1. Решение проблемы сознания и тела, и почему многие предпочитают саму проблему ее решению

Знаменитая проблема сознания и тела — источник стольких противоречий за последние два тысячелетия — имеет простое решение. Оно было доступно любому образованному человеку с того времени, как приблизительно столетие назад началась серьезная работа по исследованию мозга, и в некотором смысле мы все знаем, что это действительно так. Вот это решение: ментальные феномены причинно обусловлены нейрофизиологическими процессами в мозге и сами являются свойствами мозга. Чтобы отличить этот взгляд от многих других в данной области, я назову его “биологическим натурализмом”. Ментальные события и процессы в такой же мере суть часть нашей естественной биологической истории, как и пищеварение, митоз, мейоз или секреция ферментов.

Биологический натурализм сам по себе поднимает тысячу вопросов. Каков в точности характер нейрофизиологических процессов и как именно элементы нейроанатомии — нейроны, синапсы, синапсические раздвоения, рецепторы, митохондрии, глиальные клетки, нервные медиаторы и т.д. — вызывают ментальные феномены? А как насчет огромного разнообразия нашей ментальной жизни: болей, желаний, щекотки, мыслей, визуального опыта, убеждений, вкусов, запахов, тревоги, страха, любви, ненависти, депрессии и восторга? Какое объяснение нейрофизиология дает сфере наших ментальных феноменов — и сознательных, и бессознательных? Подобные вопросы формируют предмет нейронаук и, пока я пишу эти строки, в буквальном смысле тысячи людей исследуют указанные вопросы.[5] Но отнюдь не все вопросы являются нейробиологическими. Некоторые из них являются философскими, психологическими или же составляют часть когнитивной науки в целом. Вот, например, некоторые из философских вопросов: “Чем конкретно является сознание и как именно сознательные ментальные феномены относятся к бессознательным?”, “Каковы специфические черты “ментального” — черты типа сознания, интенциональности, субъективности, ментальной каузальности; и как именно они функционируют?”, “Каковы каузальные отношения между “ментальными” и “физическими” феноменами?”, “И способны ли мы так охарактеризовать эти каузальные отношения, чтобы избежать эпифеноменализма?”

Я попытаюсь высказаться по некоторым из этих вопросов позднее, а пока же хочу отметить примечательный факт. Я сказал, что решение проблемы сознания и тела должно быть очевидным любому образованному человеку, но в настоящее время в философии и когнитивной науке многие, вероятно большинство, экспертов заявляют, что находят его отнюдь не очевидным. Фактически они даже не считают предложенное мной решение истинным. Если обозреть область философии сознания за последние несколько десятилетий, то можно обнаружить, что там работает небольшое количество людей, которые настаивают на реальности и несводимости сознания и интенциональности и которые склонны рассматривать себя как дуалистов свойств (property dualists), в то время как значительно большая группа представителей основного направления считают себя материалистами того или иного типа. Дуалисты свойств полагают проблему сознания и тела очень трудной, возможно вообще неразрешимой.[6] Материалисты соглашаются, что если интенциональность и сознание реально существуют и не сводимы к физическим феноменам, то тогда и в самом деле существует сложная проблема сознания и тела, однако они надеются “натурализовать” интенциональность и, вероятно, также сознание. Под “натурализацией” ментальных феноменов они подразумевают редукцию их к физическим феноменам. Они полагают, что если гарантировать реальность и нередуцируемость сознания и других ментальных феноменов, то это сделает нас сторонником некоторой формы картезианства, но они не видят, как можно согласовать подобный взгляд с нашей общей научной картиной мира.

Я убежден, что обе стороны глубоко заблуждаются. Они принимают определенную терминологию и с ней набор допущений. И я намереваюсь показать, что эта терминология устарела, а допущения ложны. Существенно важно показать, что дуализм и монизм оба ложны, ибо обычно предполагают, что они исчерпывают собой рассматриваемую область, не оставляя выбора. Большинство моих рассуждений будет адресовано различным формам материализма, поскольку это доминирующий взгляд. О дуализме в любой его форме сегодня не может быть и речи, поскольку считается, что он не согласуется с научной картиной мира.

Отсюда следует вопрос, который я хочу поставить в этой и следующей главе: “Что именно в нашей интеллектуальной истории и в нашем окружении затрудняет понимание достаточно простых положений, которые я высказал в отношении проблемы сознания и тела?”, “Что позволило “материализму” выглядеть единственно разумным подходом в философии сознания?”. Эта и следующая главы посвящены современной ситуации в философии сознания, и данная глава вполне могла бы быть озаглавлена: “Какие имеются возражения против материалистической традиции в философии сознания?”.

Рассматриваемые в перспективе последних пятидесяти лет философия сознания, равно как и когнитивная наука и определенные ветви психологии, представляют собой очень любопытное зрелище. Его наиболее поразительная черта — это то, в какой степени основное направление в философии сознания последних пятидесяти лет представляется очевидно ложным. Я убежден, что нет другой такой области современной аналитической философии, где сказано так много неправдоподобного. В философии языка, к примеру, отнюдь не принято отрицать существование предложений и речевых актов, но в философии сознания очевидные факты относительно ментального — вроде того, что нам всем реально присущи субъективные сознательные ментальные состояния и что они не могут быть элиминированы в пользу чего-либо другого, -обычно отрицаются многими, вероятно даже большинством, наиболее передовых умов в данной области.

Как же происходит, что немало философов и ученых-когнитивистов способны сказать много такого, что по крайней мере мне представляется очевидно ложным? Экстремальные взгляды в философии почти никогда не являются неразумными: обычно имеются очень глубокие и сильные основания для того, чтобы их придерживаться. Я полагаю, что одним из несформулированных допущений, стоящих за целой серией новейших взглядов, оказывается то, что они представляют собой единственную научно приемлемую альтернативу тому антисциентизму, который сопровождал традиционный дуализм, веру в бессмертие души, спиритуализм и так далее. Принятие новейших взглядов мотивируется не столько самостоятельным убеждением в отношении их истинности, сколько страхом того, каковы, по-видимому, единственные имеющиеся альтернативы. То есть выбор, перед которым мы неявно стоим, это выбор между “научным” подходом, представленным той или иной новейшей версией “материализма”, и “антинаучным” подходом, представленным картезианством или какой-либо традиционной религиозной концепцией сознания. Другой странный факт, тесно связанный с первым, заключается в том, что большинство стандартных авторов глубоко привержены традиционному словарю и категориям. Они и в самом деле думают, что имеется некоторое более или менее ясное значение, соответствующее архаическим понятиям “дуализма”, “монизма”, “материализма”, “физикализма” и т.д., и что вопросы должны ставиться и решаться именно в этих терминах. Они употребляют подобные слова без смущения или иронии. Одна из моих целей в данной книге — показать, что оба эти допущения ошибочны. Правильно понятые, многие из модных в настоящее время взглядов оказываются несовместимыми с тем, что мы знаем о мире из нашего личного опыта и из специальных наук. Чтобы утверждать то, что мы все знаем как истинное, нам следует бросить вызов допущениям, лежащим в основе традиционного словаря. Прежде чем идентифицировать некоторые из этих невероятных взглядов, я хочу сделать замечание относительно стиля их преподнесения. Авторы, которые готовы сказать нечто, что звучало бы глупо, очень редко прямо говорят об этом. Обычно используется целый набор риторических или стилистических приемов, дабы избежать необходимости говорить откровенно. Наиболее очевидный из этих приемов заключается в том, чтобы ходить вокруг да около с помощью пространной уклончивой прозы. Я думаю, судя по текстам нескольких авторов, становится очевидным, что они полагают, будто нам действительно не присущи такие ментальные состояния, как убеждения, желания, страхи и т.д. Однако трудно найти фрагменты, в которых они и в самом деле прямо говорят об этом. Чаще они стараются придерживаться понятий здравого смысла, отрицая при этом, что они действительно чему-либо соответствуют в реальном мире. Другой риторический прием для маскировки неправдоподобного — это обозначить именем взгляд здравого смысла, а затем отрицать его по имени, но не по содержанию. Так, очень сложно даже в современную эпоху прямо говорить: “Ни одно человеческое существо не было когда-либо сознательным”. Скорее изощренный философ дает тому взгляду, что люди иногда бывают сознательными, название “картезианской интуиции”, а затем начинает оспаривать, ставить под сомнение, отрицать нечто, описанное как “картезианская интуиция”. Опять же сложно прямо сказать, что никто в мировой истории никогда не пил, когда испытывал жажду, или не ел, когда был голоден, однако легко оспорить нечто, если вы можете заранее заклеймить это как “народную психологию” (folk psychology). И, дабы просто обозначить подобный маневр, я назову его маневром “дай- этому- название”. Другой маневр, которому отдают наибольшее предпочтение, я назову маневром “героической-эпохи-науки”. Когда автор попадает в глубокое затруднение, он пытается проводить аналогию между своим собственным утверждением и некоторым великим научным открытием прошлого. Выглядит ли неразумным подобный взгляд? Да, великие научные гении прошлого казались неразумными их необразованным, догматичным и предубежденным современникам. Галилей представляет наиболее подходящую историческую аналогию. Выражаясь риторически, цель заключается в том, чтобы заставить вас, скептически настроенного читателя, почувствовать, что если вы не верите выдвинутому взгляду, то вы играете роль кардинала Беллармина по отношению к автору-Галилею.[7] Другими фаворитами являются флогистон и жизненные духи, и опять же цель этого в том, чтобы запугать читателя предположением, что если он, к примеру, сомневается в том, что компьютеры действительно мыслят, то это возможно только потому, что читатель верит в нечто ненаучное типа флогистона или жизненных духов.