Исторические условия господства метафизики

Великая основная мысль, что мир состоит не из готовых, законченных вещей, а представляет собою совокупность процессов, в которой вещи, кажущиеся неизменными, равно как и мысленные их снимки в нашей голове, понятия, находятся в беспрерывном изменении, возникая и исчезая, и что поступательное развитие, при всей кажущейся случайности и вопреки всем временным отливам, в конечном счете пробивает себе дорогу, — эта великая основная мысль со времени Гегеля до такой степени вошла в общее сознание, что едва ли кто-нибудь станет оспаривать ее в ее общем виде. Но признавать ее на словах и проводить ее на деле в каждом отдельном случае и в каждой данной области исследования, это — две разные вещи. Если же мы при исследовании постоянно держимся этой точки зрения, то в наших глазах раз навсегда утрачивает всякий смысл спрос на окончательные решения и на вечные истины; мы никогда не забываем, что все приобретаемые нами знания по необходимости ограничены и обусловлены теми обстоятельствами, при которых мы их приобретаем. Мы не смущаемся также и противоположностью между истиной и заблуждением, между добром и злом, между тождеством и различием, между необходимостью и случайностью. С этой противоположностью никак не могло справиться старое, еще и поныне очень распространенное метафизическое мышление. Но мы понимаем относительное значение этой противоположности: то, что ныне признается истиной, имеет скрытую теперь ошибочную сторону, которая со временем выступит наружу; и совершенно так же то, что признано теперь заблуждением, имеет истинную сторону, благодаря которой оно считалось прежде истиной. Мы знаем, наконец, что необходимость составляется сплошь из чистейших случайностей, а эти мнимые случайности представляют собою форму, за которой скрывается необходимость, и т. д.

Старый метод исследования и мышления, который Гегель называл «метафизическим», который имел дело преимущественно с вещами, как с чем-то совершенно готовым и законченным, и остатки которого до сих пор еще глубоко сидят в головах, имел в свое время великое историческое оправдание. Надо было исследовать вещи, прежде чем можно было приступить к исследованию процессов. Надо было сперва узнать, что такое данная вещь, а потом уже изучать те изменения, которые в ней происходят. Так шло дело в естественных науках. Из естествознания, рассматривавшего все предметы — и мертвые, и живые — в виде готовых и раз навсегда законченных, выросла старая метафизика, считавшая их неизменными. Когда же это изучение отдельных вещей подвинулось так далеко, что можно было сделать новый решительный шаг вперед, т. е. приступить к систематическому исследованию изменений, которые происходят с этими вещами в природе, тогда и в философской области пробил смертный час старой метафизики. И на самом деле, до конца последнего столетия естествознание было преимущественно собирающей наукой, наукой о законченных вещах; в нашем же (XIX) веке оно стало в сущности упорядочивающей наукой, наукой о процессах, о происхождении и развитии этих вещей и о связи, соединяющей эти процессы природы в одно великое целое. Физиология, которая исследует процессы в растительном и животном организме; эмбриология, изучающая развитие отдельного организма из зародышевого состояния до зрелости; геология, изучающая постепенное образование земной коры, — все эти науки суть дети нашего (XIX) столетия. (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах, стр. 41 — 43.)