3. Влияние марксизма на идеологии и движения

Если мы хотим определить с наибольшей точностью влияние марксизма в этот период, то, кроме простого и понятного факта политического существования социалистических и рабочих партий, мы должны рассмотреть две другие большие переменные величины. Мы должны определить, в какой мере сами эти партии были марксистскими и в какой мере марксизм мог привлечь ту прослойку, которая больше, чем какая-либо другая, интересуется теориями, то есть интеллигенцию.

Что касается первой проблемы, то рабочие движения могут быть классифицированы следующим образом: а) официально отождествляющие себя с марксизмом или стремящиеся стать такими; б) связанные с другими идеологиями социалистического типа, имеющие революционный или аналогичный характер; в) по существу, несоциалистические. Говоря в общих чертах, большая часть партий – членов II Интернационала во главе с немецкой социал-демократией принадлежала к первому типу, хотя следует иметь в виду, что гегемония марксизма сочеталась в них с наличием многих других идеологических течений. Однако в отдельных движениях, например французском, доминировали более старые местные революционные традиции, некоторые из них были едва затронуты марксистским влиянием. В одних странах в этих партиях имело значительный перевес левое социалистическое крыло, в других оно конкурировало с иными идеологиями и движениями.

Во всяком случае, среди конкурирующих идеологий левого крыла (исключение должно быть сделано для некоторых идеологий по преимуществу националистического характера) для влияния марксизма существовали значительные возможности. Отчасти (помимо особых противоречащих причин) это объяснялось символическим значением крупнейшего теоретика социализма, объединяющим фактором его личности, но прежде всего тем, что теоретический анализ недостатков общества в идеологиях левого крыла был очень мало разработан как применительно к идеям о путях, ведущих к революции, так и по отношению к представлениям – довольно неопределенным, если они вообще существовали, – о строительстве будущего послереволюционного общества. Интересующие нас здесь идеологии, кроме идеологий, имеющих принципиально национальный характер (первые в свою очередь в какой-то степени проникли в марксизм), – это анархизм и революционный синдикализм, который частично вытекает из последнего; народнические тенденции, а также, конечно, якобинско-радикальная традиция, в частности в своей революционной форме. Но некоторое внимание следует уделить и тому реформистскому социализму, сознательно немарксистскому, начиная с середины 90-х годов основным интеллектуальным центром которого было «Фабианское общество» в Англии. Это движение имело ограниченный характер, но ему на международной арене предстояло сыграть значительную роль не только благодаря отдельным иностранцам, жившим недолгое время в Англии, среди которых, в частности, должен быть упомянут Эдуард Бернштейн, но и благодаря культурным связям между Англией и такими странами, как Скандинавские или Голландия. Во всяком случае, хотя распространение фабианства и представляет интерес, в данном случае можно говорить о нем как об очень ограниченном явлении, не требующем здесь подробного анализа [9].

Якобинская радикальная традиция в основном оставалась вне марксизма даже тогда, когда – и, быть может, именно поэтому – ее наиболее революционные представители, по-видимому, были весьма склонны воздать долг великому революционному имени и идентифицироваться с делом, связанным с марксизмом. Во всяком случае, из этого вытекает странное явление неширокого распространения марксизма во Франции. Вплоть до 30-х годов нашего века многих из наиболее известных интеллигентов Французской коммунистической партии нельзя было всерьез рассматривать как марксистов-теоретиков, хотя в большинстве своем они стали считать себя таковыми. Идеологический журнал партии «Пансэ», основанный в 1938 году, все еще сохраняет подзаголовок «Журнал современного рационализма». Напротив, анархизм, несмотря на известную вражду между Марксом и Бакуниным, широко применял марксистский анализ, хотя и существовали некоторые специфические противоречия между двумя движениями. Это не должно нас удивлять, если мы вспомним, что вплоть до исключения анархистов из Интернационала в 1896 году (а в некоторых странах и позже) нельзя было провести внутри революционного движения четкую линию, разделяющую анархистов и марксистов: и те и другие были выразителями одной и той же революционной концепции надежды.

Теоретические расхождения между ортодоксальным марксизмом и революционным синдикализмом были большие. Ведь революционный синдикализм отвергал в марксизме не только его представление об организации и государстве, но и всю систему исторического анализа, отождествлявшуюся с Каутским, а эту систему революционные синдикалисты рассматривали как исторический детерминизм, если не как фатализм в теории и как реформизм на практике. Следует сказать, что революционный синдикализм в какой-то мере притягателен для интеллигентов, склонных к идеологизированию; во всяком случае, они, особенно наиболее молодые, находились под марксистским влиянием, и прежде всего потому, что многие из них были в прошлом марксистами. Так, один английский молодой исследователь-бунтарь достаточно естественно определил теорию Сореля как «неомарксистскую», поставив себя вне европейских школ [10]. На самом деле протест революционных синдикалистов был направлен не столько против самого марксистского анализа, сколько против «эволюционизма» и «натуралистических и позитивистских наростов», с помощью которых, как говорил молодой Грамши [11] в 1917 году, социал-демократия фальсифицировала марксизм, или же против курьезного смешения Маркса с Дарвином, Спенсером и другими мыслителями-позитивистами, что часто выдавалось за марксизм. Действительно, на Западе большинство марксистов первого поколения (например, те, кто родился около 1860 года) исходило из других идеологических позиций; другими словами, марксизм для них, как новая и оригинальная теория, был одной из теорий левого радикального крыла, отличаясь только чуть большим радикализмом и специфическим отождествлением с пролетариатом.

Совсем другое положение сложилось в Восточной Европе, где (хотя здесь нужно сделать частичное исключение для национализма) марксизм гораздо глубже укоренился, так как в нем нашли объяснение социальные изменения, происходившие в течение XIX века. Не имевший вначале силы, он получил распространение в России и затем в других странах Восточной Европы благодаря влиянию русской интеллигенции еще до того, как в этих странах можно было говорить о настоящих рабочих движениях, и, безусловно, до того, как там сформировался рабочий класс и появились буржуазные идеологии, имевшие какое-либо значение. Если в России у Маркса достаточно быстро появился относительно широкий круг читателей, то это произошло потому, что здесь была прослойка интеллигентов, не обязательно сторонников социальной революции. Но эти интеллигенты признавали и использовали в своих теориях самый глубокий анализ и наиболее эффективную критику капиталистического хозяйства, которое стало появляться в России; они выступали против этого хозяйства и хотели избежать или уничтожить его, но прежде всего они пытались его понять.

Первыми русскими марксистами были народники, но не следует забывать определенного числа «академических экономистов, решительных антирадикалов, однако принимающих как терминологию, так и метод марксистского экономического анализа» [12]. Как самостоятельная идеология марксизм утвердился в России благодаря той концепции, что прогресс капитализма в этой стране исторически необратим и что он (капитализм) может быть побежден не внешними силами, которые не смогут ему противостоять (например, крестьяне), но силами, которые он сам порождает и которым предназначено похоронить его; значит, Россия, как и другие страны, должна пройти капиталистический путь развития.

Следовательно, марксизм в России, как это ни парадоксально, кроме того, что он явился альтернативной теорией по отношению к антикапиталистической революционной позиции народников (они, во всяком случае, восприняли многие моменты именно марксистского анализа капитализма), предложил также определенное объяснение исторической миссии капитализма – подход весьма необычный в общей идеологической атмосфере страны. Марксизм, таким образом, стал основой для курьезного явления «легальных марксистов», которые выдвинули на первый план положительные исторические достижения капитализма, отказавшись развенчать его. Короче говоря, в конце XIX и начале XX века небольшая группа ученых, которые, если бы они жили в Центральной или Западной Европе, а не в России, в большей мере чувствовали бы себя в своей тарелке, назвавшись либералами, нежели марксистами, пришла к чему-то вроде примирения с буржуазией [13]. Однако, как бы ни были различны позиции народников, марксистов и «легальных марксистов», все три в целом группы разделяли взгляды на природу капитализма, вытекающие из работ Маркса и развитые на их основе. Если оставить в стороне незначительные попытки (вроде тех, которые делал Толстой) поставить в центр какой-либо формы критического анализа положение массы неграмотных крестьян, то надо признать, что русские левые, каковы бы ни были их программы и идеологии, в своем развитии находились под сильным влиянием Маркса.

Рабочие движения вне границ англосаксонского мира, какой бы размах они ни принимали, оставались по преимуществу несоциалистическими; здесь они были исключением, но получили значительное развитие в Англии, Австралии и в меньшей мере в Соединенных Штатах. Впрочем, и в этих движениях чувствовалось некоторое влияние марксизма, хотя и менее значительное, чем в континентальной Европе. Не следует, однако, недооценивать проникновения марксистского влияния в Новый Свет, связанного с массовой иммиграцией немцев, русских и представителей других стран, хотя это влияние представляло собой только идеологический компонент их культурного багажа [14]. То же самое можно сказать и о движении, оппозиционном и критическом по отношению к «большому бизнесу», которое привлекло в Соединенные Штаты в период острой напряженности и социальных брожений небольшое число радикально настроенных интеллигентов, – в этот период они были особенно восприимчивы к социалистической критике капитализма или же по крайней мере интересовались ею. Здесь речь идет не только о Торстейне Веблене, не только о прогрессивных экономистах, но и о таких авторитетах, как Ричард Эли (1854 – 1943), который, «возможно, оказал на политическую экономию в Америке в период, необычайно важный для ее развития, большее влияние, чем кто-либо другой» [15]. Поэтому Соединенные Штаты, несмотря на то, что там была недостаточно разработана самостоятельная марксистская мысль, стали важным центром распространения марксистских работ и их влияния. Это имело место как в регионе стран Тихого океана (Австралия, Новая Зеландия, Япония), так и в Англии, где в первое десятилетие нового века небольшие группы марксистских активистов рабочего движения получали большую часть нужной им литературы – произведения не только Маркса и Энгельса, но и Дицгена – от издателя Чарлза Г. Керра из Чикаго [16].

Однако несоциалистические рабочие движения, по-видимому, были не очень обеспокоены опасностью интеллектуальной гегемонии доминирующих групп. Таким образом, представители этих движений не ставили перед собой задачи противостоять их влиянию в срочном порядке. В первом десятилетии века споры о социализме действительно являлись не такими острыми, как в предшествующее двадцатилетие. Этим объясняется тот факт, что, по существу, содержание споров в первые годы века в небольшой группе интеллектуалов Кембриджа, образовывавших клуб (тайный), известный под названием «Апостолы» (Г. Сиджвик, Бертран Рассел, Дж.И. Мур, Литтон Стречи, И.М. Форстер, Дж.М. Кейнс, Руперт Брук и др.), было неполитическим. Действительно, Сиджвик критиковал Маркса, а Бертран Рассел, находясь в 90-е годы на позициях, близких к фабианским, написал книгу о немецкой социал-демократии; справедливо также и то, что последние поколения студентов накануне 1914 года начали ориентироваться на социализм (хотя и не в его марксистской форме); но наиболее выдающийся из экономистов этого кружка, впоследствии активно проявивший себя и в политическом плане – речь идет о Дж.М. Кейнсе (1883 – 1946), – в этот период не только не интересовался Марксом и спором об экономической теории Маркса, но, по-видимому, его совсем не знал [17].