4. КЁЛЬНСКИЙ ПРОЦЕСС КОММУНИСТОВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4. КЁЛЬНСКИЙ ПРОЦЕСС КОММУНИСТОВ

Приведенные мной в этой главе сообщения о прусском посольстве в Лондоне и о его переписке с прусскими властями на континенте во время кёльнского процесса основываются на опубликованных А. Виллихом в «New-Yorker Criminal-Zeitung» (апрель 1853 г.) добровольных признаниях сидящего теперь в гамбургской тюрьме Гирша, появившихся под заглавием: «Жертвы шпионажа, оправдательная записка Вильгельма Гирша»[600]; последний был главным орудием полицейского лейтенанта Грейфа и его агента Флёри и по их поручению и под их руководством сфабриковал представленную на процессе коммунистов Штибером фальшивую книгу протоколов. Я привожу здесь некоторые выдержки из мемуаров Гирша.

«За немецкими обществами» (во время промышленной выставки) «следили сообща члены полицейского триумвирата — полицейский советник Штибер от Пруссии, некий г-н Кубеш от Австрии и начальник полиции Хунтель из Бремена».

Гирш в следующих словах описывает свою первую встречу с секретарем прусского посольства в Лондоне Альбертсом, которая состоялась в связи с тем, что он предложил свои услуги в качестве mouchard {шпиона. Ред.}.

«Свидания, назначаемые прусским посольством в Лондоне; своим тайным агентам, происходят в подходящем для этого помещении. Трактир «Петух», Флит-стрит, Темпл-Бар бросается так мало в глаза, что если бы золотой петух в качестве вывески не указывал входа, то человек, который не стал бы специально его искать, с трудом бы его заметил. Через узкий вход я вошел во внутреннее помещение этой староанглийской таверны, и на мой вопрос о м-ре Чарлзе мне представился под этой фамилией плотный господин с такой любезной улыбкой, точно мы оба были уже старыми знакомыми. Представитель посольства, каковым он и был, казался очень весело настроенным, а коньяк с водой так поднял его настроение, что он на время как будто забыл о цели нашей встречи. М-р Чарлз, или, как он тотчас же назвал себя настоящим именем, секретарь посольства Альбертс, осведомил меня прежде всего, что он, собственно, не имеет никакого отношения к полицейским делам, но готов взять на себя посредничество… Второе свидание имело место на тогдашней его квартире, Бруэр-стрит, 39, Голден-сквер; здесь я впервые познакомился с полицейским лейтенантом Грейфом. Это был человек чисто полицейского образца, среднего роста, с темными волосами и того же цвета par ordre {по-казенному. Ред.} подстриженной бородой — так что усы сливались с бакенбардами — и с бритым подбородком. Его глаза, в которых менее всего светился ум, приобрели, по-видимому, от постоянного обращения с мошенниками и ворами какое-то напряженное выражение… Г-н Грейф представился мне первоначально под тем же псевдонимом, что и г-н Альбертс, назвавшись м-ром Чарлзом. Но новый м-р Чарлз был, по крайней мере, более серьезно настроен; он считал нужным, по-видимому, сперва проэкзаменовать меня… Наша первая встреча закончилась тем, что он поручил мне составить ему точный отчет о всей деятельности революционной эмиграции… В следующий раз г-н Грейф представил мне, как он выразился, «свою правую руку», «а именно, одного из своих агентов», добавил он. Это был высокий, изящно одетый молодой человек, представившийся мне опять-таки под именем м-ра Чарлза; вся политическая полиция, по-видимому, присвоила это имя в качестве псевдонима. Таким образом, мне приходилось иметь теперь дело с тремя Чарлзами. Но новоприбывший заслуживал, казалось, наибольшего внимания: «Он также», по его словам, «был раньше революционером; однако, все можно сделать, мне нужно только идти вместе с ним»». Грейф уехал на некоторое время из Лондона и, прощаясь с Гиршем, «прямо заявил, что новый м-р Чарлз действует постоянно по его поручению и что я могу без всякого опасения ему довериться, хотя бы кое-что и казалось мне странным; я не должен этим смущаться. Для большей ясности он прибавил: «Министерство нуждается иногда в том или другом предмете; главное, это — документы; если их нельзя раздобыть, то надо уметь как-нибудь помочь этому горю!»»

Гирш рассказывает дальше, что последний из Чарлзов был Флёри,

«работавший прежде в экспедиции «Dresdner Zeitung», которая выходила под редакцией Л. Виттига. В Бадене он, на основании доставленных им рекомендаций из Саксонии, был послан временным правительством в Пфальц, чтобы заняться там организацией ландштурма и т. д. Когда пруссаки вступили в Карлсруэ, он был взят в плен и т. д. Появился он вдруг снова в Лондоне в конце 1850 или в начале 1851 года. Здесь он с самого начала носит фамилию де Флёри и под такой фамилией поселяется среди эмигрантов, находясь с виду, по крайней мере, в тяжелом положении. Вместе с ними он живет в устроенной Эмигрантским комитетом эмигрантской казарме и получает вспомоществование. В начале лета 1851 г. его положение внезапно улучшается, он поселяется в приличной квартире и женится в конце этого года на дочери английского инженера. Впоследствии мы его встречаем, в качестве полицейского агента, в Париже… Настоящая его фамилия — Краузе; он сын сапожника Краузе, который лет 15–18 тому назад был казнен в Дрездене вместе с Бакхофом и Безелером за убийство в Дрездене же графини Шёнберг и ее горничной… Флёри-Краузе часто рассказывал мне, что он работал для правительств уже с четырнадцатилетнего возраста».

Это тот самый Флёри-Краузе, о котором Штибер заявил на публичном заседании кёльнского суда как о непосредственно подчиненном Грейфу прусском тайном полицейском агент». В своих «Разоблачениях о процессе коммунистов» я говорю о Флёри[601]:

«Флёри, хотя и не Флёр де Мари [Fleur de Marie] полицейских проституток, но все же он цветок{185}, который будет цвести, хотя бы только цветом fleurs-de-lys»{186}.

Это в известной мере исполнилось. Несколько месяцев спустя после процесса коммунистов Флёри был приговорен в Англии по делу о подлоге к нескольким годам hulks{187}.

«В качестве правой руки полицейского лейтенанта Грейфа», — продолжает Гирш, — «Флёри, в отсутствие его, сносился прямо с прусским посольством».

С Флёри был связан Макс Рёйтер, совершивший кражу писем у Освальда Дица, бывшего тогда хранителем архива шаппер-виллиховского союза.

«Штибер», — говорит Гирш, — «был извещен агентом прусского посланника в Париже Гацфельдта, пресловутым Шервалем, о письмах, которые последний сам писал в Лондон, и через Рейтера разузнал о их местонахождении, после чего Флёри, по поручению Штибера, совершил с помощью Рёйтера эту кражу. Это те украденные письма, о которых г-н Штибер не постыдился открыто дать на суде присяжных в Кёльне показания «как о таковых»… Осенью 1851 г. Флёри, вместе с Грейфом и Штибером, был в Париже; еще до этого Штибер, через посредство графа Гацфельдта, вступил там в сношения с этим Шервалем, или, правильнее, Йозефом Кремером, при помощи которого он надеялся создать заговор. С этой целью гг. Штибер, Грейф, Флёри, а также два других полицейских агента, Бекман{188} и Зоммер, устроили совещание в Париже совместно с знаменитым французским шпионом Люсьеном Делаодом (под фамилией Дюпре) и дали соответственные инструкции Шервалю, по которым он должен был выкраивать свою переписку. Флёри очень часто забавлялся при мне этой провоцированной борьбой между Штибером и Шервалем; а тот Шмидт, который появился в основанном Шервалем по полицейскому приказу обществе в качестве секретаря одного революционного союза в Страсбурге и Кёльне, этот Шмидт был не кто иной, как г-н де Флёри… Флёри был в Лондоне, несомненно, единственным агентом прусской тайной полиции, и все предложения, делавшиеся прусскому посольству, проходили через его руки… гг. Грейф и Штибер во многих случаях полагались на его мнение». Флёри сообщает Гиршу: «Г-н Грейф сказал Вам, как надо действовать… Центральная полиция во Франкфурте сама того мнения, что прежде всего необходимо обеспечить существование политической полиции, — безразлично, какими мы этого добьемся средствами; шаг в этом направлении уже сделан сентябрьским заговором в Париже».

Грейф возвращается в Лондон, выражает свое удовлетворение работой Гирша, но требует большего, именно отчетов о

«тайных заседаниях Союза, принадлежащего к партии Маркса». «Мы должны, — сказал в заключение лейтенант полиции — a tout prix {во что бы то ни стало. Ред.} дать отчеты о заседаниях Союза; делайте это, как знаете, но только никогда не переступайте границ правдоподобия, сам же я слишком занят. Г-н де Флёри будет работать вместе с Вами от моего имени».

Тогдашнее занятие Грейфа заключалось, по словам Гирша, в переписке с Мопа через посредство Делаода-Дюпре насчет устройства мнимого побега Шерваля и Гиппериха из тюрьмы Сент-Пелажи. Ввиду уверений Гирша, что

«Маркс в Лондоне никакого нового центрального общества Союза не основал… Грейф договорился с Флёри, что при данных обстоятельствах мы должны пока сами изготовить отчеты о заседаниях Союза; он же, Грейф, возьмет на себя заботу о защите подлинности этих документов, а то, что он предлагает, будет во всяком случае принято».

Итак, Флёри и Гирш принялись за работу. «Содержание» их отчетов о проведенных мной тайных заседаниях Союза, по словам Гирша,

«сводилось к тому, что устраивались различные дискуссии, принимались новые члены Союза, в каком-нибудь уголке Германии основывалась новая община, создавалась какая-нибудь новая организация, в Кёльне у заключенных друзей Маркса то появлялись, то исчезали виды на освобождение, приходили письма от тех или иных лиц и т. д. Что касается последнего, то Флёри обыкновенно обращал при этом внимание на тех лиц в Германии, которые были уже на подозрении в результате политического розыска или каким-либо образом проявляли политическую активность; но очень часто должна была приходить на помощь и фантазия, и тогда в Союз попадали члены с именами, быть может, совсем не существовавшими на свете. Но г-н Грейф полагал, что отчеты хороши и что нужно ведь их a tout prix создавать. Часть их Флёри взялся составить один, но в большинстве случаев я должен был помогать ему, так как он не умел даже мелкие заметки написать надлежащим стилем. Так появились отчеты, а г-н Грейф без колебаний взял на себя гарантию их подлинности».

Гирш рассказывает далее, как он и Флёри посетили А. Руге в Брайтоне и Эдуарда Мейена (тобиевской памяти) и украли у них письма и литографированные корреспонденции. Но это не все. Грейф-Флёри наняли в типографии Станбёри, Феттер-лейн, литографский станок и вместе с Гиршем сами стали фабриковать «радикальные листовки». Здесь есть чему поучиться «демократу» Ф. Цабелю. Пусть послушает:

«Первая составленная мной» (Гиршем) «листовка была названа, по предложению Флёри, «К сельскому пролетариату»; удалось получить несколько хороших оттисков ее. Г-н Грейф послал эти оттиски, как исходящие от партии Маркса, а для большей правдоподобности прибавил в сфабрикованных вышеуказанным образом отчетах так называемых заседаний Союза несколько слов о рассылке такой листовки для объяснения ее происхождения. Подобное же произведение было изготовлено под заглавием «К детям народа»; я не знаю, кому приписал его на этот раз г-н Грейф. Эти фокусы потом прекратились, главным образом потому, что поглощали много денег».

После своего мнимого побега из Парижа Шерваль прибыл в Лондон; здесь он первое время работает при Грейфе за плату 1 ф. 10 шилл. в неделю;

«за это он обязан был представлять отчеты о сношениях между немецкой и французской эмиграцией». Но публично разоблаченный в Обществе рабочих и выгнанный из него, как mouchard

«Шерваль, по весьма естественным причинам, стал изображать немецкую эмиграцию и ее органы как совершенно не заслуживающие внимания, ибо с этой стороны он лишился всякой возможности доставлять какие бы то ни было сведения. Но зато он представил Грейфу отчет о ненемецкой революционной партии, в котором превзошел Мюнхаузена».

Гирш возвращается затем к кёльнскому процессу.

«Г-на Грейфа уже не раз запрашивали о содержании изготовленных Флёри, по его поручению, отчетов Союза, поскольку они касались кёльнского процесса… По этому делу были и определенные задания. Так, в одном случае Маркс будто бы переписывался о Лассалем по адресу «питейный дом», и г-н государственный прокурор желал, чтобы были произведены соответствующие розыски… Наивнее кажется просьба г-на государственного прокурора, в которой он выражает желание получить точные разъяснения о денежной помощи, оказанной Лассалем из Дюссельдорфа заключенному Рёзеру в Кёльне… ведь деньги якобы должны были на самом деле поступать из Лондона».

В главе III, раздел 4 было уже упомянуто, как Флёри должен был, по поручению Хинкельдея, разыскать в Лондоне человека, который представлял бы на кёльнском суде. присяжных исчезнувшего свидетеля X. {Хаупта. Ред.} и т. д. Подробно изложив этот эпизод, Гирш продолжает:

«Между тем, г-н Штибер настойчиво требовал от Грейфа доставить по возможности подлинники присланных им протоколов заседаний Союза. Флёри говорил, что, если иметь в своем распоряжении людей, то он мог бы изготовить подлинные протоколы. Но для этого необходимо иметь почерки некоторых друзей Маркса. Я воспользовался этим замечанием и отверг, со своей стороны, это предложение; Флёри только раз вернулся еще к этому вопросу, но затем молчал об этом. Вдруг около этого времени г-н Штибер выступает в Кёльне с книгой протоколов заседающего в Дон-доне центрального общества Союза… Я еще более был поражен, когда в сообщенных газетами выдержках из протоколов узнал переданные почти дословно отчеты, сфабрикованные Флёри по поручению Грейфа. Таким образом, г-н Грейф или сам г-н Штибер как-то сфабриковали копию, так как протоколы этого мнимого подлинника были снабжены подписями, протоколы же, которые передал Флёри, никогда их не имели. От самого Флёри я по поводу этого удивительного явления только узнал, что «Штибер все умеет делать, история произведет фурор!»».

Когда Флёри узнал, что «Маркс» засвидетельствовал подлинные подписи лиц, якобы подписавших протоколы (Либкнехта, Рингса, Ульмера и т. д.) в лондонском полицейском суде, он составил следующее письмо:

«Высокому королевскому полицей-президиуму в Берлине. Лондон, d. d. {de dato — т. е. написано такого-то числа. Ред.} Маркс и его друзья, намереваясь показать, что подписи, значащиеся под протоколами Союза, фальшивые, собираются засвидетельствовать здесь подписи, которые затем будут представлены суду присяжных в качестве подлинных. Всякий, знакомый с английскими законами, знает также, что в этом отношении ими можно вертеть в разные стороны и что тот, кто гарантирует подлинность, по существу, собственно, не дает настоящего поручительства. Лицо, делающее это сообщение, не боится назвать свое имя для дела, где речь идет об установлении истины. Беккер, Личфилд-стрит, 4». «Флёри знал адрес немецкого эмигранта Беккера, жившего в том же доме, что и Виллих, так что впоследствии подозрение по поводу происхождения письма могло бы легко пасть на Виллиха как на противника Маркса… Флёри уже заранее наслаждался скандалом, который должен был из-за этого произойти. Письмо, думал он, будет, конечно, прочитано так поздно, что возможные сомнения в его подлинности смогут быть разрешены лишь тогда, когда процесс уже закончится… Письмо за подписью Беккера было адресовано в полицей-президиум в Берлине, но оно пошло не в Берлин, а «к полицейскому чиновнику Гольдхейму, Франкфуртская гостиница в Кёльне», конверт же от этого письма пошел в Берлин со следующей вложенной в него запиской: «Г-н Штибер из Кёльна даст точные сведения о назначении сего»… Г-н Штибер не использовал письма; он не мог его использовать, так как вынужден был отказаться от всей книги протоколов».

Относительно последней Гирш рассказывает:

«Г-н Штибер заявляет» (на суде), «что она была у него в руках две недели тому назад и он раздумывал, прежде чем ее использовать; далее он заявляет, что она получена им с курьером в лице Грейфа… Таким образом, Грейф привез ему свою собственную работу; но как согласовать это с письмом г-на Гольдхейма? Г-н Гольдхейм пишет посольству: «Книгу протоколов представили так поздно лишь для того, чтобы предотвратить успех возможных запросов о ее подлинности»… В пятницу 29 октября г-н Гольдхейм прибыл в Лондон. Дело в том, что г-н Штибер понимал невозможность защищать подлинность книги протоколов; он поэтому отправил посланца переговорить по этому поводу на месте с Флёри; ставился вопрос, нельзя ли каким-нибудь образом раздобыть доказательство подлинности. Переговоры не дали результата, и, ничего не добившись, он уехал, оставив Флёри в отчаянии: чтобы не компрометировать высших чинов полиции, Штибер при создавшемся положении решил предать его. Что это было причиной тревоги Флёри, я понял из последовавшего вскоре затем заявления г-на Штибера. В полном расстройстве г-н Флёри ухватился за последнее средство; он принес мне рукопись, по которой я должен был скопировать заявление и, подписав его именем Либкнехта, присягнуть потом перед лорд-мэром Лондона в том, что я — Либкнехт… Флёри сказал мне, что почерк рукописи принадлежит тому лицу, которое написало книгу протоколов, и что привез ее» (из Кёльна) «г-н Гольдхейм. Но если г-н Штибер получил книгу протоколов из Лондона через курьера Грейфа, то как мог г-н Гольдхейм привезти из Кёльна рукопись мнимого протоколиста в то время, когда Грейф уже вновь был в Лондоне?.. То, что Флёри мне дал, состояло только из нескольких слов и подписи…». Гирш «скопировал по возможности точно почерк и составил заявление, что нижеподписавшийся, — Либкнехт, — объявляет засвидетельствованную Марксом и К° его подпись ложной и признает единственно правильной и подлинной только эту его подпись. Закончив свою работу и держа в руках рукопись» (рукопись, переданную ему Флёри для копирования), «которая, по счастью, находится еще и теперь в моем распоряжении, я, к немалому изумлению Флёри, высказал ему свои опасения и решительно отклонил его просьбу. Сперва он был безутешен, но затем заявил, что даст присягу сам… Ради большей верности он намеревался заверить свою подпись у прусского консула и поэтому сперва отправился в его канцелярию. Я ожидал его в одной таверне. Когда он вернулся, его подпись уже была заверена консулом, после чего он отправился к лорд-мэру, чтобы заверить ее под присягой. Но здесь дело не пошло так гладко; лорд-мэр потребовал других поручителей, которых Флёри не мог доставить, и дело с присягой лопнуло… Поздно вечером я встретился еще раз — и уже в последний раз — с г-ном де Флёри. Как раз в этот день он испытал неожиданную неприятность, прочитав в «Kolnische Zeitung» касавшееся его заявление г-на Штибера! «Но я знаю, что Штибер не мог поступить иначе, в противном случае ему пришлось бы скомпрометировать самого себя», — с полным основанием философски утешал себя г-н де Флёри… «В Берлине грянет гром, если кёльнцы будут осуждены», — сказал мне г-н де Флёри в одну из наших последних встреч».

Последние встречи Гирша с Флёри происходили в конце октября 1852 года; добровольные признания Гирша датированы концом ноября 1852 г., а в конце марта 1852 г. грянул «гром в Берлине» (заговор Ладендорфа){189}.