ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?

Обычно под истиной в современной науке понимают соответствие наших понятий, высказываний, теорий окружающему миру. Если соответствуют, значит они правильные, истинные, если не соответствуют — ложные.

Но очень многие философы отрицали такое понимание истины, считали его поверхностным, не соответствующим действительной сложности такого феномена, как истина. Например, с точки зрения Ницше, истина вовсе не есть соответствие наших понятий вещам мира. В конце концов мы находим в вещах то, что сами туда вложили. Эго нахождение называет себя наукой, а вкладывание — это искусство, религия, любовь. Мы сначала одухотворяем мир, делаем его сложным, глубоким, прекрасным, и тогда становится возможной наука, которая эту сложность познает и эту красоту пытается выразить. Например, о некоторых физических теориях сами физики говорят: они недостаточно красивы, чтобы быть истинными.

У древних греков было слово для обозначения истины — алетейя, что означает нескрытость, непотаенность. Истина не прячется, она лежит на виду, надо только уметь ее увидеть. Истина не вне нас, она — в нас самих. Она не только результат познания мира как чего-то внешнего; в сути своей истина — попадание в такую позицию, в такую жизнь, где мир и вещи вдруг открываются мне, становятся понятными, волнующими, бездонными, непостижимыми. Истину не открывают, в ней живут. Живут те, кому удается пробиться в такое состояние.

В этом смысле истина — всегда результат индивидуального прорыва к миру. И истины, полученные таким путем, всегда индивидуальны. Никто за вас понимать ничего не будет. Понять должны вы сами. И если вы что-то поняли, вы не можете свое понимание передать другому, он должен сам и по-своему понять. Поэтому всякая истина, полученная в живом опыте понимания, сама является живой и больше всего на свете боится стать общеупотребительной и для всех понятной — иначе говоря, пошлой. Боится, как все живое боится смерти.

Истина, по Хайдеггеру, — это событие открытости мира. Когда случается такое событие, оно потрясает нас, переворачивает душу, мы чувствуем себя посвященными в новое знание, в новую истину. Хайдеггер приводит как пример произведение искусства, которое всегда есть открытие того, что есть на самом деле. Он рассуждает о крестьянских башмаках, изображенных на известной картине Ван Гога, где нарисованы просто башмаки, пустые, стоящие неизвестно где; не видно даже земли, налипшей на них с поля или по дороге с поля. И все же, благодаря искусству, через эти башмаки мир открывается нам таким, каким мы его раньше не видели.

Тяжелая и грубая прочность башмаков, пишет Хайдеггер, собрала в себе все упорство неспешных шагов вдоль широко раскинувшихся и всегда одинаковых борозд, над которыми дует пронизывающий резкий ветер. Тревожная забота о хлебе насущном сквозит в этих башмаках, забота, не знающая жалоб; но и радость, не ищущая слов, когда пережиты тяжелые дни; и дрожь предчувствия близящейся смерти.

Это и есть то, что греки называли непотаенностью. Башмаки стоят у всех на виду, но надо их увидеть так, как увидал Ван Гог, как увидел Хайдеггер, и такое видение будет посвящением в истину, совершенно непонятную незрячим и непосвященным.