135

Я сам познакомился в 1850 г. в Лондоне с Бандьей и его тогдашним приятелем, теперь генералом Тюрром. Подозрения, вызванные во мне его плутнями со всевозможными партиями — орлеанистами, бонапартистами и т. д. — и его сношениями с полицейскими всех «национальностей», он рассеял простым способом, предъявив мне изготовленный собственноручно Кошутом патент, согласно которому Бандья, бывший уже ранее временным, полицей-президентом в Коморне под начальством Клапки, назначался теперь полицей-президентом in partibus. В качестве тайного начальника полиции на службе революции он. естественно, должен был иметь «открытый» доступ к полиции, находящейся на службе правительств. Летом 1852 г. я обнаружил, что он утаил рукопись, которую я передал ему для одного берлинского книготорговца, и доставил ее одному из немецких правительств[553]. После того как я написал об этом эпизоде и о других давно бросавшихся мне в глаза особенностях этого человека одному венгру в Париже и загадка Бандьи, благодаря вмешательству третьего достаточно осведомленного лица, была вполне решена, я в начале 1853 г. послал за своей подписью публичное разоблачение его в «New-Yorker Criminal-Zeitung»[554]. Бандья в оправдательном письме, находящемся еще в моих руках, указывал на то, что я меньше всего имею оснований считать его шпионом, так как он всегда (и это была правда) избегал говорить со мной о моих собственных партийных делах. Хотя Кошут и его сторонники не отступились тогда от Бандьи, все же мое разоблачение в «Criminal-Zeitung» стало мешать его дальнейшим действиям в Лондоне, и он тем охотнее ухватился за случай, предоставленный ему осложнениями на Востоке для использования своих талантов на другом поприще. Вскоре после заключения Парижского мира (1856 г.) я прочел в английских газетах, что некий Мехмед-бей, полковник турецкой службы, известный прежде, как христианин, под именем Иоганна Бандьи, отплыл с некоторым числом польских эмигрантов из Константинополя в Черкесию, где он фигурировал в качестве начальника генерального штаба Сефер-паши и, до известной степени, в качестве «Симона Боливара» черкесов. В лондонской «Free Press», в большом количестве расходящейся в Константинополе, я указал на прошлое этого освободителя[555]». 20 января 1858 г. Бандья, как указывается в тексте, был приговорен в Адерби военным судом польского легиона, находившегося под начальством полковника Т. Лапинского, за замышляемую им измену Черкесии к смерти. Так как Бандья был турецким полковником, то Сефер-паша счел исполнение этого приговора несовместимым с уважением к Высокой Порте и поэтому переправил осужденного в Трапезунд, откуда тот, очутившись на свободе, вскоре вновь прибыл в Константинополь. Между тем венгерская эмиграция в Константинополе горячо вступилась за Бандью, ополчившись против поляков. Охраняемый русским посольством от Дивана (который, к тому же, должен был содержать его. как «полковника», вместе с его гаремом), защищаемый предвзятым мнением своих земляков в отношении поляков, Бандья хладнокровно опубликовал самоапологию в «Journal de Constantinople»[556]. Но прибытие в скором времени черкесской депутации положило конец этой истории. Венгерская эмиграция официально отступилась от своего подзащитного, хотя и de tres mauvaise grace [с большим неудовольствием]. Все бумаги военного суда в Адерби, среди них и собственное признание Бандьи, а также документы, которыми обменялись впоследствии в Константинополе, были пересланы тамошней польской эмиграцией в Лондон, где выдержки из них появились во «Free Press» (май 1858 г.). Более полно эти документы были опубликованы мной в «New-York Tribune» от 16 июня 1858 года[557].