Распад и разложение как метод

По мнению Бориса Гройса[439], современная культура – некий ковёр: каждый из художников плетёт свой узелок, который связан с соседним узелком общим контекстом, и все они создают причудливый узор, бесконечно и случайно распространяющийся по плоскости.

Картина рисуется идиллическая: сонм муравьёв плетёт каждый свой узелок, трудолюбиво и скрупулезно выполняя определённые правила. Здесь есть место и для концептуалиста и портретиста, для таланта и посредственности, для мерзавца и праведника – такой ато-мизированый постмодернистский муравейник.

Однако на месте предполагаемого муравья находится человек, который есть образ Божий, призванный к Божественному сотворчеству и соработничеству (синергии). Это человек, свободно выполняющий волю Господа и Его замысел о нём. Но такой человек как раз и не нужен современной культуре. Он крайне опасен для нее, потому что она следует не вечно благой Божественной, а злой демонической воле, которая стремится погубить человека. Но люди должны знать, где таится духовная опасность. Отмеченные выше явления можно охарактеризовать как распад. Распад смыслов, форм, границ между культурой и цивилизацией, между жизнью и смертью.

Эта раковая болезнь современной культуры не является случайной и неуправляемой. В какой-то момент эти смыслы и «правды», как в калейдоскопе, собираются в некую картину, затем распадаются, чтобы собраться вновь. За всем этим стоит кризис богооставленности в падшей и сознательно отвратившейся от Бога культуре. Однако кризис, а точнее смерть, культуры, сопровождающаяся изящно культивируемым разложением, является источником гигантских денег, зарабатываемых производителями продукта массовой индустрии.

Дело в том, что этот продукт имеет свои маркетинговые законы сбыта: потребитель должен испытывать эту потребность вновь и вновь, обеспечивая воспроизводство. Но такую потребность может испытывать только не цельный (уцеломудренный) человек, а человек с разрушенной волей, поскольку массовая культура адресуется не к человеческой личности, а к отдельным инстинктам, которые в уцеломудренном сознании подчинены единой богообразной воле разумного человека. Таким образом, перед массовой культурой стоят две последовательные и взаимосвязанные задачи: расчленить человеческую личность на отдельные легко просчитываемые психофизические инстинкты (например, половой или инстинкт разрушения), чтобы иметь возможность непосредственно воздействовать на них. Алгоритмы выполнения такой задачи и разрабатывает «лаборатория распада» – современное искусство.

Демонстративное же дистанцирование институтов этого искусства от массовой культуры является игрой внутри одного и того же ведомства. Такое дистанцирование крайне необходимо для контем-порари арта: оно является способом его существования и фактором, сдерживающим от полного размывания в море массовой культуры. Бульон современной культуры находится на последнем градусе кипения: он бурлит и постоянно переливается в смежные культурно-цивилизационные зоны. Это в первую очередь касается информационных и медийных технологий. Из-за аберрации близости такие процессы до конца не осознаются, но эффекты, производимые ими, нельзя недооценивать.

Если художники поп-арта взорвали пусть эфемерную, но все же существовавшую границу между элитарной и массовой культурой, не имея в своём распоряжении информационных технологий, то сегодняшние изменения во всемирной сети и медийном информационном пространстве можно охарактеризовать как полную взаимную диффузию культурно-цивилизационных полей. Энди Уорхол ещё в 60-х годах сказал: «Я всё больше осознаю, что всё, что я делаю, относится к области смерти»[440]. Он имел в виду не только конкретную тематику своих работ (сюжеты с катастрофами и портретами умерших), но и метафизическую их сущность (рис. 4). Современное же медийное и виртуальное поле культуры можно уже назвать областью существования после смерти. При этом оно напоминает одно из предместий ада, наполненное разными голосами, не поддающимися идентификации и не связанными между собой образами и смыслами, является царством агрессивной пошлости и ужаса.

Рис. 4. Э. Уорхол. «Пять смертей семнадцать раз в чёрном и белом». 2 холста, шелкотрафаретная печать, синтетическая полимерная краска. 262x209 см. 1963 г. Нью-Йорк

Виктор Тупицын[441], комментируя инсталляцию художника Дэмиэна Хёрста[442], высказался об этом явлении следующим образом: «…экспансия бессознательного привела к смерти искусства. Искусство умерло, его больше нет, но эта тема и есть искусство» [443].

В этом высказывании ярко проявляется маниакальная страсть интерпретаторов современного искусства придавать вид художественного явления любому, даже самому страшному, событию в культурном и околокультурном пространстве. Это их работа: индустрия культуры (т. е. массовая культура) кормит их и даёт им ощущение собственной значимости.