эти рукописи стали, так сказать, камнем преткновения. Ведь и до их издания были уже напечатаны другие, более ранние работы Маркса и Энгельса, так же как и некоторые их более поздние работы (например, «Святое семейство»), которые также не являются произведениями зрелого марксизма.

Ответ на поставленный нами вопрос, по-видимому, определяется характером идеологической борьбы, развернувшейся вокруг рукописей 1844 г. Диссертация Маркса не могла стать отправным пунктом для радикальной антимарксистской реинтерпретации марксизма просто потому, что она еще далека от марксизма. «Святое семейство», напротив, как будет показано в дальнейшем, находится на противоположном полюсе исторического процесса формирования марксизма. Правда, и в этой работе имеются положения, от которых Маркс и Энгельс впоследствии отказались. Но они не относятся к ее основному содержанию.

«Экономическо-философские рукописи 1844 года» принципиально отличаются от диссертации Маркса, так как в них уже высказывается, хотя и не по всем рассматриваемым вопросам, марксистская точка зрения. Но эти рукописи существенно отличаются и от «Святого семейства», поскольку марксистские воззрения изложены в них неадекватным образом, фрагментарно, недостаточно последовательно и в терминах, которые не выявляют, а, напротив, оставляют в тени коренное отличие учения Маркса от философской антропологии Фейербаха. Об этом достаточно уже говорилось выше. Ограничимся поэтому лишь кратким подытоживанием.

«Экономическо-философские рукописи 1844 года», как правильно, на наш взгляд, подчеркивает Г. Бэсс, представляют собой завершение одного этапа формирования философии марксизма и начало нового, качественно отличного этапа. «Отныне брешь пробита, учение Маркса находится на пороге своей зрелости. Это, собственно, и делает рукописи особенно интересными… Вот почему, как мы сегодня видим, противники марксизма ищут себе пищу в этих рукописях» (67; 102). Иными словами, именно переходный характер этой работы, т.е. наличие в ней наряду с положениями марксизма элементов антропологического материализма, особенно привлекает буржуазных «реинтерпретаторов» марксизма. Поясняя эту свою точку зрения, Г. Бэсс указывает: «Понятие производительных сил, понятие производственных отношений, понятие диалектической связи, необходимо объединяющей две конституирующие стороны производства, еще не сформулированы в научных терминах» (там же, 107).

В другом марксистском исследовании, принадлежащем М. Буру, подчеркивается, что рукописи 1844 г. характеризуются не только своей принадлежностью к ранним работам Маркса. Не менее существенно и то, что это не законченная, а скорее подготовительная работа к последующим исследованиям Маркса. Она отличается от последующих исследований тем, что в ней Маркс «подвергает изучаемые политико-экономические учения и экономическую жизнь того времени моральному, чтобы не сказать морализирующему, осуждению» (74; 816). Поэтому и понятие отчуждения нередко применяется в рукописях не столько в экономическом, сколько в моральном смысле, т.е. как характеристика безнравственности буржуазного общества.

Точку зрения М. Бура полностью поддерживает Р. Штейгервальд (54; 58 – 61). Разделяя в основном эту оценку рукописей 1844 г., мы попытаемся выяснить истоки этой «морализирующей» критики капитализма, которую Маркс впоследствии рассматривал как теоретически несостоятельную[155]. Нам представляется, что суть дела сводится к одному из аспектов понятия отчуждения, как оно применяется в рукописях, а именно к антропологическому его аспекту, который в дальнейшем был исключен Марксом и Энгельсом из этого понятия. С одной стороны, понятие отчуждения фиксирует экономический факт – отчуждение продукта труда и самой производительной деятельности. Это содержание понятия «эксплуатация трудящихся собственниками средств производства» получает систематическое развитие в произведениях зрелого марксизма. Здесь перед нами действительное открытие Маркса, открытие отчужденного труда как исторически необходимой и преходящей антагонистической формы социально-экономического прогресса. С другой стороны, понятие отчуждения применяется и в фейербаховском смысле, т.е. как характеристика противоестественного положения человеческой личности, естественные потребности которой подавляются извращенным устройством общества, вынуждающим ее вести не соответствующий человеческой природе образ жизни, т.е. удовлетворять естественные потребности неестественным образом. Это-то и называется в рукописях 1844 г. отчуждением и самоотчуждением человеческой сущности. Последнее не сводится к отчуждению труда, поскольку сущность человека рассматривается как наличествующее с самого начала истории, а не становящееся, изменяющееся, развивающееся в ходе исторического процесса. В этом смысле речь идет об утере человеком своей сущности, а упразднение отчуждения характеризуется как возвращение человека к самому себе, обретение утерянной сущности. Антагонистические противоречия капиталистического строя оказываются с этой точки зрения противоречиями между человеческим естеством и несоответствующими ему, уродующими это естество экономическими и политическими отношениями. Сущность человека в этой связи характеризуется не как совокупность исторически определенных общественных отношений, антагонистический характер которых выражается в классовой поляризации общества. Между тем пролетариат стремится уничтожить капиталистические отношения не потому, что они противоестественны, а потому, что они его порабощают. Объективная необходимость его борьбы против капитализма коренится в исторически преходящем характере буржуазных производственных отношений.

Ниже будет показано, что новейшая антимарксистская интерпретация марксизма, основывающаяся на крайне одностороннем рассмотрении «Экономическо-философских рукописей», как правило, принимает в качестве отправного пункта антропологическую характеристику отчуждения.

Уже первые социал-демократические комментаторы «Экономическо-философских рукописей 1844 года» С. Ландсгут и И. Майер утверждали, что они имеют «основополагающее значение» и «в определенном смысле являются важнейшей работой Маркса. Они образуют узловой пункт всего умственного развития Маркса, пункт, в котором из идеи „истинной действительности человека“ непосредственно возникают принципы его экономического анализа» (92; XIII). Более того, рукописи характеризуются как высшее достижение его гения. «Это – единственный документ, в котором интеллект Маркса выступает во всей своей мощи» (92; XXVIII). Значение рукописей, по утверждению Ландсгута и Майера, состоит в том, что они открывают путь «для нового понимания» марксизма, в духе этического социализма, который, отвергая «грубую» идею экспроприации экспроприаторов, провозглашает субъективную необходимость «осуществления истинного предназначения человека» (92; XLI). Стоит ли доказывать, что «истинное предназначение человека» допускает самые различные, в том числе и взаимоисключающие, истолкования? Эта формула приемлема для любой разновидности современного буржуазного гуманизма, фразеология которого вполне сочетается с любым подавлением человеческой личности.

С. Ландсгут и И. Майер были, пожалуй, первыми интерпретаторами рукописей 1844 г., которые предложили считать ядром материалистического понимания истории учение об отчуждении и его преодолении. Знаменитое отправное положение «Манифеста Коммунистической партии» – история общества есть история борьбы классов – они переформулировали на новый лад: «Вся предшествующая история есть история самоотчуждения человека» (92; XXXIII).

С. Ландсгут и И. Майер фактически противопоставили рукописи 1844 г. марксистской теории освободительной борьбы пролетариата. Они, следовательно, не просто истолковывали учение марксизма в духе ранней работы Маркса, но извращали действительное содержание парижских манускриптов, которые при всей своей незрелости и незавершенности представляют собой произведение революционного коммунистического гуманизма. Это извращение смысла и значения рукописей 1844 г. вполне соответствует оппортунистической практике социал-демократического отречения от марксизма.

Непосредственным продолжателем С. Ландсгута и И. Майера стал Г. Маркузе, опубликовавший в том же 1932 г. статью «Новые источники к изложению основ исторического материализма». Рукописи Маркса, говорилось в этой статье, ставят «на новую почву дискуссию о происхождении и первоначальном смысле исторического материализма да и всей теории „научного социализма“» (97; 136). Главное достоинство рассматриваемых рукописей Маркузе видел в том, что в них человек рассматривается не как представитель того или иного класса, а просто как человек, человеческий индивид, личность. Поскольку мы уже изложили содержание рукописей 1844 г., нет необходимости разъяснять, что Маркузе весьма односторонне его интерпретирует. Ведь Маркс тем-то и отличался от Фейербаха, что он, открыв феномен отчужденного труда, вскрыл в нем подавление личности пролетария. С точки зрения рукописей 1844 г. противоположность труда и капитала существенным образом характеризует человеческую сущность, и Маркс неоднократно подчеркивает трагическое несоответствие между антропологическим единством людей и разделяющей их на враждебные друг другу классы частной собственностью.

Эта истина, впрочем, не укрылась от взора Маркузе. Но сам он рассматривал человеческую сущность в духе философской антропологии, истолковывая любые социально-экономические отношения как противоречащие сущности человека. А поскольку в рукописях еще не изжит фейербаховский антропологизм, Маркузе находит в них и подходящие для его интерпретации отдельные формулировки и, таким образом, вслед за Ландсгутом и Майером противопоставляет эти рукописи произведениям зрелого марксизма.

Аутентичное определение понятия человека, согласно Маркузе, указывает лишь на то, что человек есть страдающее, испытывающее многообразные влечения, обладающее волей и разумом смертное существо. Но почему же Маркс, который, разумеется, не отрицает этих очевиднейших и существенных характеристик человеческого существа, придает столь большое значение исследованию противоположности труда и капитала, отчуждению труда, положению пролетариата? Все дело в том, заявляет Маркузе, что для Маркса «любой экономический факт вообще оказывается искажением человеческой сущности» (97; 137). И здесь, конечно, Маркузе явно искажает Маркса, который именно в рукописях 1844 г. обосновывает возможность и необходимость ликвидации отчуждения на основе общественной собственности.

Маркс считал (и об этом уже говорилось выше), что частная собственность извращает, уродует человеческую сущность. Эта мысль Маркса в основном правильно отражает ситуацию, складывающуюся в ходе развития капитализма, хотя она и оставляет в тени то также указываемое в рукописях обстоятельство, что частная собственность в определенных исторических границах представляет собой необходимый и прогрессивный способ развития, обогащения человеческой сущности. Маркузе же изображал дело так, будто Маркс принципиально исключал возможность уничтожения отчуждения путем социально-экономических преобразований. Поскольку, согласно Маркузе, источник отчуждения образуют не исторически определенные экономические отношения, а всякая экономика вообще, задача заключается в том, чтобы ликвидировать объективную обусловленность общественной жизни общественным производством, экономикой. Маркузе противополагает социальной революции пролетариата «революцию» антропологическую, якобы преобразующую инстинкты, влечения, потребности человеческого индивида. Основы этой концепции Маркузе приписывает Марксу, выдавая его тем самым за своего, правда весьма непоследовательного, предшественника.

Дальнейшее развитие антимарксистская антропологическая интерпретация рукописей 1844 г. получила в статье Г. де Мана «Вновь открытый Маркс», также опубликованной в 1932 г. На этом произведении социал-демократического ревизионизма стоит остановиться подробнее, так как оно, пожалуй, еще в большей мере, чем указанные выше работы, проложило путь последующим извращениям «Экономическо-философских рукописей» и всего содержания марксизма.

Де Ман, так же как и его предшественники, утверждал, что рукописи имеют решающее значение для понимания основного смысла учения Маркса. По категорическому заявлению этого ревизиониста, они «дают решительный толчок для того, чтобы вопрос об отношении к марксизму поставить по-новому, а именно как вопрос об отношении Маркса к марксизму» (97; 276). Де Ман попытался доказать, что подлинные взгляды Маркса получили адекватное выражение лишь в рукописях 1844 г. Эти воззрения, подчеркивал де Ман, принципиально отличаются от того, что называют марксизмом, что пропагандируют как марксизм. Необходимо-де отличать «гуманистический марксизм» Маркса от последующего «материалистического марксизма», который-де вызывает серьезные возражения.

Итак, основная установка де Мана – противопоставление Маркса времен «Экономическо-философских рукописей» Марксу последующего исторического периода, автору «Капитала» и «Критики Готской программы». Впрочем, это противопоставление не исключает, по мнению де Мана, общих черт между «гуманистической» и материалистической фазами развития марксизма. Далее де Ман утверждает, что все без исключения положения «Экономическо-философских рукописей» следует считать принадлежащими зрелому марксизму. Но все дело в том, говорит он, что эти положения были, так сказать, забыты Марксом и не вошли в его последующие произведения. Поэтому-то и создается видимость, что Маркс отказался от этих положений, что они неприемлемы с точки зрения автора «Капитала». Если рассеять эту видимость, отказаться от разграничения ранних и последующих трудов Маркса, то он, де Ман, готов отказаться от ревизионизма, поскольку его критика марксизма ведется с позиции, «в существенных пунктах совпадающей с позицией гуманистического Маркса сороковых годов» (95; 276).

Таким образом, программа пересмотра основных положений марксизма была сформулирована де Маном с похвальной откровенностью: отказ от материалистического и революционного решения проблемы социалистического переустройства общества под флагом возвращения к «подлинному» Марксу.

В предыдущих разделах настоящей главы было показано, что в рукописях 1844 г. Маркс излагает и обосновывает по существу уже материалистические и коммунистические воззрения, несмотря на то, что еще не вполне размежевался с антропологическим материализмом Фейербаха, что особенно проявляется в способе изложения и терминологии. Само собой разумеется, и это уже подчеркивалось выше, что способ изложения отражал и определенные пробелы, неясности в самом содержании излагавшихся вопросов. А это в свою очередь говорит о том, что «Экономическо-философские рукописи» нельзя считать произведением зрелого марксизма: в них еще имеются такие положения, которые в принципе несовместимы с учением марксизма, так же как и положения, которые были исправлены или более правильно, научно сформулированы в последующих трудах.

Г. де Ман, превращая рукописи 1844 г. в исходный пункт ревизии марксизма, упорно доказывал, что этот труд – единственное аутентичное выражение точки зрения марксизма. Более того, так высоко, заявлял де Ман, Маркс уже не поднимался в своих последующих трудах вследствие болезни, материальных трудностей и иных причин (96; 275 – 276).

«Экономическо-философские рукописи», несомненно, гениальное произведение. Однако попытка оценить эту раннюю работу Маркса как самое значительное его произведение имеет лишь один и, конечно, вполне определенный смысл: принизить значение «Капитала» и других произведений Маркса, в которых его учение систематически развито и строго научно обосновано. Изображать рукописи 1844 г. в качестве вершины гуманистического марксизма, за которым-де следует экономический марксизм, – значит извращать действительное гуманистическое содержание научной идеологии рабочего класса. И прав Ф.В. Константинов, когда он подчеркивает: «И как бы мы высоко ни оценивали ранние рукописи молодого Маркса, но не только в них, и даже не главным образом в них, заключены основные гуманистические идеи, принципы и зрелое существо марксистского революционного гуманизма» (21; 164).

Действительный смысл и значение рукописей 1844 г. можно правильно понять, лишь поставив их в связь с предшествующими и особенно последующими трудами Маркса, которые не только развивают, но и исправляют основные положения этой ранней работы. Совсем по иному пути пошел де Ман, который оценивает с точки зрения рукописей 1844 г. последующие произведения Маркса, считая недостатком этих исследований то, что их основные положения несовместимы с некоторыми тезисами указанных рукописей.

Способ анализа, применяемый де Маном, не соответствует духу действительно научного исследования. Он выхватывает из контекста отдельные формулировки, противопоставляет их основным положениям Маркса и Энгельса, систематически развитым в их ставшими классическими сочинениях, истолковывает фейербахианскую терминологию рукописей как адекватное понятийное выражение их содержания и в конечном итоге превращает Маркса в буржуазного гуманиста, противника материализма.

Мы уже указывали в ходе разбора рукописей, что Маркс в это время не называл себя материалистом, хотя и излагал уже по существу материалистические воззрения. Де Ман, используя это обстоятельство, утверждает, что Маркс не материалист, а «реалист», который подчиняет и дух, и материю «более всеобъемлющей действительности жизни в ее пассивно-активной, бессознательно-сознательной целостности» (96; 272). Маркс, таким образом, превращается де Маном в сторонника иррационалистической «философии жизни», которая провозглашает в качестве основного философского понятия понятие жизни, позволяющее якобы возвыситься над односторонней противоположностью духа и материи. Такая интерпретация философских воззрений Маркса понадобилась де Ману для того, чтобы изобразить материалистическое понимание истории (наличие которого в «Экономическо-философских рукописях» нельзя отрицать) не как противоположное идеализму философское учение, а просто как антиспекулятивное истолкование общественной жизни.

В начале своей статьи де Ман утверждает, что слова «материя», «материальное» употребляются Марксом как обозначения реального, конкретного, чувственного (95; 226). В ее заключительной части он уже безапелляционно провозглашает, что, с точки зрения Маркса, материальное производство, экономика являются определяющей основой общественного развития лишь при капитализме. С уничтожением же частной собственности и отчуждения определяющими силами развития общества вновь становятся, как это якобы было в докапиталистическую эпоху, человеческие потребности, чувства, эмоции. «Основными, длительно действующими побудительными мотивами человеческой деятельности являются не экономические интересы – они господствуют лишь при наличии частной собственности как формы обесчеловечивания (Entmenschlichung), – а жизненные потребности, которые человек может удовлетворить лишь через другого человека и наиболее завершенное выражение которых представляет собой любовь человека к человеку» (96; 272). И эта сентиментальная идеалистическая концепция, отождествляющая производство материальных благ с присущей капиталисту погоней за прибылью, выдается за сущность материалистического понимания истории и марксистского гуманизма!

Маркс в «Экономическо-философских рукописях» разъясняет, что труд, производство (не только материальное, но и духовное) составляет важнейшее содержание всемирной истории, а социал-демократический теоретик приписывает основоположнику марксизма идеалистическое воззрение, согласно которому потребности, чувства, эмоции человеческого индивида составляют основу общественно-исторического процесса. При этом явно игнорируется тот факт, что потребности человека не существуют безотносительно к истории: их многообразие, их качественная определенность обусловлены всемирно-историческим процессом и его материальной основой.

Мы намеренно столь подробно остановились на концепции де Мана, несмотря на то что она выдвинута сорок лет назад, поскольку именно эта концепция наиболее ярко выражает стремление буржуазных интерпретаторов марксизма противопоставить ранние работы Маркса произведениям зрелого марксизма.

Может показаться непонятным, как это претендующие на научную основательность исследователи отваживаются противопоставлять незаконченные, фрагментарные рукописи 1844 г. такому фундаментальному произведению Маркса, как «Капитал». Но логика идеологической борьбы против марксизма вынуждает его противников занимать явно нелогичную позицию.

Марксистская критика буржуазного и ревизионистского истолкования «Экономическо-философских рукописей 1844 года», так же как и противоречия, в которые впадали их интерпретаторы-антимарксисты, сделала в конце концов очевидной и для буржуазного читателя несостоятельность противопоставления молодого Маркса марксизму. Буржуазные критики марксизма вынуждены были признать, что, не будь «Капитала» Маркса и других произведений зрелого марксизма, не будь овладевшей сознанием миллионов научной социалистической идеологии, «Экономическо-философские рукописи 1844 года» не привлекли бы столь пристального внимания чуждых (а тем более враждебных) марксизму исследователей. И тот же Маркузе, который в 1932 г. оценивал рукописи как основу для ревизии марксизма, в 1962 г. признавался: «Ранние работы Маркса… во всех отношениях представляют собой лишь предварительные ступени к его зрелой теории, ступени, значение которых не следует переоценивать» (98; 260). Как же изменилось буржуазное толкование рукописей 1844 г.? На смену противопоставлению ранних работ Маркса его последующим трудам пришло… стирание качественных различий между ними. Если раньше утверждали, что гениальные идеи молодого Маркса не получили отражения в его последующих трудах, то теперь стали доказывать, что Маркс в течение всей своей жизни пересказывал, варьируя лишь терминологию, основные положения своих ранних работ. Сошлемся для иллюстрации этого разительного поворота на безапелляционное заявление Г.Б. Эктона: «Я мог бы сказать, что всю свою жизнь Маркс затратил на переписывание книги, первым наброском которой были парижские рукописи» (62; 271). Сказано недвусмысленно грубо, с явной целью ad hominem убедить читателя в том, что за четыре десятилетия упорной работы, последовавшей после рукописей 1844 г., новых идей в учении Маркса не прибавилось.

Известно, как много места занимает в исследованиях Маркса анализ, теоретическое обобщение экономического развития капитализма, исторического опыта рабочего движения. Такие его работы, как «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 годы», «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», статьи в «Новой Рейнской газете» и в других периодических изданиях, «Капитал» (все четыре тома) показывают, что теоретические выводы Маркса основывались на скрупулезном исследовании громадной совокупности фактов. Все это, однако, не интересует Эктона и других противников марксизма, которые ныне утверждают, что Маркс во всех своих работах, от самых ранних до самых поздних, говорил в сущности одно и то же и, оставаясь во власти своих юношеских идей, явно не учитывал нового исторического опыта.

Р. Такер, развивая тезисы Эктона и других антимарксистов, заявляет, что «первая система Маркса», т.е. рукописи 1844 г., проливает свет на все его последующие труды. Маркс теперь, согласно Такеру, представляется «уже не социологом-аналитиком, каким он хотел быть, но прежде всего моралистом или чем-то вроде религиозного мыслителя. Старое воззрение, согласно которому „научный социализм“ представляет собой научную систему, все более и более уступает место убеждению, что он в сущности есть этическая и религиозная система взглядов» (117; 2).

Не требуется большой проницательности, чтобы увидеть, что стирание качественных граней между ранними работами Маркса и произведениями зрелого марксизма выполняет ту же идеологическую функцию, которой служило их противопоставление. В обоих случаях на переднем плане остаются ранние работы, в которых Маркс еще не полностью размежевался с Гегелем, Фейербахом, буржуазным гуманизмом и мелкобуржуазным социализмом. Это обстоятельство позволяет буржуазным критикам марксизма утверждать, что учение Маркса и Энгельса связано не с классовой борьбой пролетариата, а с идеями Гегеля и Фейербаха, что главные положения марксизма представляют собой развитие спекулятивной темы, еще в юности заимствованной у Гегеля и Фейербаха. Эта тема, как нетрудно понять, не что иное, как отчуждение.

Ж. Ипполит, работы которого о Гегеле и Марксе получили широкую известность, – один из зачинателей весьма модной в современной буржуазной философии интерпретации научного коммунизма в духе гегелевской теории отчуждения. Он писал: «Фундаментальная идея и как бы источник всей марксистской мысли – идея отчуждения, заимствованная у Гегеля и Фейербаха. Я полагаю, что исходя из этой идеи и определяя человеческое освобождение как активную борьбу человека в ходе истории против всякого отчуждения его сущности, в какой бы форме оно ни выступало, можно лучше всего объяснить марксистскую философию в ее целостности и понять структуру главного труда Маркса, „Капитала“» (86; 147). Если Ипполит доказывает, что структура «Капитала» Маркса в сущности совпадает со структурой «Феноменологии духа» Гегеля, то П. Боннель идет еще дальше: его цель – «объяснить» с помощью категории отчуждения основное содержание научного коммунизма. В статье «Гегель и Маркс» этот выступающий под флагом социализма теоретик провозглашает, что гегельянство имманентно присуще марксизму, что именно гегелевская философия истории образует главное в учении Маркса, будто бы заимствовавшего у Гегеля «определенную основную концепцию человека и истории, которую он никогда не ставил под сомнение» (69; 318 – 319). Эта «основная концепция», разумеется, концепция отчуждения. Игнорируя противоположность материалистических и коммунистических воззрений Маркса идеалистическим и буржуазным воззрениям Гегеля, П. Боннель утверждает, что Маркс, как и Гегель, полагал, что «жизнь человека до тех пор носит двойственный, внутренне надломленный, отчужденный характер, пока история фактически не преодолеет этого отчуждения и саморазорванности; до этого времени собственно только и продолжается история» (там же, 321). Однако Марксово понимание реального социально-экономического отчуждения, эксплуатации трудящихся и действительных путей их социального освобождения, отнюдь не означающего завершения истории, не имеет ничего общего с этой приписываемой ему Боннелем спекулятивной схемой.

Мы уже рассматривали отношение Марксова понятия отчужденного труда (и отчуждения вообще) к гегелевской концепции отчуждения. Имеющиеся в философии Гегеля отдельные догадки относительно антагонистического характера капиталистического прогресса, разумеется, весьма далеки от экономического учения Маркса о законах возникновения, развития и гибели капиталистического способа производства. Учение марксизма о капиталистической формации, так же как и его философское основание – исторический материализм, не есть продолжение философии истории Гегеля, о которой Ленин писал: «В общем, философия истории дает очень и очень мало – это понятно, ибо именно здесь, именно в этой области, в этой науке Маркс и Энгельс сделали наибольший шаг вперед. Здесь Гегель наиболее устарел и антиквирован» (5, 29; 289).

Таковы факты. И все же буржуазные критики марксизма, ссылаясь на рукописи 1844 г., настаивают на том, что марксистская политическая экономия и научный коммунизм основываются на теории отчуждения, которая, как было показано выше, сыграла роль лишь посредствующего звена в переходе от философии Гегеля к качественно иному кругу идей. Вот почему стирание качественных различий между ранними работами Маркса и произведениями зрелого марксизма есть продолжение той же идеологической линии, которой придерживались авторы, противопоставлявшие друг другу те и другие труды Маркса. Противопоставление в сущности не устраняется, несмотря на то что от него отказываются, признают его несостоятельным. На место основных, важнейших положений марксизма по-прежнему ставятся идеи, характеризующие главным образом ранние работы Маркса.

Ж. Кальвез в объемистой монографии «Учение Карла Маркса», написанной в свойственной многочисленным католическим критикам марксизма объективистской манере, настойчиво доказывает, что только понятие отчуждения составляет ключ к пониманию основных положений учения Маркса. «Существует реальное единство во всем труде Маркса, – говорил Кальвез, имея в виду „Капитал“. – Философская категория отчуждения, которую Маркс еще в юности воспринял у Гегеля, составляет каркас его великого труда периода зрелости» (75; 319). И далее: «Маркс перенес тему отчуждения на уровень политической экономии. „Капитал“ – не что иное, как теория фундаментального отчуждения, включающая в себя также и отчуждение в сфере экономической идеологии» (там же, 320). С этой точки зрения учение Маркса складывается из двух основных разделов: анализа религиозного отчуждения, с одной стороны, и светского отчуждения – с другой. Религиозное отчуждение, разумеется, оказывается первоначальным феноменом человеческой жизни, корни которого выявляются уже в ветхозаветной легенде о первородном грехе. Что же касается светского отчуждения, то его многообразные формы, как материальные, так и духовные (экономика, политика, философия и т.д.), характеризуются католическим исследователем марксизма как производные секуляризированные выражения основного, религиозного отчуждения, суть которого состоит в отпадении человека от бога, в то время как социальное отчуждение заключается в его отпадении от рода. Отсюда понятно следующее не вполне вразумительное утверждение Кальвеза: «Существо религии и религиозного отчуждения проявляется в существовании противоположности между буржуа и гражданином» (там же, 162).

Последний раздел книги Кальвеза – «Католическая церковь и марксизм» – подытоживает интерпретацию марксизма как учения якобы религиозного по своему основному содержанию и иррелигиозного лишь по форме. «Итак, – говорит Кальвез, – в центре марксизма находится идея революционного посредничества, которое призвано освободить человека от отчуждения и сделать возможным его примирение с природой и обществом» (75; 601). Эта основная идея Маркса, поучает Кальвез, имеет христианское происхождение, ибо средоточие христианской веры образует идея божественного посредничества, осуществляемого богочеловеком. «Христос является посредником, который предполагается Марксом. Христос совершает революцию, которую должен был осуществить пролетариат» (там же, 598). Ясно, что при такой интерпретации марксизма его содержание, которое вначале сводится к ранним работам Маркса, в дальнейшем полностью подменяется теологическим резонерством, выдаваемым, однако, за истинный смысл марксизма.

Разумеется, не все буржуазные интерпретаторы «Экономическо-философских рукописей 1844 года» приписывают основоположнику марксизма религиозное миропонимание. Но почти все они, исходя из этой ранней работы Маркса и игнорируя ее конкретное экономическое содержание, изображают марксизм в виде спекулятивной системы умозаключений, весьма далеких от фактического содержания общественно-исторического процесса. В этой связи приятно подчеркнуть, что Маркс как бы заранее знал, с какого рода критиками предстоит встретиться его сочинению. В предисловии к рукописям 1844 г. он писал: «Читателя, знакомого с политической экономией, мне незачем заверять в том, что к своим выводам я пришел путем вполне эмпирического анализа, основанного на добросовестном критическом изучении политической экономии» (2; 519).

В «Экономическо-философских рукописях 1844 года», как известно, рассматриваются такие вопросы, как заработная плата, прибыль на капитал, накопление капитала и конкуренция среди капиталистов, частная собственность и труд, земельная рента, деньги и т.д. В этой связи анализируются воззрения меркантилистов, физиократов, А. Смита, Д. Рикардо и его школы. Это, собственно, и составляет основу «Экономическо-философских рукописей», исходя из которой Маркс исследует проблему отчужденного труда[156]. Эта-то основа и определяет выдвижение на первый план новых вопросов, которые занимали незначительное место или просто отсутствовали в учениях Гегеля и Фейербаха. Речь идет об экономической структуре капиталистического общества, господстве капитала над трудом, непримиримой противоположности интересов пролетариата и интересов буржуазии, порабощении человека стихийными силами общественного развития, исторической необходимости упразднения частной собственности.

Между тем буржуазные критики марксизма, игнорируя ход мысли Маркса и фактические данные, исследование которых привело его к новым выводам, подсовывают марксизму умозрительную схему, которую они обнаруживают у Гегеля. Но все дело в том, что Марксово понятие отчуждения, развитое в рукописях 1844 г., носит, во-первых, антиспекулятивный и, во-вторых, материалистический характер. То обстоятельство, что в этих рукописях Маркс посвящает особый раздел обстоятельной критике гегелевской идеалистической концепции отчуждения, почему-то выпадает из поля зрения буржуазных интерпретаторов марксизма. А между тем это-то прямо говорит о том, что Маркс сознательно противополагает идеалистической теории отчуждения свое диалектико-материалистическое, конкретно-историческое понимание этого феномена. Религиозное отчуждение, о котором так много писал Фейербах, почти не рассматривается в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», поскольку Маркс занимается главным образом исследованием материальной, экономической основы всех форм отчуждения, не только идеологических, но и политических.

На первый взгляд может показаться, что понятие отчужденного труда было создано Марксом путем наполнения конкретным экономическим содержанием гегелевского (и фейербаховского) понятия отчуждения. Но это – упрощенное представление. Суть дела состояла в том, что социалистическая критика буржуазной политической экономии позволила Марксу выявить факт отчуждения труда, который буржуазные экономисты рассматривают как естественное условие производства. «Мы исходили, – писал Маркс, – из политико-экономического факта – отчуждения рабочего и его продукции. Мы сформулировали понятие этого факта: отчужденный, самоотчужденный труд. Это понятие мы подвергли анализу. Мы анализировали, стало быть, лишь политико-экономический факт» (2; 567). Маркс, следовательно, подчеркивает, что понятие отчужденного труда было получено им в результате переработки исходных положений буржуазной политической экономии. Гегелевское и фейербаховское понятия отчуждения могли лишь навести Маркса на мысль о возможности такой переработки.

Таким образом, сведение «Экономическо-философских рукописей 1844 года», а тем более всего содержания марксизма к гегелевскому учению об отчуждении, к теории отчуждения вообще есть не что иное, как утонченная попытка низвести марксизм до уровня учений, которые были им превзойдены. Симптоматично, однако, что все, кто отождествляют научный коммунизм с теорией отчуждения, не считают нужным ответить на вопрос, почему сам Маркс уже в середине 40-х годов подверг критике сведение конкретных проблем социализма к вопросу об отчуждении и его преодолении. Именно в борьбе против «истинных социалистов» Маркс, как мы увидим далее, показал, что учение об отчуждении и его преодолении не является адекватной формой понимания и изложения научного социализма. Никто из тех, кто подменяет марксизм теорией отчуждения, не считает нужным объяснить, почему в «Капитале» Маркса понятие отчуждения играет подчиненную роль и применяется главным образом для характеристики капиталистических производственных отношений, которые выступают как отношения вещей (и следовательно, овеществленные отношения), господствующие над людьми[157].

Если буржуазные критики марксизма, истолковывая это учение как спекулятивную систему взглядов, нередко объявляют о своем согласии с «аутентичным» марксизмом, то правосоциалистические критики, проделывая ту же операцию по выхолащиванию реального содержания марксизма, провозглашают необходимость заменить марксизм теорией, основывающейся на фактах, или же призывают вовсе отказаться от целостной теории, чтобы не быть… догматиками. Эта парадоксальная ситуация, когда буржуазные идеологи «солидаризируются» с марксизмом, а деятели, именующие себя социалистами, открещиваются от него, выявляет глубокий кризис буржуазной и мелкобуржуазной идеологии.

Противники марксизма всегда нападали на материалистическую диалектику, утверждая, что она несовместима с материализмом, в силу чего метод Маркса якобы оказывается гегелевским идеалистическим методом. «Экономическо-философские рукописи 1844 года» также были использованы в этой борьбе против материалистической диалектики как якобы новое подтверждение старой точки зрения. Неотомист Я. Гоммес, ссылаясь на рукописи 1844 г., пытается доказать, что диалектика Маркса не была до сих пор правильно понята, так как ее рассматривали то как учение об имманентном развитии объективного, то как теорию научного мышления. Между тем, утверждает Гоммес, диалектика есть не теория развития, а теория отчуждения, которая описывает непрерывное раздвоение человеческой сущности и ее стремление преодолеть это самоотчуждение. Диалектика, пишет Гоммес, есть «путь человека из своего самоотчуждения» (84; 37), есть «экстатическое овеществление исторического человека» (там же, 50), истоки которого образует «древнее мистическое псевдорелигиозное сновидение человечества» (там же, 19).

Отношение субъект-объект, как пытается доказать Гоммес, существует лишь вследствие отчуждения, а диалектическое противоречие сводится к антитезе между человеческой сущностью и ее отчужденным бытием. Объективация труда, его опредмечивание, овеществление истолковывается как отчуждение человеческой сущности. И все это приписывается Марксу, провозглашается вытекающим из Марксовой концепции труда как деятельности, посредством которой человек изменяет внешний мир и свою собственную природу. В конечном итоге Гоммес приходит к выводу, что истинный смысл диалектики, к которому-де приближался Маркс, заключается в движении человеческого бытия навстречу своему божественному творцу, ибо основной источник отчуждения, разумеется, в первородном грехе.

Ж. Кальвез, который, как было показано выше, также сводит марксистское понимание путей преодоления отчуждения к воссоединению человека с богом, утверждает, что у Маркса, как и у Гегеля, диалектика существует в двух формах – феноменологической и онтологической. Феноменологическая диалектика (отношение субъекта к своему отчуждению) объявляется важнейшим методологическим принципом научного коммунизма. Не только в «Экономическо-философских рукописях», но и в «Капитале» Маркса Кальвез пытается обнаружить «конкуренцию двух весьма отличных друг от друга формулировок диалектики – логической и феноменологической» (75; 409). По существу весь исторический материализм, поскольку он исследует производительные силы, общественные отношения, политические учреждения, т.е. все те условия и формы жизни людей, которые созданы самими же людьми, сводится Кальвезом к феноменологической диалектике, наличие которой в марксизме «объясняется» тем, что Маркс-де воспринял и изложил в терминах политической экономии гегелевскую «Феноменологию духа». Что же касается диалектического материализма, то он, по утверждению Кальвеза, основывается на заимствованной из «Науки логики» Гегеля онтологической диалектике, поскольку тут речь идет о законах, присущих действительности безотносительно к существованию человека. Кальвез оставляет открытым вопрос, какая же из этих двух форм диалектики наиболее характерна для марксизма, создавая впечатление, будто бы противоположность этих двух типов диалектики не была осознана основоположниками марксизма. Превращая исторический материализм в феноменологическую диалектику, а диалектический материализм – в диалектику онтологическую, Кальвез пытается разорвать единство марксистского мировоззрения.

Мы лишены возможности входить в обсуждение вопроса о различиях в гегелевской интерпретации диалектики в «Феноменологии духа», с одной стороны, и в «Науке логики» – с другой. Это выходит за рамки нашего исследования и, кроме того, не имеет касательства к вопросу об отношении материалистического понимания истории к диалектическому материализму. Кальвез, как и большинство буржуазных марксологов, явно искажает действительное отношение между диалектическим и историческим материализмом. То обстоятельство, что диалектика общественной жизни в отличие от диалектики природы предполагает существование человека, не дает никакого основания для истолкования общественно-исторического процесса в духе феноменологической корреляции субъекта и объекта. Материалистическое понимание истории предполагает не только независимую от сознания и воли людей природу, но и объективные производственные отношения, несмотря на то что последние создаются исторически развертывающейся деятельностью самого человечества.

Новейшие критики марксизма нередко утверждают, что весь предпринятый ими пересмотр учения марксизма был вызван опубликованием «Экономическо-философских рукописей». Но это, конечно, не так. С тех пор как марксизм соединился с рабочим движением, вытеснив из него домарксовские мелкобуржуазные социалистические теории, теоретики оппортунизма непрерывно занимаются ревизией марксизма. «Экономическо-философские рукописи» были не причиной, а поводом, которым воспользовались противники марксизма. Ландсгут, Майер, Маркузе, де Ман и другие социал-демократические истолкователи рукописей 1844 г. еще до опубликования этого сочинения ревизовали марксизм и проповедовали те самые идеи якобы неклассового этического социализма, которые они затем приписывали Марксу, воспользовавшись отдельными формулировками этого замечательного, но еще не принадлежащего к зрелому марксизму произведения. Именно так и была создана легенда об «Экономическо-философских рукописях», разоблачение которой составляет одну из актуальных задач марксистско-ленинской историко-философской науки.