4. Марксизм: подготовка кадров и пропаганда

С самого начала «социальный вопрос» был тесно связан с вопросом о рабочем образовании. По всей Европе, от Саксонии до Пьемонта, просветительская деятельность проводилась самым активным образом даже тогда, когда во главе первых рабочих ассоциаций стояли предприниматели или либералы, католики или протестанты. Неграмотные крестьяне, для которых раньше умение читать и писать не представляло насущной необходимости, включались в жизнь городов или просто небольших промышленных центров, приходили на заводы, начинали работать на машинах, пока еще несложных, но требующих в отличие от сельскохозяйственных орудий не только интуиции. Они должны были научиться читать и писать. На первых этапах ассоционизма рабочее образование отвечает этой потребности, являясь одновременно пунктом программы «спасения» души рабочего от всех опасностей убогой городской жизни. Несмотря на значительные усилия рабочих ассоциаций в этом направлении и при том, что законодательное вмешательство государства в конце концов привело к всеобщему обучению, главным средством образования рабочих было само рабочее движение. Во-первых, участие в политической жизни является компонентом непосредственного воспитания. Люди учатся слушать речи, выступления, лекции, произносить речи и дискутировать. Во-вторых, именно это интересует нас в первую очередь, политическая партия сама становится инициатором воспитательных и просветительных мероприятий.

И с этой точки зрения совершенно особые условия сложились в Германии. Энгельс, многократно призывавший немецкую партию к защите своего «теоретического превосходства», хвалил также Бебеля и Либкнехта за их способность возглавлять классовую борьбу пролетариата на трех широких фронтах: политическом, экономическом и теоретическом [61]. В рабочем движении владеть оружием науки считалось условием, неотделимым от борьбы за освобождение. Известны произнесенные в феврале 1872 года слова Либкнехта: «Если мы отказываемся от борьбы, от политической борьбы, мы отказываемся тем самым от воспитания, от овладения знанием» [62]. А в более общем плане призыв к учебе постоянно присутствует в рабочем движении марксистского направления.

Герман Гортер так объяснял цель своей брошюры об историческом материализме, обращенной непосредственно к рабочим:

«Социал-демократия не ограничивается ведением политической и экономической борьбы. Она ведет также идеологическую борьбу за направленное против имущих классов мировоззрение. Рабочий, желающий внести свой вклад в разгром буржуазии и привести к власти свой класс, должен преодолеть в самом себе вдалбливаемые ему в голову с малых лет церковью и государством буржуазные представления. Просто вступить в партию и в профсоюз еще мало» [63].

Со временем способы и формы такой культурной политики становятся предметом размышления и анализа. Через посредство социалистической пропаганды рабочие массы овладевали марксизмом в конкретных практических формах. Как мы стараемся показать, результатом этого, коротко говоря, было, во-первых, сведение марксизма к схоластике и, во-вторых, его фидеистическое восприятие.

Грамши, который посвятил несколько глубоких страниц феноменологии этого идеологического измерения марксизма, дает необычайно яркое понятие об отношении между учением о научном социализме и пролетарием, человеком из народа, приближающимся к социализму, к марксизму:

«Представьте себе… интеллектуальный уровень человека из народа. Он сформировался на основе определенных мнений, убеждений, критериев отбора и норм поведения. Каждый превосходящий его по интеллекту сторонник противоположной точки зрения сумеет аргументировать свои соображения лучше его, уложить его на лопатки с помощью логики и т.д. Что ж, менять ему свои убеждения, раз он со своим непосредственным убеждением не умеет доказать свою правоту? Но тогда ему пришлось бы менять свои убеждения ежедневно, то есть при каждой встрече с превосходящим его по интеллекту идеологическим противником. На чем в таком случае основывается его философия? И в частности, его философия в самой для него важной форме, форме нормы поведения? Самый главный элемент будет иметь, несомненно, иррациональный характер, характер веры. Но в кого и во что? Главным образом в социальную группу, к которой он принадлежит, поскольку в ней подавляющее большинство думает так же, как он. Человек из народа считает, что такое количество людей не может ошибаться, как старается доказать его противник своими аргументами. Да, он сам не может обосновать и изложить свои доказательства так, как это делает его противник, но в его группе есть такие, которые могли бы это сделать, и к тому же лучше, чем противник. Он вспоминает, что слышал, как доказательства его веры излагались подробно и последовательно, для него совершенно убедительно. Он не помнит конкретных доказательств и не смог бы их повторить, но знает, что таковые существуют, ибо слышал их изложение, которое убедило его. То обстоятельство, что единожды он был молниеносно убежден, постоянно поддерживает в нем его убеждение, хотя аргументировать его он сам уже не в состоянии» [64].

К аргументации как раз и были призваны кадры среднего уровня, пропагандисты и агитаторы, которых собирались готовить социалистические партии.

Со временем, однако, «культурная политика» рабочего движения замкнулась в рамках импровизированной и второразрядной культуры, для которой были характерны сциентизм, примитивный миф о прогрессе, пристрастие к эклектическим и недифференцированным знаниям, типичным для множества «народных университетов» и сети «передвижных кафедр» [65]. Решительного перехода от культуры энциклопедического типа к сознательно выбранным направлениям не произошло, но кое-какие преобразования наметились, когда с ростом и развитием политической партии возникла проблема подготовки кадров.

В области устной пропаганды и воспитательной работы среди рабочих немецкая социал-демократия тоже славилась как партия, имеющая лучшую и более прочную организацию, и слава эта была вполне заслуженной. Начиная с 70-х годов, то есть еще до антисоциалистических законов, у немецкой социал-демократии существовала целая сеть культурных учреждений (многие из которых составляли, безусловно, изначальное ядро политической организации), кружки чтения, рабочие библиотеки, передвижные кафедры, обеспечивавшие рабочим социал-демократам возможность повышать свои знания и укреплять политическую сознательность. Но более важным было то, что существовали особые формы деятельности, специально направленные на воспитание агитаторов и пропагандистов.

В 1877 году в Гамбурге действовали годичные курсы такого рода с двумя еженедельными лекциями по политической экономии, истории и немецкому языку. То же было и в Лейпциге, где даже в течение 12 лет действия антисоциалистических законов не затухала традиция «Арбайтербильдунгсферайн», где после 1869 г. руководителем был Бебель и где имелся читальный зал с 64 различными газетами и журналами [66]. Однако вплоть до начала нового века вся эта деятельность проводилась и координировалась только в местных рамках. Решение о централизации культурной деятельности и работы по подготовке кадров на уровне страны было принято Йенским съездом (1905). Через год была создана центральная секция по культуре и, что для нас более важно, партийная школа. Преподаватели школы (среди них были Рудольф Гильфердинг, Роза Люксембург, Антон Паннекук, Генрих Кунов, Франц Меринг) вели курсы политической экономии, экономической истории, исторического материализма, истории социализма и истории социального развития для избранных активистов, уже занимавших в партии ответственные посты (в 1906 году из 52 слушателей 40 были журналистами, руководителями профсоюзных или партийных организаций; в 1911 году из 101 – 80), средний возраст которых был 26 – 35 лет [67].

Мнения современников о результатах этой деятельности по воспитанию кадров были противоречивы. Школа функционировала в тот период, когда борьба направлений в немецкой социал-демократии была очень активной. Часть слушателей, принадлежавшая к поколению, уже не имевшему отношения к процессу формирования марксизма, была привлечена Розой Люксембург и Францем Мерингом на сторону «ортодоксального» марксизма, но другая, вероятно, более значительная часть осталась в основном верна прагматическим и реформистским тенденциям, типичным для идеологии молодых социал-демократических руководителей.

Из всех центров по подготовке политических кадров для устной пропаганды наиболее известными являются, несомненно, центры, организованные немецкой социал-демократией. Но были и другие. Осенью 1910 года Вандервельде обратился к молодому Де Ману с просьбой принять участие в новой программе народного образования. При финансовой поддержке Эрнеста Сольвея, всегда очень щедрого в отношении начинаний Бельгийской рабочей партии, Вандервельде собрал средства для организации «Центра рабочего образования» [68]. Его программа предусматривала, в частности, борьбу против недостатков традиционной культурной деятельности, типичной для большинства социалистических партий.

«Речь идет не о том, – подчеркивал Де Maн, – чтобы говорить, как это одно время делалось в большинстве народных университетов, сегодня – об открытии Северного полюса, завтра – о фауне острова Ява, потом – о философии Спинозы, о кольцах Сатурна, о нравах полинезийцев, о преступлениях инквизиции» [69].

Необходимость организации центра обусловливалась, по мнению Вандервельде, двумя причинами:

«Утилитарными соображениями, продиктованными непосредственной потребностью организаций в опытных руководителях, а также стремлением или, скорее, неопределенной жаждой образования со стороны наиболее развитых рабочих. И соображениями теоретико-пропагандистского характера, внешними, исходящими от руководителей, желающих создать противовес поверхностно материалистическим вульгаризациям и обуржуазиванию движения. Первые были собственно бельгийскими и пролетарскими. Вторые были внешними, и не только потому, что выдвигались интеллектуалами-марксистами, но и потому, что равнялись на просветительский центр и на идеологию немецкой социал-демократии» [70].

Партийными школами располагала и русская социал-демократия. Если эти школы и не оказались столь эффективны, как немецкие, они были не менее авторитетны, если учесть состав преподавателей. Ютта Шеррер дает очень подробное описание школ на Капри и в Болонье, задуманных и руководимых Богдановым, с которым остро полемизировал Ленин, организовавший со своей стороны школу в Лонжюмо под Парижем [71]. Программы Богданова читал и одобрял Каутский. Среди преподавателей на первом плане были сам Богданов, Луначарский, Горький, Покровский. На Капри курс состоял из 140 лекций, 100 из которых касались исторических и экономических предметов. Из 166 лекций болонского курса на эти предметы приходилось более 80% времени. Задачи школы состояли в подготовке «профессиональных революционеров», способных стать хорошими пропагандистами. На лекциях по пропаганде «от каждого слушателя требовалось пересказать одну главу из книги Каутского „Экономическое учение Карла Маркса“ и дополнить ее материалом из других источников… с тем чтобы получилось пропагандистское выступление».

«Интеллигент, – писал по поводу этой деятельности Троцкий, – приобретает элементарные методологические навыки в средней школе. Какой бы она ни была, она дисциплинирует ум. И это дает интеллигенту в партии огромное преимущество перед рабочим. В отрыве от массы последний чувствует себя голым и беззащитным. Он теряется в хаосе фактов. Почему? Потому что ему не хватает методики. Именно в этом направлении школа должна прилагать все свои усилия. Дайте рабочему методику, и он овладеет всей полнотой знания… Партии нужны интеллигентные работники – школа даст их партии» [72].

Подобные мероприятия, цель которых, помимо подготовки политических кадров, часто заключалась в том, чтобы дать возможность неимущим получить бесплатное образование, проводились и на периферии социалистического движения. Юлиан Мархлевский, известный под псевдонимом Карский, основал в 1889 году лигу польских рабочих, в программе которой предусматривалось «воспитание рабочих на осознании ими их классовых интересов», «создание культурных кружков и издание (легальное) брошюр», «подготовка агитаторских кадров» из членов «марксистских кружков интеллигенции» [73].

В Канаде в атмосфере сектантства, где решительное предпочтение отдавалось рабочему классу, вступлению в партию часто предшествовал устный экзамен по марксизму. Это объяснялось необходимостью располагать способными к пропаганде членами партии: «Именно из них должны были выйти – как считалось – писатели и ораторы, и, если они не будут знать, о чем говорить, противники их одолеют без труда» [74].

В Нью-йоркской социалистической школе, одной из сотни существовавших в Соединенных Штатах таких школ и одной из немногих, печатные программы которых сохранились до наших дней, были организованы воскресные шестилетние курсы [75]. В течение года читалось примерно 30 двухчасовых лекций, а весь курс делился на три уровня: первичный, начальный и средний. Основными предметами были история, экономика, этика, социальная гигиена, физическая культура, музыка и поэзия, ораторское мастерство. На высшем уровне увеличивалось число исторических предметов с уклоном к анализу современных событий. Основным учебником на последнем курсе служила «Классовая борьба», американский перевод подробного изложения «Эрфуртской программы» Каутского. В рекомендуемой литературе (112 названий) львиная доля приходилась на марксистские работы: от «Капитала» до «Гражданской войны во Франции», от «Происхождения семьи, частной собственности и государства» до «Развития социализма от утопии к науке», от «Права на лень» Лафарга до «Социальной революции» Каутского.

Марксизм был центром, объединяющим идеологическим элементом всей этой деятельности по просвещению и подготовке кадров, охватывающей в различных формах и при различных организационных методах все социалистическое движение. Уже одно то, что марксизм преподавался в учебных курсах с явно практическими, идеологическими, пропагандистскими целями, несло с собой явные формы его упрощения и вульгаризации. Один из выдающихся деятелей Итальянской социалистической партии, Одино Моргарп, при обучении «искусству социалистической пропаганды» ораторов и агитаторов из рабочих давал следующие советы:

«Читать прежде всего в любом кратком изложении Дарвина и Спенсера, что даст учащемуся знакомство с основным направлением современной мысли. Маркс завершает эту „изумительную триаду“, достойно замыкающую евангелие современных социалистов» [76].

Здесь, в частности, интересен совет знакомиться с авторами по кратким изложениям их трудов.

Нередко современники-антисоциалисты – в рамках психологического подхода, который всегда побуждал реакционера призывать рабочих не поддаваться пропаганде, – обвиняли пропагандистов-марксистов в упрощенчестве и поверхностном отношении к делу.

«Объяснять путем утверждений, упрощать, устранять все сложные моменты – вот привлекательный метод преподавания, – пишет А. Бешо. – Помню, я слушал один раз, как зять и последователь Маркса господин Лафарг объяснял рабочей аудитории, почему богач становится еще богаче, а бедняк – еще беднее. Когда рабочий трудится десять часов в день на своего хозяина, говорил он, опыт показывает, что он получает оплату только за пять часов, а остальное время обеспечивает непрерывный рост дохода капиталистов» [77].

Слово, устная речь, лекция, митинг, по-видимому, сыграли в распространении марксизма в среде трудящихся б?льшую роль, чем печатное слово. Однако подтверждение этому найти невозможно или, скажем лучше, нелегко. Не предоставляя историку прямых свидетельств, принужденные к молчанию, рабочие XIX века заставляют его прибегать к сложным умозаключениям в попытках воссоздать их идейный мир. Получить представление о том, как воспринимался марксизм в среде рабочего класса, можно с трудом, только косвенным путем и очень приблизительно. Однако отдельные моменты подчас удается выяснить.

Лекции социалистов, читал ли их в 80-х годах Бернштейн на втором этаже кафе Кесслера в Цюрихе, этом Олимпе немецкой социал-демократии, или Энрико Ферри в Сиене в начале века, даже когда они касались частных политических вопросов (по большей части темы были такие: «Кто такие социалисты и чего они хотят?», «Что такое социализм?» и т.д.), аргументировались очень широко и затрагивали принципы социал-демократии, ее программу, весь образ ее существования и метод ее борьбы.

Флоренс Келли-Вишневецкая еще до ее переписки с Энгельсом, до изучения и перевода на английский язык марксистских работ услышала непосредственно от Бернштейна, выступавшего по поводу протекционистских тарифов Бисмарка, о марксистской программе немецкой социал-демократии, о принципе международной солидарности рабочего класса, о понятии классовой борьбы, о марксистской политической экономии. Именно тогда, сидя на лекции среди рабочих и ремесленников, она «восприняла философию социализма» [78].

Историку не дано восстановить микрофеноменологию социальной жизни прошлого. Он не может воссоздать, скажем, разговор между Каутским и Бебелем в перерыве Дрезденского съезда по поводу отношения к ревизионистской позиции Бернштейна. Но, по существу, такой необходимости и нет. У нас есть обмен их мнениями в письмах, который, как представляется, зачастую не сильно отличается по содержанию и живости стиля от разговора. Вопрос об устной традиции становится особенно проблематичным, когда мы ставим перед собой задачу воссоздать одну из тысяч нитей марксистской пропаганды. Например, русская революционерка Ива Бройдо, в годы молодости бывавшая подолгу в Берлине, рассказывает о своих посещениях книжного магазина «Форвертс», о том, как она листала выставленные на прилавках книги, о разговорах с товарищем Петцелем, тогдашним директором магазина [79]. Можно представить себе, как она выбирает стопки книг «Экономическое учение Карла Маркса» Каутского или последнее издание социал-демократической программы. Она упоминает, как ее поразили выпуски «Истории социализма» и книга Бебеля «Женщина и социализм». Можно даже представить, какое воздействие это чтение оказало на развитие ее политических и культурных взглядов. От нас ускользает, однако, конкретная роль ее устной пропаганды, значение политической ориентации, получаемой зрелым мужчиной от юной эмигрантки, ее авторитета, способности убеждать и переубеждать людей.

Механизм повседневного формирования интеллекта и политических взглядов, чтение книг, беседы, лекции, участие в выборах и политических демонстрациях, неуловимая игра влияния отдельных личностей, возникновения и утверждения мнений – все это может в какой-то мере быть обобщено и представлено в виде кривой целых поколений интеллигенции, широких рабочих и крестьянских масс, обыкновенных граждан. В этом смысле даже приблизительное упрощение может прояснить дело. Выдающийся американский представитель марксистской ортодоксии в эпоху II Интернационала адвокат Де Леон был также способным оратором. Тексты его лекций и произнесенных на митингах речей печатались в сотнях тысяч экземпляров. Во многих из них можно найти немало элементарных формулировок различных марксистских положений.

Де Леон так объяснял классовую борьбу: «Может быть, вам кажется, что, насколько жиреет капиталист, настолько жиреет и рабочий? А не кажется ли вам на основе собственного опыта, что чем богаче становится капиталист, тем беднее рабочие? Что чем роскошнее и богаче дома капиталиста, тем более жалки и бедны дома рабочих? Что чем более счастлива жизнь жены капиталиста, чем больше возможности у его деток учиться и развлекаться, тем тяжелее крест, несомый женами рабочих, а их детей исключают из школ и лишают радостей детства? Таков или не таков ваш опыт? (Голоса из зала: „Таков!“ Раздаются аплодисменты.) Решающим моментом, объединяющим все эти весомые факты, является то, что между рабочим классом и классом капиталистов существует неустранимое противоречие, ведется классовая борьба за существование. Его не может устранить никакой самый развязный язык политического деятеля, его не может игнорировать никакой капиталистический профессор или специалист по официальной статистике; этого не затушевать никакому капиталисту; никакой фокусник от труда не может этим управлять, никакой изобретатель реформ не перепрыгнет через это. Это так или иначе сквозит везде… спутывает все планы и схемы тех, кто хотел бы это игнорировать или отрицать. Это непрерывная борьба, которая закончится только или при полном подчинении рабочего класса, или при устранении класса капиталистов» [80].

Социалистическая пропаганда, порой наивная, порой довольно умная, касалась всех клавишей того инструмента, который будет назван потом «массовыми средствами информации». В конце 1909 года в «Интернэшнл соушелист ревью» (США) можно было прочитать следующее объявление: «Классовая борьба. Новая социалистическая игра. Неплохо для развлечения, прекрасно для пропаганды». И далее: «Эта игра похожа на триктрак. Картонный квадрат разделен на клетки, по которым из колонки в колонку проходит тропа от капитализма к социализму. При игре используют игральную кость и фишки по числу играющих. Каждый игрок по очереди бросает кость и продвигается на то число клеток, которое ему выпадет. В определенных клетках по всему квадрату рисунком или надписью изображены перипетии классовой борьбы. Если они благоприятны для рабочих, игрок продвигается вперед на определенное число клеток; события, благоприятные для капитала, наоборот, вынуждают двигаться назад. Таким образом, игра дает множество указаний, способных помочь молодежи понять те противоположные интересы, вокруг которых идет сейчас классовая борьба» [81]. К сожалению, ни одной такой игры не сохранилось, и мы не можем узнать, какие именно события находились в центре классовой борьбы. Но все равно этот эпизод дает наглядный пример образования определенной субкультуры, негативной интеграции с «ключевой» темой классовой борьбы.

Наряду с классовой борьбой другой подвергавшейся упрощению значительной темой был исторический материализм вкупе с теорией стоимости. Американский издатель Чарлз Г. Керр, рекомендуя к чтению ряд марксистских текстов, среди которых отдельные работы Лабриолы, так мотивировал свои рекомендации:

«Как отличить плохих людей от хороших? Почему две тысячи лет тому назад самые великие философы мира считали рабство благом? Почему в 1850 году рабство было законным в Виргинии и незаконным и Массачусетсе? Почему рабочие в большинстве ненавидят штрейкбрехеров? На вопросы такого рода не смогут дать разумного ответа те, чьи головы набиты полученными в церкви понятиями о морали. На них можно ответить только в свете сделанного Марксом открытия. Мы, социалисты, называем его экономическим детерминизмом или материалистическим пониманием истории. Эти названия могут показаться темными, но вы удивитесь, насколько ясна сама по себе эта теория и насколько она проясняет все остальное» [82].

Тот факт, что Америка была удаленной от центра возникновения и распространения марксизма и рабочего движения страной, мог бы навести на мысль, что положение там отличалось рядом особенностей, что там не было, в частности (за исключением лишь Луи Будена), солидных теоретических работ по марксизму. В действительности же все современники, как принадлежавшие к рабочему движению, так и сторонние ему, признавали, что такой упрощенный и основанный на вере марксизм был очень действенным орудием пропаганды. Интересно проследить это на примере непосредственных участников рабочего движения. Так, Геллер, выступавший в ходе бурного Венского съезда австрийских социал-демократов, где обсуждались варианты поправок к Гайнфельдской программе, послужившей программной основой партии свыше 20 лет, и, в частности, исключение из данной программы пункта, в котором можно было усмотреть формулировку о «растущей нищете», вдруг осознал, что большинство партии стоит за эту поправку, и начал терять почву под ногами.

«Чего же тогда мы хотим? – вопрошал он. – Если обнищание [Besitzlosigkeit] не усиливается, если не растет концентрация капитала, если страх оказаться в низших слоях не стимулирует отчаяния и борьбы средних слоев, то приходится задать себе вопрос: а не была ли бесполезной вся проделанная нами работа?.. Принципиальная часть нашей программы не служит просто аргументацией – это живой источник нашей силы. Хотелось бы спросить занятых пропагандой, политической и профсоюзной борьбой товарищей, не служит ли для них утешением в минуты уныния или депрессии именно этот так презираемый „фатализм“ принципиальной части, который есть не что иное, как научное обоснование необходимости социализма» [83].

Французский специалист по обществоведению Жан Бурдо, комментируя факт создания школы немецких социал-демократов, пытался объяснить – в свете замечаний Зомбарта – необычайный успех марксизма у рабочих, в среде пролетариата:

«Нужно учитывать его склад мышления, его зависимое с экономической, но свободное и независимое с политической точки зрения положение; учитывать извечное противоречие между его собственной нищетой и окружающими его в городе роскошью и богатством, лишения его старости и неуверенность в жизни во время депрессий и безработицы. В то же время нужно учитывать, что эти огромные массы рабочих, скученные на фабриках и заводах, оторванные от своей деревенской почвы, без своих традиций, без своего очага, всегда вместе, мужчины и женщины, на фабрике, в Палате труда, на собрании, в кафе, в народной библиотеке, со всей простотой их отношений и передвижений, – нужно учитывать, что эти рабочие массы не знают индивидуализма и ведут, так сказать, коллективное существование. Эти массы проникнуты революционным духом, составляющим общую атмосферу нашей эпохи, где религия, собственность, семья – все поставлено под вопрос; они пропитаны этой верой во внезапные грядущие изменения, которые произойдут на основе чудесных открытий и применения науки» [84].

Вот так проникали в массы газеты, книги, брошюры, распространяющие идеи марксизма.