Параграф третий Идеалы и действительность

Могуче сказано о ненависти ко всему, «что в нас ушедшим рабьим вбито». Речь идет, конечно, не только о домашнем быте, но и о быте общественном, об обществе. Контекст не оставляет сомнений. А массовые расстрелы невинных рабочих, крестьян, интеллигентов, концлагеря, поголовная слежка за населением, превращение миллионов обывателей в стукачей, система запретов на все относительно самостоятельное – передвижение, помысел, мечту. Организованная крупномасштабная травля инакомыслов – это что – тоже наследие рабьего прошлого. Об этом поэт ни словечка. Не знал, не видел, одобрял или боялся сказать? Не мог не знать, не видеть того, что еще при Ленине знал. Разумеется, не все, но знал. Одобрял?

Красный террор после покушения на Ильича одобрял, но только против истинно виноватых, против врагов революции, – не обеспокоенный тем, что исполнители экзекуций покарают и невинных. Или считал, что без пролития крови революций не бывает? Боялся протестовать? Не похоже. Владимир Короленко протестовал. И как решительно! Признав революцию, упрекал вождей-больше-виков за то, что они изменяют себе и революции, оскверняют и предают светлые идеалы. Горький осуждал Ленина, называл его заговорщиком типа Нечаева. Я хочу думать, что ссылку на быт как на рабье наследие следует понимать расширительно. Это был эзоповский троп Маяковского. А те, кто за ним следил, – двурушники Лиля Брик и Я. Агранов – это превосходно понимали. Не семейный же быт имел в виду Маяковский, когда в своей предсмертной поэме назвал наше общество «окаменевшим говном», – он, ни разу в жизни ни в писаниях своих, ни в разговорах не употребивший ни единого бранного слова. Правда, поэма «Про это» была написана в январе – феврале 1923 г., а поэма «Во весь голос» в начале 1930 г.

Такого сочетания лирики и эпоса, какое было органикой поэзии Маяковского, русская поэзия до него не знала. В Европе мы можем найти подобное сочетание личности поэта как главного действующего лица всех его произведений – и лирических, и эпических – и такой мироохватности, такого стремления к единству всего человечества на христианских началах свободы и справедливости, такой всепоглощающей любви к женщине как святыне – разве только у Данте.

Когда наступил кризис истории, на религиозный парадигмальный проект наслоился эстетический, углубив понимание учения Христа. Не было ни одного русского поэта (нет и сегодня), который изнутри российской жизни отразил бы перерождение революции и Советской власти, отразил бы трагическое, героическое, комическое, безобразное, отвратительное, гнусное в своей эпохе. Лишь Маяковский, создатель нового языка русской поэзии, удостоверил своим творчеством, доказательнее научных и философских трактатов, что противоречия между высшими идеалами человеческого существования (Христа, Данте, Рабле, Маркса) несовместимы с реальностью российской социокультуры и, возможно, со всей социокультурной эволюцией вообще. Между Россией и поэзией Маяковского, пытавшегося внедрить высокие идеалы в российскую действительность, произошло короткое замыкание, порвавшее связь между прозаическим жизненным процессом и духом истории. Поэтическая деятельность Маяковского доказала опасность прямого контакта поэзии высоких идеалов с действительностью. После революции в экономике, политике, социальных отношениях в культуре изменилось очень многое – иногда к лучшему, а чаще к худшему Если брать Россию до 1930 г, поэт разоблачал ее социокультуру как перелицованное самодержавие, чиновничество, самодурство и произвол, озлобленное мещанство, раболепие и холуйство. Он прославлял рабочий класс, ростки социализма в школах, вузах, на стройках и шахтах, воспевал Октябрь, дипкурьера Теодора Нетте, жизнь и подвиг которого апостольски благословил:

В наших жилах —

кровь, а не водица.

Мы идем

сквозь револьверный лай,

чтобы,

умирая,

воплотиться

в пароходы,

в строчки

и в другие долгие дела. (7: 164)

Маяковский воспел рабочих Кузнецкстроя, которые в нечеловеческих условиях возводили гигант металлургии.

РАССКАЗ ХРЕНОВА О КУЗНЕЦКСТРОЕ И О ЛЮДЯХ КУЗНЕЦКА

По небу

тучи бегают,

дождями

сумрак сжат,

под старою

телегою

рабочие лежат.

И слышит

шепот гордый

вода

и под

и над:

«Через четыре

года

здесь

будет

город-сад!»

Темно свинцовоночие,

и дождик

толст, как жгут,

сидят

в грязи

рабочие,

сидят,

лучину жгут.

Сливеют

губы

с холода,

но губы

шепчут в лад:

«Через четыре

года

здесь

будет

город-сад!»

Свела

промозглость

корчею —

неважный

мокр

уют,

сидят

впотьмах

рабочие,

подмокший

хлеб

жуют.

Но шепот

громче голода —

он кроет

капель

спад:

«Через четыре

года

здесь

будет

город-сад!

……………………….

Я знаю —

город

будет,

я знаю —

саду

цвесть,

когда

такие люди

в стране

в советской

есть! (10: 128–131)

Ритм этого двухголосия – строители и поэт – согласный, учащенный перестук сердец, прерывистое дыхание, удары молота по наковальне. А Маяковский вместе с рабочими под старою телегою, под дождем жует подмокший хлеб. Нет, уважаемый Бронислав Горб, Маяковский не шут революции, как Вы утверждаете[101], он певец поколения рабочих, вскормленных энтузиазмом, упорством, выдержкой, надеждой и верой Октября.

Там,

за горами горя,

солнечный край непочатый.

За голод,

за мора море

шаг миллионный печатай! (2: 24)

Прославляя героев Кузнецкстроя, поэт не забывал и о перерожденцах вроде Присыпкина – Пьера Скрипкина, и в том же 1929 г. написал сатирическую пьесу «Клоп» о расколе в рабочем классе, учиненном нэпом. Маяковский не был существом одномерным. «Комок сердечный разросся громадой: / громада любовь, / громада ненависть». Рабочих он почитал и любил неизменно. Маяковский возвел поэтический памятник рабочим Курска, добывшим первую руду:

Я о тех,

кто не слыхал

про греков

в драках,

кто

не читал

про Муциев Сцевол,

кто не знает,

чем замечательны Гракхи, —

кто просто работает —

грядущего вол.

…………………………………

И когда

казалось —

правь надеждам тризну,

из-под Курска

прямо в нас

настоящею

земной любовью брызнул

будущего

приоткрытый глаз.

Пусть

разводят

скептики

унынье сычье:

нынче, мол, не взять

и далеко лежит.

Если б

коммунизму

жить

осталось

только нынче,

мы

вообще бы

перестали жить. (5: 151, 152, 159)

Марина Цветаева постигла: «Лицом Маяковского пролетариат мог бы чеканить свои монеты».