III. Историческое и логическое
Разрыв с философией Гегеля произошел и здесь путем возврата к материалистической точке зрения. Это значит, что люди этого направления решились понимать действительный мир — природу и историю — таким, каким он сам дается всякому, кто подходит к нему без заранее заготовленных идеалистических выдумок; они решились без всякого сожаления отказаться от всякой идеалистической выдумки, которая не соответствует фактам, понятым в их собственной, а не в какой-то фантастической связи. И ничего более материализм вообще не означает. Отличие состояло лишь в том, что здесь впервые серьезно отнеслись к материалистическому мировоззрению, что оно было последовательно проведено — по крайней мере в основном — во всех решительно областях знания.
Гегель не был просто отодвинут в сторону. Наоборот, указанная выше революционная сторона его философии, его диалектический метод были приняты за исходную точку. Но этот метод в его гегелевской форме был негоден. У Гегеля диалектика есть саморазвитие понятия. Абсолютное понятие не только существует, — неизвестно где, — от века, но и составляет истинную, животворящую душу всего существующего. Оно развивается к самому себе, проходя все те ступени, которые заключаются в нем самом и которые подробно рассмотрены в «Логике». Затем оно «обнаруживает себя», превращаясь в природу, где оно проделывает новое развитие, не сознавая самого себя, приняв вид естественной необходимости, и в человеке, наконец, снова приходит к самосознанию. А в истории это самосознание опять выбивается из грубого состояния, пока, наконец, абсолютное понятие не приходит опять полностью к самому себе в гегелевской философии. Обнаруживающееся в природе и в истории диалектическое развитие, т. е. причинная связь того поступательного движения, которое, сквозь все отклонения в сторону и сквозь все кратковременные попятные шаги, пробивается от низшего к высшему, это развитие является у Гегеля просто снимком самодвижения понятия, вечно совершающегося неизвестно где и, во всяком случае, совершенно независимо от всякого мыслящего человеческого мозга. Надо было устранить это идеологическое извращение. Вернувшись к материалистической точке зрения, мы снова увидели в человеческих понятиях снимки с действительных вещей, вместо того, чтобы в действительных вещах видеть снимки с абсолютного понятия, находящегося на известной ступени развития. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения во внешнем мире и в человеческой мысли: два ряда законов, которые в сущности тождественны, а по своему выражению различны, так как человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, а большей частью пока еще и в человеческой истории, они прокладывают свой путь бессознательно, в виде внешней необходимости, посреди бесконечного множества кажущихся случайностей. Таким образом, диалектика понятий сама становилась лишь сознательным отражением диалектического движения внешнего мира. Вместе с этим гегелевская диалектика была поставлена на голову, а лучше сказать — на ноги, так как на голове стояла она прежде. И замечательно, что не одни мы открыли эту материалистическую диалектику, в течение долгих лет бывшую нашим лучшим орудием труда и нашим острейшим оружием; немецкий рабочий Иосиф Дицген вновь открыл ее независимо от нас и даже независимо от Гегеля. (Энгельс, Л. Фейербах, стр. 40 — 41.)
Критика политической экономии и после выбора метода могла быть построена двояким образом: исторически или логически. Так как в истории, как и в ее литературных отражениях, развитие в общем и целом идет от более простых к более сложным отношениям, то литературно-историческое развитие политической экономии давало естественную руководящую нить, которой критика могла следовать, так что при этом экономические категории в общем и целом следовали бы в том же порядке, как и в логическом развитии. Эта форма на первый взгляд имеет преимущество большей ясности, так как прослеживается действительное развитие; на самом же деле такое построение способствовало бы в лучшем случае только большей популярности изложения. Историческое развитие идет часто скачками и зигзагообразно, и его пришлось бы проследить во всех его перипетиях, благодаря чему не только пришлось бы слишком часто уделять место и малоценному материалу, но пришлось бы и часто прерывать ход мыслей. К тому же нельзя писать историю политической экономии без истории буржуазного общества, а последняя удлинила бы работу до бесконечности, так как в этой области нет никакого мало-мальски обработанного материала. Логический метод исследования являлся поэтому единственно подходящим. Последний, однако, есть тот же исторический метод, только освобожденный от его исторической формы и от нарушающих стройность изложения исторических случайностей. Логический ход мыслей должен начать с того, с чего начинает и история, и его дальнейшее развитие будет представлять собой не что иное, как отражение в абстрактной и теоретически последовательной форме исторического процесса — исправленное отражение, но исправленное соответственно законам, которым нас учит сама историческая действительность, ибо логический способ исследования дает возможность изучить всякий момент развития в его самой зрелой стадии, в его классической форме.
При этом методе исследования мы исходим из первого и наиболее простого отношения, которое нам дано исторически или фактически, следовательно из первого экономического отношения, которое мы находим. Это отношение мы расчленяем.
То обстоятельство, что это есть отношение, говорит уже за то, что оно имеет две стороны, которые относятся друг к другу. Каждую из этих сторон мы подвергаем изолированному рассмотрению и таким образом познаем форму их взаимоотношения, их взаимодействия. При этом возникают противоречия, которые требуют разрешения. Но так как мы здесь рассматриваем не абстрактный процесс мысли, который происходит только в нашей голове, а действительный процесс, совершавшийся в известный исторический момент или даже продолжающий еще совершаться в настоящее время, то и эти противоречия будут развиваться на практике и, вероятно, найдут свое разрешение. Мы проследим способ этого разрешения и найдем, что оно вызвало установление нового отношения, две противоположных стороны которого мы должны будем развить, и т. д.
Политическая экономия начинает с товара, с того момента, когда продукты — индивидами или первобытными общинами — обмениваются друг на друга. Продукт, вступающий в обмен, является товаром. Но он является товаром только потому, что в нем (в вещи, в продукте) воплощается отношение двух лиц или общин, отношение между производителем и потребителем, которые здесь больше не сливаются в одном лице. Тут мы сразу имеем перед собой пример своеобразного явления, красной нитью проходящего через всю политическую экономию и породившего ужасную путаницу в головах буржуазных экономистов; в политической экономии речь идет не о вещах, а об отношениях между лицами, в последней же инстанции — между классами, но эти отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи. Эта связь, слабое сознание которой, конечно, мелькало уже в отдельных случаях у того или другого экономиста, была впервые раскрыта Марксом в ее значении для всей политической экономии благодаря чему он мог труднейшие вопросы так упростить и так ясно изложить, что они теперь будут понятны даже буржуазным экономистам.
Если мы будем рассматривать товар в его различных отношениях, и именно товар в его совершенно развитой форме, а не в начале его трудного пути развития, в стадии первоначальной меновой торговли между двумя первобытными общинами, то он нам представится под обоими углами зрения: потребительной стоимости и меновой стоимости, и тут мы уже вступаем в область экономических дебатов.
Если кто-либо хочет убедиться на ярком примере, что немецкий диалектический метод на его нынешней ступени развития настолько же, по крайней мере, превосходит старый, плоскоболтливый метафизический, насколько современные железные дороги превосходят средства сообщения средних веков, пусть он прочтет у Адама Смита или у какого-либо другого официального экономиста с именем соответствующие места, и он увидит, как эти господа бились над потребительной и меновой стоимостью и как трудно им разграничить их между собой и понять специфические особенности каждой из них. Ему остается только затем сравнить с этим ясное, простое развитие этих проблем у Маркса.
После того как потребительная и меновая стоимость проанализированы, исследуется товар как непосредственное единство обеих, следовательно товар в той форме, в какой он вступает в процесс обмена. Какие противоречия тут возникают, читатель найдет на стр. 20, 21. Заметим только, что эти противоречия имеют не только абстрактно теоретический интерес, но одновременно отражают и те трудности, которые возникают из природы непосредственного менового отношения, из простой меновой торговли, отражают те невозможности, в которые неизбежно упирается эта примитивная форма обмена. Разрешение этих невозможностей находится в том, что свойство представлять меновую стоимость всех других товаров переносится на специальный товар — деньги. Деньги или простое обращение рассматриваются затем во второй главе, а именно: 1) деньги как мерило стоимости, причем тут же находит свое более точное определение измеряемая в деньгах стоимость, цена, 2) как средство обращения, 3) как единство обоих определений, как реальные деньги, как представитель всего материального буржуазного богатства. Этим заканчивается первый выпуск, оставляя для второго выпуска вопрос о переходе денег в капитал.
Отсюда можно видеть, что если руководиться этим методом, то логическое развитие вовсе не обязано держаться в области чистой абстракции. Наоборот, оно требует исторической иллюстрации, постоянного соприкосновения с действительностью. Эти иллюстрации и даны здесь в огромном количестве, с одной стороны, в виде указаний на действительный исторический ход вещей на разных ступенях общественного развития, с другой стороны — в виде указаний на экономическую литературу, имеющих целью проследить с самого начала процесс выработки ясных определений экономических отношений. Критика отдельных, более или менее односторонних или непоследовательных воззрений дана уже при развитии логической концепции и может быть в исторической части только кратко резюмирована.
В третьей статье мы перейдем к экономическому содержанию самой книги. (Энгельс, О книге Маркса «К критике политической экономии», стр. 12 — 14, 1932 г.)
Но исторические взгляды Маркса наносят философии смертельный удар в области истории, точно так же как диалектический взгляд на природу делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию. Теперь задача заключается не в том, чтобы придумывать связь, существующую между явлениями, а в том, чтобы открывать ее в самих явлениях. За философией, изгнанной из природы и из истории, остается, поскольку остается, лишь область чистой мысли: учение о законах процесса мышления, логика и диалектика. (Энгельс, Людвиг Фейербах, стр. 78, Соцэкгиз, 1931 г.)