Гегельянщина Прудона

Посмотрим теперь, каким видоизменениям подвергает г. Прудон гегелевскую диалектику, прилагая ее к политической экономии.

По его, г. Прудона, мнению, всякая экономическая категория имеет две стороны: хорошую и дурную. Он рассматривает категории, как мелкий буржуа рассматривает великих исторических деятелей: Наполеон — великий человек; он сделал много добра, но он принес также много зла.

Взятые вместе, хорошая сторона и дурная сторона, выгода и неудобство составляют, по мнению Прудона, противоречие, свойственное каждой экономической категории.

Таким образом, необходимо решить следующую задачу: сохранить хорошую сторону и устранить дурную.

Рабство есть такая же экономическая категория, как и всякая другая. Следовательно, оно также имеет две стороны. Оставим дурную сторону рабства и рассмотрим хорошую. Само собой разумеется, что при этом речь идет лишь о настоящем рабстве, о рабстве чернокожих в Суринаме, в Бразилии, в южных штатах Северной Америки.

Подобно машинам, кредиту и проч., это рабство представляет собою краеугольный камень буржуазной промышленности. Без рабства не было бы хлопка; без хлопка немыслима современная промышленность. Рабство дало значение колониям, колонии создали мировую торговлю, мировая торговля есть необходимое условие крупной промышленности. Следовательно, рабство представляет собою в высшей степени важную экономическую категорию.

Без рабства Северная Америка, эта страна наибольшего прогресса, превратилась бы в патриархальную страну. Сотрите Северную Америку с карты земного шара, — и вы произведете анархию, полный упадок современной торговли и цивилизации. Уничтожьте рабство, — и вы сотрете Америку с географической карты.

Так как рабство есть экономическая категория, то оно всегда входило в число учреждений различных народов. Новейшие народы сумели лишь замаскировать рабство в своей собственной стране, а в Новом Свете ввели его открытым образом.

Что предпримет г. Прудон для спасения рабства? Он предложит задачу: сохранить хорошую сторону этой экономической категории и устранить дурную.

У Гегеля нет задач. Он знает лишь диалектику. Г. Прудон заимствовал из диалектики Гегеля только язык. Его собственный диалектический метод состоит лишь в догматическом отличении хорошего от дурного.

Примем на время самого г. Прудона за категорию. Исследуем его дурную и его хорошую сторону, его преимущества и его недостатки.

Если сравнительно с Гегелем он обладает тем преимуществом, что умеет ставить задачи, — которые и предоставляет себе решить для блага человечества — то он имеет также и недостаток, заключающийся в полной неспособности к диалектическому порождению какой-либо новой категории. Сосуществование двух взаимно-противоречащих сторон, их борьба и их слияние в одну новую категорию — составляет сущность диалектического движения.

Если вы ограничиваетесь лишь тем, что ставите себе задачу устранения дурной стороны, то вы разом кладете конец всему диалектическому движению. Вы имеете дело уже не с категорией, которая полагает себя и противополагается самой себе в силу своей противоречивой природы; вы имеете дело лишь с г. Прудоном, который бьется, мучится и выбивается из сил между двумя сторонами категории.

Попав таким образом в тупик, из которого трудно выбиться с помощью законных средств, г. Прудон делает отчаянное усилие и одним прыжком переносится в область новой категории. Тогда-то раскрывается пред его восхищенными очами серия в разуме.

Он схватывает первую попавшуюся категорию и произвольно приписывает ей свойство устранить неудобства категории, подлежащей очищению. Так, налоги залечивают, если верить г. Прудону, неудобства монополии; торговый баланс устраняет неудобства налогов, поземельная собственность — неудобства кредита.

Перебирая таким образом последовательно все экономические категории одну за другой и делая одну категорию противоядием по отношению к другой, г. Прудон сочиняет с помощью этой смеси противоречий и противоядий от противоречий два тома противоречий, которые он справедливо называет «Системой экономических противоречий»...

Экономисты употребляют очень странный прием в своих рассуждениях. Для них существует только два рода учреждений; одни — естественные, другие — искусственные. Феодальные учреждения — искусственны, буржуазные — естественны.

В этом случае экономисты похожи на теологов, которые также имеют два сорта религий. Всякая чужая религия есть, по их мнению, дело людей, между тем как их собственная религия есть эманация бога. Говоря, что существующие отношения, т.е. отношения буржуазного производства, естественны, экономисты хотят этим сказать, что при этих отношениях производство богатства и развитие производительных сил совершаются сообразно законам природы. Поэтому и сами названные отношения оказываются естественными законами, независимыми от влияния времени. Общество всегда должно находиться под влиянием этих вечных законов. Таким образом, прежде была история, но теперь ее уже нет. История была, потому что были феодальные учреждения и потому что в этих феодальных учреждениях мы находим такие отношения производства, которые совершенно непохожи на буржуазные, выдаваемые экономистами за естественные и потому вечные.

Феодализм также имеет своих пролетариев: крепостных, заключавших в себе все зародыши буржуазии. Феодальное производство, в свою очередь, заключало в себе два непримиримых элемента, которые называют также хорошей и дурной стороной феодализма, не замечая при этом, что, в конце концов, дурная сторона всегда берет верх над хорошею. Именно дурная сторона, обусловливая собою борьбу, создает историческое движение. Если бы в эпоху господства феодализма экономисты, очарованные рыцарскими добродетелями, гармонией между правами и обязанностями, патриархальной жизнью городов, процветанием домашней промышленности в деревнях, развитием производства, организованного в корпорации, гильдии и цехи, словом, если бы они, очарованные всем тем, что составляет хорошую сторону феодализма, поставили себе задачу устранить оборотную сторону медали — рабство, привилегии, анархию — то к чему могли бы привести их усилия? Все обусловливавшие борьбу элементы были бы уничтожены, развитие буржуазии было бы прервано в самом зародыше. Экономисты поставили бы себе нелепую задачу устранить историю.

Когда взяла верх буржуазия, то уже не было более речи ни о хорошей, ни о дурной стороне феодализма. Буржуазия вступила в обладание производительными силами, развитыми ею при господстве феодализма. Но вместе с тем были развиты все старые экономические формы, все соответствовавшие им гражданские отношения, равно как и политический порядок, служивший официальным выражением старого общества.

Таким образом, чтобы правильно судить о феодальном производстве, нужно рассматривать его, как способ производства, основанный на антагонизме. Нужно показать, как создавалось богатство в этой, основанной на антагонизме, среде, как параллельно с развитием борьбы классов развивались производительные силы, как один из этих классов, — представлявший собою дурную неудобную сторону общества, — постепенно рос до тех пор, пока не созрели, наконец, материальные условия его освобождения. Но, поступая таким образом, не признаете ли вы, что способы производства, равно как и те отношения, при которых совершается развитие производительных сил, вовсе не составляют вечных законов, а соответствуют известному развитию людей и их производительных сил; не признаете ли вы также, что всякое изменение в области принадлежащих людям производительных сил необходимо ведет за собою изменение в производственных отношениях? Так как необходимо прежде всего сохранить приобретенные производительные силы, — эти плоды цивилизации, — то приходится разбить традиционные формы, в которых они были произведены. Вслед за этим моментом прежний революционный класс становится консервативным.

Буржуазия начинает свое историческое развитие вместе с пролетариатом, который, в свою очередь, есть остаток пролетариата феодальных времен. В течение своего исторического развития буржуазия необходимо развивает свойственный ей антагонистический характер, который первоначально очень неясен и существует лишь в скрытом состоянии. По мере развития буржуазии, в недрах ее развивается новый пролетариат, современный пролетариат; между пролетариатом и буржуазией завязывается борьба, которая прежде, чем обе стороны ее почувствовали, заметили, оценили, поняли, признали и громко провозгласили, проявляется лишь в частичных и преходящих конфликтах и в разрушительных действиях. С другой стороны, если все члены современной буржуазии имеют один и тот же интерес, поскольку они образуют особый класс, противоречащий другому классу, то в их собственных взаимных отношениях интересы их враждебны и противоположны. Эта противоположность интересов вытекает из экономических условий их буржуазной жизни.

Таким образом, с каждым днем становится все более и более очевидным, что характер тех производственных отношений, в пределах которых совершается движение буржуазии, отличается двойственностью, а вовсе не единообразием и простотою, что при тех же самых отношениях, при которых производится богатство, производится также и нищета; что при тех же самых отношениях, при которых совершается развитие производительных сил, развивается также и сила угнетения; что эти отношения создают буржуазное богатство, т. е. богатство буржуазного класса, лишь при условии постоянного уничтожения богатства отдельных членов этого класса и образования постоянно растущего пролетариата. (К. Маркс, Нищета философии, Соч., т. V, стр. 363 — 367, 373 — 375, Гиз, 1929 г.).