4. Могут ли быть бессознательные боли?

Дальше я хочу проиллюстрировать принцип связи, вообразив случай, когда мы нашли бы применение понятию “бессознательной боли”. Обычно мы не думаем о бессознательных болях, и многие люди, как я полагаю, согласились бы с картезианским положением, что для того, чтобы нечто стало подлинной болью, оно должно быть сознательным. Однако, я думаю, было бы несложно прибегнуть к противоположным интуициям. Рассмотрим следующее: существует весьма ошибочное мнение у людей, страдающих от хронических болей, например, болей в спине, что иногда такая боль мешает им уснуть. В самом деле, после того, как они заснули, иногда в течение ночи случается, что то состояние заставляет их просыпаться. Итак, как же именно мы будем описывать подобные случаи? Ради данного примера мы допускаем, что во время сна больные совершенно бессознательны; они вообще не осознают какую-либо боль. Скажем ли мы тогда, что во время сна действительно не было никакой боли, но что боль возникла лишь тогда, когда они проснулись, и что они были разбужены нейрофизиологическими процессами, которые обычно вызвали бы боль, однако, эти процессы не вызвали боль, поскольку в то время больные спали? Или же, с другой стороны, мы должны сказать, что боль, то есть боль сама по себе, имела место до, в течение и после их сна, но что они во время сна не были сознательно осведомлены о ней? Мои интуиции находят второе предположение столь же естественным, вероятно, даже более естественным, чем первое. Тем не менее важно понимать, что здесь не затрагивается что-либо существенное. Мы просто принимаем альтернативный словарь для описания той же совокупности фактов. А сейчас обратимся ко второму словарю. Согласно ему, мы говорим, что боль некоторое время была осознанной, затем она была бессознательной, а затем снова стала осознанной. Итак, та же боль, но разные состояния сознания. Мы могли бы усилить свое желание говорить подобным образом, если обнаружили бы, что данная личность, хотя она и полностью бессознательна, во время сна делала телодвижения с целью защиты части ее тела от доставляющей ей боли.

Итак, какова же именно онтология боли, когда боль совершенно бессознательна? Ответ представляется мне вполне очевидным. О том, что боль продолжала существовать, даже будучи бессознательной, нас побуждает говорить то, что в ее основе лежал нейрофизиологический процесс, способный порождать сознательное состояние и поведение, свойственное тому, кто находился в сознательном состоянии. Как раз это и имело место в описанном примере.

Но если я не ошибаюсь в отношении всего этого, то будет сложно понять, как могло бы содержаться нечто фактически значимое в старых спорах между фрейдистами и их оппонентами относительно того, действительно ли существуют бессознательные ментальные состояния. Если вы до сих пор принимали мою аргументацию, то я не способен представить себе, как это могло бы быть чем-то иным, помимо чисто терминологического вопроса, отличающегося только своей сложностью от только что описанного вопроса о существовании бессознательных болей. Одна сторона настаивала на том, что действительно существуют бессознательные ментальные состояния; другая — на том, что если они действительно ментальные, тогда они должны быть сознательными. И какие же факты в мире предполагаются соответствующими этим двум различным утверждениям?

Приведенные фрейдистами сведения включали каузальные истории, соответствующее поведение и сознательные признания агентов, и все это казалось доступным интерпретации только при допущении бессознательного ментального состояния, которое было совсем как сознательное состояние за исключением того, что оно бессознательно. Рассмотрим типичный случай. Человек под гипнозом получает постгипнотическое внушение, вследствие которого после выхода из гипнотического транса он должен ползать по полу. Позднее, будучи в сознании, он дает совершенно не относящееся к сути дела, хотя по видимости рациональное, обоснование своему поведению. К примеру, он говорит: “Я полагаю, что мог потерять свои часы где-то на этом полу”, после чего он продолжает ползать по полу. Итак, мы, на мой взгляд, с достаточным на то основанием предполагаем, что он бессознательно подчиняется приказу и бессознательно намеревается ползать по полу, ибо так ему приказал действовать гипнотизер, и что обоснование, которое он дает своему поведению, вообще не является подлинным обоснованием.

Но если допустить, что он совершенно не осознает свои реальные мотивы, то какая же тут предполагается онтология бессознательного? Повторяя наш ранний вопрос, какой факт соответствует приписыванию бессознательного ментального состояния тогда, когда агент действует в силу причины, которую он совершенно не осознает? Если его состояние действительно бессознательно, тогда единственным таким фактом является само существование нейрофизиологических состояний, способных порождать сознательные мысли и ту разновидность поведения, которая соответствует наличию таких мыслей.

Зачастую между скрытым бессознательным ментальным состоянием и внешним проявлением сознательной интенциональности может быть несколько шагов рассуждений. Так, например, нам говорят, что юноша, бунтующий против авторитета своей школы, имеет бессознательный мотив к этому, обусловленный ненавистью к своему отцу. Его школа выступает для него символом отца. Но опять же, как и в примере с гипнозом, нам следует спросить, какой же в этом случае мыслится онтология бессознательного? И, как при гипнозе, здесь приписывание определенной аспектуальной формы бессознательному должно предполагать, что нейрофизиология способна порождать сознательные мысли именно с такой-то аспектуальной формой.

Когда станет понятно, что описание ментального состояния как “бессознательного” есть описание нейрофизиологической онтологии в терминах ее каузальной способности порождать сознательные мысли и поведение, тогда, я считаю, не останется никакого фактического содержания в онтологическом вопросе: “Действительно ли существуют бессознательные ментальные состояния?” Вот что мог бы означать данный вопрос: “Существуют ли несознательные (nonconscious) нейрофизиологические состояния мозга, способные порождать сознательные мысли и виды поведения, подходящие тому, у кого присутствуют такие мысли?” Конечно, ни одна из сторон в дискуссии не рассматривала этот вопрос подобным образом, но, возможно, напряженность в споре отчасти проистекает из факта, что то, что выглядело как явно онтологический вопрос, — существуют ли бессознательные состояния? — вовсе и не было онтологическим вопросом.

Если я прав во всем этом, тогда старые фрейдистские аргументы, касающиеся различных свидетельств о гипнотизме, неврозах и т.д., оказываются не столько убедительными или неубедительными, сколько пустыми в фактическом отношении. Данный вопрос не менее важен от того, что он концептуальный или терминологический. Нам следовало бы понять также, что это не фактуальный вопрос о существовании ментальных сущностей, которые не являются ни физиологическими, ни сознательными.