1. Тактика партии и оппозиция «молодых»

Открытая враждебность властей в отношении социал-демократии имела своим следствием радикализацию политического сознания рабочих. Враждебность способствовала тому, что среди рабочих все больше и больше распространялся марксизм. Во всяком случае, надежды лассальянцев на сотрудничество с представителями консерваторов старой Пруссии не осуществились. С другой стороны, рекомендованная руководством партии (в тот период состоявшим исключительно из членов парламентской группы) тактика в защиту узкой легальности привела к тому, что социал-демократия приспособилась к существующим условиям. Хотя на первом (проходившем в подполье) съезде Социал-демократической партии Германии (СДПГ) в Видене, близ Сан-Галло, формула «всеми легальными средствами» была коренным образом изменена, а слово «легальными» вычеркнуто, съезд в то же время констатировал, что агитация Моста в пользу вооруженной борьбы на практике была на руку реакции, и вследствие этого он был исключен из партии.

Об успехе этой тактики свидетельствует рост числа избирателей, голосовавших за социал-демократию. Несмотря на законы против социалистов, число голосов за СДПГ возросло с 437 тысяч в 1878 году до 550 тысяч в 1884 году (после сокращения этого числа до 312 тысяч в 1881 году), до 763 тысяч в 1887 году и 1470 тысяч в 1890 году, когда эти законы были отменены. Такой рост числа голосов всегда расценивался как успех социал-демократии и вызвал даже восторженные отклики за пределами Германии. Тот факт, что за период между 1871 и 1890 годами состав населения коренным образом изменился и процент городского и занятого в промышленности населения значительно вырос, вероятно, не был должным образом принят в расчет. Если все же учесть, что сельское население оказывало относительное сопротивление предвыборной пропаганде социалистов, то те демографические сдвиги, данные о которых мы приводим ниже, помогут выяснить, насколько выросло число голосов за социал-демократов. В 1871 году соотношение городского и сельского населения было 36,1% : 63,9%; в 1880 году – 41,4% : 58,6%; в 1890 году – 47% : 53% соответственно. Население городов с числом жителей свыше 100 тысяч человек выросло за тот же период с 4,8% до 12,1%. Число лиц, занятых в сельском и лесном хозяйстве, уменьшилось с 42,5% в 1882 году до 35,8% в 1895 году [2].

Когда затем во «Введении к работе К. Маркса „Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.“», написанном в 1895 году, Энгельс отметил успехи немецкой социал-демократии, подчеркнув, что они были следствием принятия мирной тактики, сомневаться в ее эффективности не было более причин. Энгельс тогда писал:

«Но вместе с этим успешным использованием всеобщего избирательного права стал применяться совершенно новый способ борьбы пролетариата, и он быстро получил дальнейшее развитие. Нашли, что государственные учреждения, при помощи которых буржуазия организует свое господство, открывают и другие возможности для борьбы рабочего класса против этих самых учреждений. Рабочие стали принимать участие в выборах в ландтаги отдельных государств, в муниципалитеты, промысловые суды, стали оспаривать у буржуазии каждую выборную должность, если при замещении ее в голосовании участвовало достаточное количество рабочих голосов. И вышло так, что буржуазия и правительство стали гораздо больше бояться легальной деятельности рабочей партии, чем нелегальной, успехов на выборах, чем успехов восстания» [3].

Впрочем, вследствие развития военной техники после 1848 года возможности успешного завершения вооруженного восстания, по мнению Энгельса, значительно снизились.

«Прошло время внезапных нападений, революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс. Там, где дело идет о полном преобразовании общественного строя, массы сами должны принимать в этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они проливают кровь и жертвуют жизнью. Этому научила нас история последних пятидесяти лет. Но для того, чтобы массы поняли, что нужно делать, необходима длительная, настойчивая работа, и именно эту работу мы и ведем теперь, ведем с таким успехом, который приводит в отчаяние наших противников» [4].

«Длительная, настойчивая работа», о которой говорил Энгельс, состояла в уточнении политических целей и задач рабочего движения и в организации профсоюзов и социал-демократической партии.

В период, когда на СДПГ было распространено уголовное законодательство, различные направления, которые имелись внутри партии, с трудом находили внешнее проявление, хотя именно тогда возникли расхождения между журналистами, сторонниками радикальных тенденций, писавшими для «Социал-демократа» (Георг фон Фольмар и Эдуард Бернштейн, будущие реформисты, в ту пору выступали с левых позиций), и группой, заседавшей в рейхстаге и имевшей поддержку в руководстве партии. Но общее положение изгоев не позволяло им выносить подобные расхождения во взглядах на публичное обсуждение на партийных собраниях. Напротив, через несколько месяцев после отмены законов против социалистов (25 января 1890 года рейхстаг отказался продлить срок их действия) острые разногласия во мнениях внутри партии вышли наружу. Поводом для столкновения послужил конфликт в связи с празднованием 1 Мая. Если в ряде промышленных городов – особенно в Берлине – газеты и партийные организации выступили с предложением прекратить работу и провести собрания в связи с праздником 1 Мая 1890 года под лозунгом о восьмичасовом рабочем дне, то парламентская группа и, в частности, Август Бебель были за более осторожную тактику и призвали партийные организации подчиниться центральному руководству. В результате этого конфликта возникла оппозиция так называемых «молодых», главными представителями которых были Бруно Вилле, Ганс Мюллер и другие [5]. Ганс Мюллер считал, что Август Бебель относительно легко добился победы над оппозицией на многочисленных партийных собраниях в Дрездене, Магдебурге и Берлине, полагая, что она явилась следствием проникновения в партию многочисленных «мелких буржуа», и был убежден, что более жесткая линия Бебеля гораздо больше отвечает чаяниям и надеждам пролетарского авангарда старой социал-демократии. На первом съезде партии после отмены законов против социалистов (проходившем в Галле с 12 по 18 октября 1890 года) Бебель продолжал настаивать на необходимости сохранения тактики, которую партия применяла в период своего нелегального существования. Что же касается роли парламентской группы, то он пояснил, что ее задача состояла в том, чтобы, с одной стороны, защищать основные требования социал-демократии без оглядки на буржуазные партии и классовый состав, а с другой – вести «поиск возможных реформ на базе существующего общественного порядка». «Молодые» подверглись резким нападкам со стороны большинства съезда и были исключены из партии (на Эрфуртском съезде 14 – 20 октября 1891 года). В ходе полемики с «литераторами и левыми студентами» – так партийное руководство называло «молодых» – Фридрих Энгельс выступил на стороне парламентской группы и Бебеля.

Критика Энгельса содержится прежде всего в «Ответе редакции „S?chsische Arbeiterzeitung“» и «Ответе господину Паулю Эрнсту», который подчеркнул свои глубокие марксистские убеждения на страницах магдебургской газеты «Фольксштимме». Как писала «Зехсише арбайтерцайтунг», она «надеется вместе с Фридрихом Энгельсом, что, подобно тому, как был в свое время преодолен наивный государственный социализм Лассаля, точно так же благодаря здравому смыслу немецких рабочих будет быстро преодолено жаждущее успехов парламентское направление в современной социал-демократии». В этой связи Энгельс писал:

«О том, что мелкобуржуазный парламентский социализм имеет за собой в германской партии большинство, мне до сих пор ничего не было известно… Если бы я и мог еще сомневаться относительно характера недавнего бунта литераторов и студентов в нашей германской партии, то колоссальное бесстыдство, с которым предпринимается данная попытка объявить меня солидарным с интригами этих господ, должно было устранить всякое сомнение.

Вся моя связь с редакцией, сложившей с себя полномочия, состояла в том, что в течение нескольких недель без всякой с моей стороны просьбы редакция посылала мне свою газету, я же не считал нужным сообщить ей, что я в ней находил. Теперь я должен ей это высказать, и высказать публично.

В теоретическом отношении я находил в ней – и это относится в общем и целом также ко всей прочей печати „оппозиции“ – до неузнаваемости искаженный „марксизм“, отличающийся, во-первых, явным непониманием того мировоззрения, от имени которого выступают; во-вторых, полным незнанием решающих в каждый данный момент исторических фактов; в-третьих, ярко выраженным сознанием собственного безграничного превосходства, которое столь свойственно немецкому литератору. Маркс предвидел и подобных учеников, когда заявил по поводу „марксизма“, который в конце семидесятых годов был широко распространен среди некоторых французов: „Tous се que je sale, c’est que moi, je ne suis pas marxiste“ („Я знаю только то, что сам я не „марксист““)» [6].

Еще более ясно теоретическая слабость «молодых» раскрыта Энгельсом в «Ответе господину Паулю Эрнсту», в котором он останавливается главным образом на роли мелкой буржуазии в рядах СДПГ и на «историческом материализме». Пауль Эрнст в статье об «Опасностях марксизма», опубликованной в газете «Фолькстрибюне»,

«без обиняков повторяет усвоенное им абсурдное утверждение метафизика Дюринга, будто у Маркса история делается совершено автоматически, без всякого участия (делающих ее, однако) людей и будто экономические отношения (которые, однако, сами создаются людьми!) играют этими людьми словно простыми шахматными фигурами. Человеку, способному смешивать искажение теории Маркса таким противником, как Дюринг, с самой этой теорией, пусть помогает кто-нибудь другой, – я от этого отказываюсь» [7].

Что же касается мелкобуржуазного влияния внутри СДПГ, то Энгельс задается вопросом:

«Но кто когда-либо оспаривал, что не только в составе фракции, но и вообще в партии представлено также и мелкобуржуазное направление? Правое и левое крыло имеется в каждой партии, а что правое крыло социал-демократии является мелкобуржуазным по своему характеру, это в природе вещей. Если все дело только в этом, то к чему весь этот шум? С этой старой историей нам приходится считаться уже в течение многих лет, но от этого еще очень далеко до мелкобуржуазного большинства во фракции и тем более в партии. Когда подобная опасность будет действительно угрожать, никто не станет дожидаться предостерегающих призывов со стороны этих своеобразных верных Эккартов. Но до сих пор бодрая, веселая борьба пролетариата против исключительного закона и быстрое экономическое развитие все больше и больше лишали этот мелкобуржуазный элемент почвы и питательной среды, между тем как пролетарский элемент становится все могущественней» [8].

Ганс Мюллер выступил с резким протестом против этого утверждения Энгельса, заявив, что оппозиция «молодых» является выражением «классовой борьбы внутри социал-демократии», неверно понятой Энгельсом как «бунт литераторов и студентов». Это «свидетельствовало или о снижении способности мыслить, или о неспособности понять и оценить события во всем их глубоком значении» [9].

Подлинной причиной разногласий между руководством партии и «молодыми» стал, как удалось установить, все же вопрос о тактике. И в этом случае Энгельс встал на сторону руководства. Он выступил с критикой «молодых», заметив, что «в практическом отношении» они проявляют «полнейшее пренебрежение всеми реальными условиями партийной борьбы», идут на «безрассудное „взятие препятствий“ – в воображении» и что тем не менее, «если из области воображения перенестись в область действительности, это могло бы погубить даже самую сильную, насчитывающую в своих рядах миллионы партию под вполне заслуженный хохот всего враждебного ей мира» [10].

В то время как авторитетное руководство партией со стороны парламентской группы и ее осторожная легальная тактика подверглись нападкам левого крыла и эта ориентация была расценена как следствие «мелкобуржуазного большинства в парламентской группе», Георг фон Фольмар выступал с речами в мюнхенском ресторане «Эльдорадо», занимая правые позиции, требуя большей реформистской активности партии. В «новой обстановке», возникшей в связи с отменой закона о социалистах, Фольмар требовал применения новой тактики. Даже если социал-демократия должна оставаться верной своим «основным постулатам», утверждал он, ничего неизменного нет, будь то форма, которую борьба (за социализм) приобретает в разные периоды, или средства, которые социал-демократии приходится применять для успешного завершения собственных начинаний. Хотя борьба между правительством и социал-демократией не прекратилась, «мы признаны как воюющая сила и против нас ведется настоящая битва, в которой благодаря своему мужеству мы можем добиться больших успехов» [11]. По этой причине главное – это работать ради действительного улучшения условий существования пролетариата. Фольмар выдвигает следующие основные требования: защита права на труд, необходимость добиться подлинного права на создание организаций, то есть полной свободы объединения в профсоюзы, принятие законодательных мер против «трестов, картелей, синдикатов, контролирующих все отрасли промышленности», которые в руках капиталистов являются лишь средствами наибольшей эксплуатации трудящихся, и, наконец, отмена пошлин на продукты питания. Если эти практические цели требуют срочного решения, следует считать возможным, то есть расценивать как «естественную предпосылку», и

«улучшение условий жизни трудящихся при существующем государственном и общественном порядке. В противном случае правы будут те, кто считает нашу деятельность, направленную на достижение этих целей, пустым лицемерием и тратой времени. Этой возможности, лежащей в основе всей нашей тактики и нашей концепции постепенного закрепления внутри нового общества, противостоит диаметрально противоположная привычка возвращаться время от времени к непродуманным пояснениям, которые сводят на нет работу для достижения ближайших целей» [12].

Эрфуртский съезд 1891 года в своей резолюции осудил критику Фольмара и подтвердил тезис Бебеля о том, что «нет никаких причин для изменения тактики партии». Однако Фольмар, в отличие от «молодых», не был исключен из партии. Большая часть делегатов из Баварии и многие представители Юга открыто встали на его сторону. Таким образом, впервые возник конфликт, который впоследствии породил полемику о ревизионизме.

Программа, выработанная на этом конгрессе – Эрфуртская программа, – в первой, теоретической части развивает основные моменты марксистской интерпретации истории (названной так Карлом Каутским); а во второй, более краткой, говорится о практических задачах партии на ближайшее будущее. Сам Каутский, комментируя Эрфуртскую программу, подчеркивал, что

«в проекте… положения, которые затем явились предметом дискуссии, взяты почти дословно из „Капитала“ Маркса, а общая часть самой программы – лишь изложение выдержки из „Капитала“ об „исторической тенденции капиталистического накопления“» [13].

Строго придерживаясь текста 24-й главы «Капитала», Каутский, используя критику политической экономии, выделяет из нее исключительно теорию неизбежного развития капиталистического способа производства. Немногие выдержки чисто исторического характера, которые он приводит из «Капитала», служат ему ключом для общего понимания проблемы. В то же время адекватное прочтение «Капитала» с теоретической точки зрения позволяет понять критику Маркса как воссоздание общих законов структуры чисто капиталистической экономики и признать их преимущественно безличный и принудительный характер, который предписывает особое поведение как отдельным лицам, так и особым группам людей; Каутский, а вместе с ним почти весь II Интернационал ориентируются на марксистские положения, неправильно истолкованные и воспринятые как обязательные, о предполагаемом характере развития капиталистического способа производства.

Если считать, что одной из составных частей «Капитала» является теория эволюции общества, то его прочтению способствует и теория эволюции Дарвина (и Геккеля), к которой Каутский и его современники питают большую слабость. Подобно тому как в процессе естественной эволюции одни виды животных произошли от других, а человек – от обезьяны, так и за капитализмом – с той же неизбежностью, которая утверждается естественными науками, – последует социализм. Эта концепция и в психологическом и в идеологическом планах особенно содействовала сплочению рабочего движения и его уверенности в конечной победе. Однако она снижает и в значительной степени сглаживает критику политической экономии Марксом. Только в такой перспективе предвиденная поляризация общества на все более сужающуюся группу «магнатов капитала», с одной стороны, и все более увеличивающийся численно рабочий класс – с другой, а также теория абсолютного обнищания рабочих смогли впоследствии приобрести фундаментальное значение для марксизма. Только когда Каутский свел критику Маркса к материалистической науке о развитии общества и превратил те места «Капитала», где речь идет об истории, в ключ для понимания всей работы Маркса, так называемая «теория краха», равно как и «теория обнищания», приобрела значение основной. Поэтому не удивительно, что и буржуазные критики марксизма и апологеты «марксистского социализма» столкнулись между собой почти исключительно на почве статистического подтверждения абсолютного обнищания и перспективы краха.

Для Каутского в имманентной логике развития капитализма, «необходимой по закону природы», содержатся не только обнищание и пролетаризация масс, но и конечная победа социализма. Кроме того, даже если пролетариат, к примеру, решит пренебречь поначалу своими обязанностями, «социалистическое производство… будет в конце концов создано логикой фактов, хотя, может быть, и после многочисленных неверных шагов, ошибок и ненужных жертв, после излишних затрат сил и времени. Но социалистическое производство должно появиться, и оно появится. Его победа неизбежна, коль скоро станет неизбежной победа пролетариата» [14]. Тем не менее Каутский выводит неизбежность победы пролетариата из пролетаризации народа и его абсолютного обнищания. Даже если он сам впоследствии и утверждал, что «теория обнищания» не нашла отражения в его исследовании Эрфуртской программы, нетрудно доказать, что идея абсолютного (и относительного) обнищания пролетариата весьма определенно содержится в основных гипотезах его марксистской концепции. Хотя он решительно утверждает, что «эмансипация пролетариата станет следствием… не растущей нищеты, а растущего классового антагонизма и вытекающей из него классовой борьбы пролетариата» [15], но такие выражения, как «пролетариат опускается и все больше тупеет» [16] и «пролетарии живут в жалких трущобах и строят дворцы своим эксплуататорам; голодают, но готовят им прекрасные блюда; гнут спину и падают без сил, создавая средства, которые помогут капиталисту и его семье убивать время» [17], показывают, насколько постоянно идея растущего (относительного) обнищания присутствует в его концептуальной системе. Далее он утверждает: «В общем, экономические условия пролетариата при наличии классовой борьбы и ее завоеваний улучшаются мало и медленно, хотя и улучшаются в абсолютном смысле». Однако растут требования пролетариата, причем этот рост идет «гораздо быстрее, чем могут улучшиться экономические условия при существующих методах эксплуатации… его „жадность“ не будет утолена до тех пор, пока не будет покончено с эксплуатацией» [18]. И наконец Каутский признает, что «только приближение к ним [условиям, в которых все общество оказалось бы под пятой у одного-единственного эксплуататора-капиталиста] доведет страдания, антагонизм и противоречия в обществе до такой степени остроты, что оно рухнет, если его развитию своевременно не будет дано другое направление» [19].

Тот факт, что Энгельс до некоторой степени взял на себя ответственность, сместив акценты в революционной теории с критики полной автономности социальных структур на ориентацию на «объективные законы развития общества», нашел отражение в работах различных авторов, таких, как Карл Корш, Эрих Маттиас и Герман Болльнов. Как бы то ни было, у Энгельса совершенно явно чувствуется заинтересованность в эмансипации рабочего класса, тогда как у Каутского и других теоретиков II Интернационала речь в конечном счете идет о высвобождении прежде всего производительных сил (промышленной техники) от пут капиталистических производственных отношений, а не об освобождении ассоциированных производителей. В этой перспективе и «законы» капиталистического способа производства приобретают другое значение. Если для Маркса это только законы данного специфического исторического переходного способа производства, само существование которого зависит именно от случайности и анархии производства, то для Каутского они становятся «объективными законами», которые даже за пределами этого способа производства остаются в силе и, более того, гарантируют переход к социализму [20].