Параграф первый К Дантовскому Интернационалу

Маяковский понял ограниченные экономические цели Октября. Поэт звал пойти дальше – к революции духа, которую собирался сам и возглавить, и призывал идти за собой тех, кто прежде были его учителями – Маркса и Ленина. Октябрьская революция планировалась как политическая и в первые годы (особенно в декларациях и лозунгах) такой и была. Социокультура России «выела» из Октябрьской революции почти все, что было в ней исторического. Маяковский же задумал новую духовную революцию, которая подчинила бы себе социокультурную эволюцию. Как проектировщик новой всемирной революции он переступал круг русской, славянской жизни и поэзии и выходил на уровень общеевропейский и всемирный, и тут дорога Маяковского пересекалась с дорогой итальянца Данте. Как они похожи. Любовь и одного, и другого объемлет всю Вселенную. У одного была вечная возлюбленная – Беатриче, у другого – Лиля. Беатриче была душой, пребывающей в Раю. А Лиля была живой, мещанкой, которую поэт, тем не менее, любил. Любил болезненно, ревновал, прощал ей измены, страдал, уходил от нее и снова возвращался к ней. И все-таки любовь к Лиле не была всепоглощающей. В Париже он был околдован цветущей Татьяной Яковлевой. Если бы был однолюбом, то не рвался бы уйти от Лили к Татьяне, потом к Веронике Полонской. Л. Брик сумела внушить Маяковскому, что если он будет поддерживать легенду, что она, Лиля, его единственная и вечная возлюбленная, то у него будет больше «шансов на бессмертие». И снисходительный Маяковский культивировал миф: «Лиля=Беатриче». Данте прошел по всем дорогам трех царств загробного мира, которые на самом деле были проекцией его земного пути на потусторонний, и Маяковский не миновал ни одной тропинки трех загробных царств, не скрывая, что это поэтические метафоры земной юдоли. И тот, и другой стремились к духовному объединению всего человечества. Три последних главки эпилога «Про это» достойны быть названными «Вера», «Надежда», «Любовь», как у Данте в «Божественной комедии» в кантике «Рай». Маяковский просит у Господа, чтобы тот воскресил его, ибо он «свое, земное, не дожил, / на земле / свое не долюбил». Но, как всегда, поэт озабочен не только своим личным воскрешением. Эпилог поэмы «Про это», устраняющий всякие сомнения в отторжении поэта от мерзости советских буден, – это самый весомый вклад в Дантовский Интернационал. Я не знаю другого поэтического текста, в котором в обращении к Господу слились воедино все три парадигмальных проекта всемирной истории.