2. Критика Марксом экономической утопии П. Прудона и вопрос об исторически преходящем характере капиталистических отношений

2. Критика Марксом экономической утопии П. Прудона и вопрос об исторически преходящем характере капиталистических отношений

Новый шаг вперед в обосновании научного коммунизма представляет собой выступление Маркса против учения П. Прудона. Если критика «истинных социалистов» была направлена прежде всего против спекулятивно-идеалистического истолкования социализма, то критика прудонизма не только развенчивала идеализм, но и опровергала ложную экономическую концепцию мелкобуржуазного социализма.

Еще до Прудона некоторые английские социалисты (Годскин, Брей и др.) делали социалистические выводы из теории стоимости. Хотя Прудон и не называет этих своих предшественников, он, по-видимому, опирался на их идеи, а в своем проекте «менового базара» прямо повторял Брея. Впрочем, в отличие от английских социалистов Прудон попытался соединить теорию стоимости, истолкованную в духе утопического социализма, с философской концепцией всемирной истории.

Маркс, как уже отмечалось, в общем положительно оценил раннюю работу Прудона «Что такое собственность?». В 1844 – 1845 гг., находясь в Париже, Маркс общался с Прудоном и старался повернуть его на путь революционной борьбы с капитализмом. Но Прудон эволюционировал вправо, сближаясь с «истинными социалистами», через которых он приобщился к гегелевской философии. Попытка Маркса привлечь Прудона в «Коммунистический корреспондентский комитет» также, как уже говорилось выше, не увенчалась успехом.

В 1846 г. Прудон опубликовал новую книгу – «Система экономических противоречий, или Философия нищеты». В ней он выступил против коммунизма, рабочего движения и политической борьбы вообще. Проповедуя мирное преобразование капитализма в общество независимых друг от друга мелких производителей, обменивающихся своими изделиями в соответствии с количеством затраченного на них труда, Прудон утверждал, что такое общество сделает излишней государственную власть. Существование государства он объяснял не борьбой противоположных классов, а наличием общенациональной организации производства, необходимость которой он решительно отрицал. В новой своей книге Прудон довел до предела метафизическое противопоставление частной собственности мелкого производителя капиталистической частной собственности. Последнюю он считал извращением человеческой природы, первую – ее атрибутом.

Пролетарии представлялись Прудону неполноценными людьми, поскольку они стали чуждыми ремесленному «самостоятельному» производству. Пролетарские стачки, восстания он рассматривал как бунт слепой толпы. Все надежды на коренное социальное преобразование Прудон возлагал на ремесленников: достаточно последним организовать «меновые базары», где без денег каждый сможет в обмен на свое изделие получить другой, необходимый ему продукт, достаточно обеспечить кредит мелкому производителю, и зло на земле будет уничтожено. Прудон полагал, что все социальное зло коренится в существовании торговли, денег, ростовщичества. Что же касается закона стоимости, то он считал его законом справедливого обмена, правда, искаженным денежным обращением.

Прудонистская мелкобуржуазная критика капитализма представляла серьезную опасность для тогдашнего рабочего движения, в котором были очень сильны мелкобуржуазные иллюзии и надежды на всякого рода панацеи, прожекты, в изобилии изобретавшиеся доктринерами-утопистами. Маркс сразу же после опубликования книги Прудона осознает необходимость борьбы с этой псевдосоциалистической идеологией. В письме к П.В. Анненкову от 28 декабря 1846 г. Маркс характеризует Прудона как идеолога мелкой буржуазии, который находится в двойственном положении: он «ослеплен великолепием крупной буржуазии и сочувствует страданиям народа. Он в одно и то же время и буржуа и народ. В глубине души он гордится тем, что он беспристрастен, что он нашел истинное равновесие, которое имеет претензию отличаться от золотой середины. Такой мелкий буржуа обожествляет противоречие, потому что противоречие есть основа его существа» (1, 27; 411 – 412).

Прудон, как показывает Маркс, не отвергает по существу ни частной собственности, ни конкуренции, ни других устоев капитализма. Во всем этом он стремится открыть и хорошее и плохое, «преодолеть» противоречие между тем и другим и предложить рецепт усовершенствования капитализма. Все экономические устои буржуазного общества представляются ему такого рода установлениями, основу которых составляют благие идеи. Однако благие идеи плохо воплощены в жизнь. Прудон, говорит Маркс, «делает то, что делают все добрые буржуа… Все они хотят конкуренции без пагубных последствий конкуренции. Все они хотят невозможного, то есть условий буржуазной жизни без необходимых последствий этих условий. Все они не понимают, что буржуазный способ производства есть историческая и преходящая форма, подобно тому как исторической и преходящей была форма феодальная» (1, 27; 409).

Маркс обнажает философскую основу мелкобуржуазных воззрений Прудона – идеализм гегельянского толка. Прудон не считает категории буржуазной политической экономии абстрактным выражением исторически преходящих экономических отношений, напротив, экономические отношения рассматриваются как воплощение категорий, от века существующих в безличном разуме человечества. На одной стороне у Прудона вечные идеи, категории чистого разума, а на другой – практическая деятельность людей, реализующая эти категории. Он обвиняет буржуазию лишь в извращении «вечных» принципов собственности, конкуренции и т.д. Утверждая, что между идеями и практической деятельностью людей существует противоречие, он предлагает проект преодоления этого несоответствия. Не утверждая прямо, что буржуазное общество является воплощением вечных принципов разума, Прудон говорит это косвенно, освящая как вечные и неизменные категории буржуазной политической экономии. «Таким образом, он не выходит за пределы буржуазного горизонта» (1, 27; 409).

Общественные отношения оказываются у Прудона независимыми от производительных сил; они обусловлены-де лишь уровнем человеческого разумения, степенью постижения вечных экономических категорий. Он не может понять, что производство есть производство не одних лишь вещей, но и общественных отношений вместе с соответствующими им экономическими категориями. Прудон полагает поэтому, что разрешение социальных противоречий – дело мышления, науки, между тем как эти противоречия порождены материальной жизнью и только в ней самой могут найти свое действительное разрешение. «Итак, – иронически замечает Маркс, – историю делают ученые, люди, способные похитить у бога его сокровенную мысль. А простой народ должен лишь применять на практике их откровения» (1, 27; 410). Не удивительно поэтому, что Прудон – противник политической борьбы, которую он считает возможным заменить непосредственным осуществлением разработанной им реформы.

Письмо Маркса к Анненкову – замечательный набросок первого произведения зрелого марксизма – «Нищеты философии», в котором Маркс разоблачил «философию нищеты» Прудона как мелкобуржуазную утопию, уводящую трудящихся в сторону от классовой борьбы. Маркс противопоставил идеалистическим политико-экономическим конструкциям Прудона диалектико-материалистическое мировоззрение как основу теоретического анализа экономических отношений. Книга Маркса вышла в свет в начале июля 1847 г. на французском языке и сыграла большую роль в борьбе против прудонизма и мелкобуржуазной идеологии вообще.

Маркс прежде всего подвергает критике прудоновскую трактовку товарного обмена: продукты труда становятся товарами по взаимному соглашению людей, обладающих от природы многообразными потребностями, для удовлетворения которых они производят различные предметы. Многообразие потребностей индивидов рассматривается как нечто от века данное, т.е. не как следствие, а как причина производства разнообразных вещей. Человек развитого буржуазного общества представляется Прудону естественным человеком, из природы которого вытекает необходимость товарного обмена. Отсюда следует, что обмен товаров (а следовательно, и стоимость) – не исторически преходящая форма общественного производства, а осуществление вечных принципов человеческого разума.

В противоположность Прудону Маркс доказывает, что обмен товаров, так же как и многообразие потребностей общественного индивида, может быть правильно понят лишь исторически. Было время, когда производители обменивались только излишками своего производства. При капитализме же все, даже то, что всегда считалось неотчуждаемым, стало предметом купли-продажи. «Это – время, когда даже то, что дотоле передавалось, но никогда не обменивалось, дарилось, но никогда не продавалось, приобреталось, но никогда не покупалось, – добродетель, любовь, убеждение, знание, совесть и т.д., – когда все, наконец, стало предметом торговли. Это – время всеобщей коррупции, всеобщей продажности, или, выражаясь терминами политической экономии, время, когда всякая вещь, духовная или физическая, сделавшись меновой стоимостью, выносится на рынок, чтобы найти оценку, наиболее соответствующую ее истинной стоимости» (1, 4; 73 – 74). Человеческий труд (Маркс еще не создал понятия «рабочая сила») также становится товаром. Прудон не придает существенного значения этому факту и, следовательно, также тому, что в образовании пролетариата находят свое развернутое выражение антагонистические противоречия, внутренне присущие товарному хозяйству и развивающиеся вместе с ним. Ведь, согласно прудоновской схеме, разделение труда и обмен товаров существуют для удобства производителя: он ведь не обладает возможностью производить все необходимые ему продукты. Вот почему производители, если верить Прудону, договорились друг с другом относительно разделения труда и взаимного обмена своими изделиями.

Маркс саркастически вскрывает беспочвенность прудоновской концепции общественного договора, якобы положившего начало экономической взаимозависимости производителей. Люди, пишет Маркс, не могут, конечно, договориться о том, чтобы любовь, убеждение, совесть стали товарами. А то, что труд человека становится товаром, также, бесспорно, не вытекает из его свободного волеизъявления. Всеобщность товарно-денежных отношений при капитализме обусловлена законом стоимости.

С точки зрения Прудона, люди стали производить предметы роскоши и вообще наиболее дорогие продукты потребления после того, как были удовлетворены их элементарные потребности. И здесь Прудон игнорирует объективную обусловленность производственной деятельности людей и противоречия, присущие товарному производству. Между тем, отмечает Маркс, со времени возникновения частной собственности существует противоречие между живым и накопленным трудом, между различными социальными группами. «Без антагонизма нет прогресса. Таков закон, которому цивилизация подчинялась до наших дней. До настоящего времени производительные силы развивались благодаря этому режиму антагонизма классов. Утверждать же, что люди потому могли заняться созданием продуктов более высокого порядка и более сложными отраслями производства, что все потребности всех работников были удовлетворены, значит отвлекаться от антагонизма классов и изображать в перевернутом виде весь ход исторического развития» (1, 4; 96).

Прудон игнорирует классовые противоположности, потому что для него производство товаров есть нечто само собой разумеющееся, естественное, без чего вообще невозможна человеческая жизнь. Он отождествляет производство товаров с производством материальных благ вообще, а стоимость сводит к неизбежной при всех условиях затрате определенного количества труда на изготовление предметов. Это убеждение в вечности товарного производства приводит к нелепому заключению, что самые дешевые предметы потому имеют широчайшее распространение, что они обладают наибольшей полезностью. Выходит, говорит Маркс, что картофель, хлопок и водка полезнее мяса, шерсти и льна, пива и вина. Прудон не замечает, что минимум цены, обусловленный наименьшими затратами труда, определяет максимум потребления. Производство хлопка, картофеля и водки требует меньше труда, чем производство других, более полезных продуктов. Поэтому они стали краеугольным камнем буржуазного общества. В обществе, построенном на эксплуатации и нищете масс, самые нищенские продукты неизбежно оказываются основными предметами народного потребления. «В будущем обществе, где исчезнет антагонизм классов, где не будет и самих классов, потребление уже не будет определяться минимумом времени, необходимого для производства; наоборот, количество времени, которое будут посвящать производству того или другого предмета, будет определяться степенью общественной полезности этого предмета» (1, 4; 97).

Та же неспособность увидеть внутренне присущие товарному производству противоречия проявляется в утверждении Прудона, что сумма создаваемых трудом стоимостей равна сумме доходов производителей, в силу чего производители могут выкупить все созданные ими товары. Прудон, следовательно, не понимает, что заработная плата рабочих представляет собой стоимость средств, необходимых для воспроизводства рабочей силы, а не стоимость всех произведенных рабочими товаров. То, что рабочий получает меньше, чем он производит, вытекает из природы товарно-капиталистического производства, необходимой предпосылкой которого является существование рабочих, лишенных средств производства. Это не зависит ни от воли рабочих, ни от воли капиталистов.

Конечно, Прудон не может не видеть, что в обществе, где господствует обмен товаров, производители влачат нищенское существование. Но нищета, по его мнению, не имеет никакого отношения к закону стоимости. Источник нищеты, утверждает Прудон, неразумное применение закона стоимости, извращение этого принципа разума. Что же необходимо сделать для восстановления подлинного закона стоимости, обеспечивающего, согласно Прудону, справедливое распределение предметов потребления соответственно количеству рабочего времени, затраченного каждым производителем на их производство? Необходимо установить правильное соотношение между меновой стоимостью товара и его полезностью.

Прудон утверждает, что им открыта противоположность между меновой и потребительной стоимостью. Как показывает Маркс, это противоречие задолго до Прудона отмечали Сисмонди, Лодердель и другие экономисты. Прудон же исказил действительное отношение между этими противоположностями, так как он отождествил меновую стоимость с редкостью, а потребительную стоимость – с изобилием. В конечном счете он поставил знак равенства между потребительной стоимостью и спросом. Провозгласив своей задачей примирение спроса и предложения, Прудон объявил, что ее решение зависит от человеческой воли, ибо «именно свободная воля человека и вызывает противоположность между потребительной стоимостью и меновой стоимостью» (см. 1, 4; 78). Свободная воля и должна разрешить это противоречие путем установления истинной, справедливой, или «конституированной», стоимости. Последняя сводится к количеству рабочего времени, затраченного на производство данного товара. И если каждый ремесленник получит возможность на продукт своего, к примеру, десятичасового труда приобрести любой продукт, заключающий в себе то же количество труда, то противоречие между меновой и потребительной стоимостью будет разрешено. «Конституированная стоимость» трактуется Прудоном как «отношение пропорциональности продуктов, составляющих богатство». Такого пропорционального отношения не существует в капиталистическом обществе, где цена товара изменяется вследствие колебания спроса и предложения. «Конституированная стоимость», сводя цену к количеству рабочих часов, ликвидирует тем самым эту несправедливость. Так, употребляя выражение самого Прудона, «человеческий разум, социальный гений… разрешает все свои задачи в единой формуле».

Прудон исключает из рассмотрения существенное различие между сложным и простым, квалифицированным и неквалифицированным трудом. То обстоятельство, что стоимость товара определяется не просто количеством затраченного на его производство труда, а количеством общественно необходимого для производства данного товара труда, также игнорируется. Прудон просто утверждает, что при капитализме нет эквивалентного товарного обмена, в силу чего закон стоимости постоянно нарушается. «Конституированная стоимость» – это и есть, по убеждению Прудона, реабилитация закона стоимости.

Попытка Прудона «исправить» действие закона стоимости свидетельствует о том, что он упрощенно, с точки зрения ремесленника, представляет себе его действие. Изобретенная Прудоном «конституированная стоимость» есть лишь утопическое истолкование теории стоимости, разработанной Д. Рикардо. «Рикардо, – замечает Маркс, – показывает нам действительное движение буржуазного производства – движение, конституирующее стоимость. Г-н Прудон, отвлекаясь от этого действительного движения, „бьется“ над изобретением новых способов устроения мира по новой будто бы формуле, представляющей лишь теоретическое выражение реально существующего движения, так хорошо изображенного у Рикардо» (1, 4; 85). Прудон, следовательно, не высказывает никакой новой идеи. Он лишь пытается по-новому интерпретировать идеи Рикардо, выдавая за «революционную теорию будущего» то, «что Рикардо научно изложил как теорию современного общества, общества буржуазного» (1, 4; 83).

Извращение закона стоимости происходит, по мнению Прудона, также и потому, что этот обмен совершается посредством денег. Хотя деньги, согласно Прудону, также являются продуктом соглашения, они делают невозможным эквивалентный обмен, так как государственная власть пользуется ими в своих интересах. «Монаршая санкция, – говорит Прудон, – порождает деньги: государи завладевают золотом и серебром и налагают на них свою печать» (см. 1, 4; 112)[215]. Вскрывая утопический характер прожектов Прудона, который рекомендует ремесленникам непосредственно обмениваться друг с другом своими изделиями, отказываясь от употребления денег, Маркс разъясняет, что деньги – не вещь, от которой можно по произволу отказаться, а общественное, объективно обусловленное отношение. Способ обмена продуктов всегда регулируется способом их производства. Товарная форма обмена, осуществляющаяся через посредство денег, предполагает частную собственность, разделение труда, существование классов и антагонизм между ними.

Таким образом, Прудон абстрагируется от того, что в буржуазном обществе не отдельные производители обмениваются предметами своего труда, а массы наемных рабочих трудятся на собственников средств производства. Игнорируя специфические антагонизмы, присущие капиталистическому строю, Прудон во что бы то ни стало желает сохранить его товарную основу.

Ленин, высоко оценивая критику Марксом экономической утопии Прудона, подчеркивал оппортунистический смысл «конституированной стоимости» Прудона: «Не уничтожить капитализм и его основу – товарное производство, а очистить эту основу от злоупотреблений, от наростов и т.п.; не уничтожить обмен и меновую стоимость, а, наоборот, „конституировать“ ее, сделать ее всеобщей, абсолютной, „справедливой“, лишенной колебаний, кризисов, злоупотреблений – вот идея Прудона» (4, 24; 131).

Таким образом, теория «конституированной стоимости» – псевдонаучное экономическое обоснование мелкобуржуазного социализма. Сопоставляя учение Прудона с классической политической экономией, Маркс отмечает, что А. Смит и Д. Рикардо могут быть названы фаталистами, так как нищета, порождаемая капитализмом, представляется им неизбежной. Эта концепция соответствует периоду утверждения капитализма. Когда же в ходе капиталистического прогресса антагонизм между трудом и капиталом выступает на первый план, появляются экономисты-романтики, затем экономисты-гуманисты, оплакивающие бедствия пролетариев, рекомендующие им быть умеренными, поменьше производить детей и т.д. Наконец, экономисты-филантропы, совершенствуя аргументацию своих предшественников, отрицают неизбежность антагонизма, свойственного капиталистическому способу производства. Филантропы хотят сохранить капиталистические отношения и устранить присущие им антагонистические противоречия. Все эти экономисты, несмотря на разногласия между ними, убеждены в вечности капиталистического способа производства и являются идеологами буржуазии.

В отличие от экономистов (Маркс имеет в виду буржуазных экономистов) социалисты и коммунисты – выразители интересов пролетариата на разных этапах его исторического развития. «Пока пролетариат не настолько еще развит, чтобы конституироваться как класс, пока самая борьба пролетариата с буржуазией не имеет еще, следовательно, политического характера и пока производительные силы еще не до такой степени развились в недрах самой буржуазии, чтобы можно было обнаружить материальные условия, необходимые для освобождения пролетариата и для построения нового общества, – до тех пор эти теоретики являются лишь утопистами, которые, чтобы помочь нуждам угнетенных классов, придумывают различные системы и стремятся найти некую возрождающую науку» (1, 4; 146).

К какой из этих двух групп примыкает Прудон? Ни к той, ни к другой, так как он критикует и экономистов, и утопических социалистов. Экономисты, по его мнению, видят лишь хорошую сторону капитализма, социалисты – только плохую. Претендуя на синтез противоположных теорий, Прудон повторяет ошибки каждой из них. «Он хочет парить над буржуа и пролетариями, как муж науки, но оказывается лишь мелким буржуа, постоянно колеблющимся между капиталом и трудом, между политической экономией и коммунизмом» (1, 4; 147). Это межеумочное положение делает Прудона противником революционной борьбы, реформистом и доктринером. Действительное развитие социалистической теории возможно лишь путем научного осмысления реального общественно-исторического процесса. С того времени, как пролетариат начинает организованно выступать против своего классового врага, его теоретическим представителям уже не нужно искать научную истину в своих собственных головах; им следует лишь изучать совершающийся исторический процесс и быть его сознательными выразителями. «До тех пор, пока они ищут науку и только создают системы, до тех пор, пока они находятся лишь в начале борьбы, они видят в нищете только нищету, не замечая ее революционной, разрушительной стороны, которая и ниспровергнет старое общество. Но раз замечена эта сторона, наука, порожденная историческим движением и принимающая в нем участие с полным знанием дела, перестает быть доктринерской и делается революционной» (1, 4; 146).

Это важное положение, раскрывая генезис научного социализма, обосновывает вместе с тем единство социалистической теории и революционной практики.