К. ЛЕОНТЬЕВ — АРИСТОКРАТ В МОРАЛИ

Константин Николаевич Леонтьев (1831 — 1891) родился в семье небогатого помещика. Не закончив медицинский факультет Московского университета уехал фельдшером на фронт Крымской кампании. После войны работал сельским врачом, потом десять лет отдал дипломатической службе— русским консулом в Турции, на Крите, в Греции. Леонтьев пользовался большим успехом у женщин, женился на необыкновенно красивой гречанке. В 1871 году тяжело заболел: близость смерти потрясла его, перевернула всю душу, он решил даже уйти в монахи, вышел в отставку, поехал в монастырь на Афоне, целый год провел там, но не смог добиться пострижения.

Всю жизнь прожил в очень стесненных материальных условиях, с двумя слугами, когда те состарились, заботился о них, как о родных.

Основное философское произведение — «Византизм и славянство».

В 1891 году наконец принял монашество и через два с половиной месяца скончался в Троице-Сергиевой лавре в возрасте шестидесяти лет. Могила его после революции была уничтожена, восстановлена только недавно.

Константин Леонтьев — писатель, философ, публицист — отличался весьма оригинальными взглядами на мораль, отчего заслужил у «прогрессивной интеллигенции» звание реакционера. Прежде всего он выступил против демократической идеи равенства. Никакого равенства не может быть в обществе, считал он, как нет его и в природе.

Любое развитие Леонтьев разделял на три цикла. Первый цикл: полная дифференциация — неравенство видов в природе, людей, классов и т. д. Благодаря неравенству, различию происходит пышное развитие и цветение всего бытия.

Второй этап — начинающееся смешение, уравнивание.

И третий, самый худший — наступление полного равенства, появление застойного болота, когда все цвета и краски смешиваются в единый серый фон, где нет ни ярких личностей, ни смелых поступков, ни героев, есть только серый будничный быт.

В своей работе «Византизм и славянство» Леонтьев восхищался византийским устройством общества: сильное государство, сильная церковь и церковная дисциплина, полное неравенство, четкая социальная иерархия. И в истории Запада его больше всего восхищало средневековье — с рыцарями, монахами, купцами, ремесленниками, крестьянами, сильной королевской властью.

Но после французской революции и победы демократии все в Европе потускнело — вместо рыцарей и купцов появился некий усредненный обыватель, все тонет в мещанском болоте мелких интересов, мелочного расчета.

— Ужасно и обидно думать, рассуждал Леонтьев, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили свои акрополи, римляне вели свои Пунические войны, что апостолы проповедовали, мученики страдали; поэты пели, живописцы писали, рыцари блистали в турнирах для того только, чтобы французский или немецкий, или русский буржуа благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах всего этого прошлого величия? Стыдно было бы за человечество, если этот подлый, с точки зрения мыслителя, идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки.

Леонтьев был эстетом в морали: для него все моральное красиво и мужественно, а все серое, мелкое — аморально. Юлий Цезарь в тысячу раз развращеннее Акакия Акакиевича, но в нем в тысячу раз больше красоты, поэзии и правды, чем в мелком гоголевском чиновнике. Мещанскую мораль, предлагающую любить всех людей только потому, что они люди, хотя они ничего не сделали для того, чтобы быть людьми, — ни героических поступков, ни больших дел, Леонтьев считает аморализмом.

Сильная власть, мощное государство, неравенство и борьба между людьми за место под солнцем создают в обществе ту атмосферу, в которой совершаются великие дела и

вырастают великие личности. Если не считать блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, то нет ничего ужасного в том, что миллионы русских людей должны были страдать для того, чтобы смог писать Пушкин, чтобы смог быть выстроен Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов одержали свои победы.

Константин Леонтьев защищает мораль сильных и ярких индивидуальностей, мораль героическую, — против морали утилитарной усредненной, безличностной. С одной стороны, он уважает барство; с другой — любит наивность и грубость мужика. Онегин, с одной стороны, а с другой — солдат Каратаев для него лучше того «среднего» мещанского типа, к которому прогресс сводил всех и сверху и снизу, и графа и пастуха.

Леонтьев ощущал себя пророком, жил в постоянном предчувствии всемирной революции, которая окончательно всех уравняет и погрузит Европу в серое и унылое существование. Сначала он надеялся, что подобная судьба минует Россию и она не пойдет по пути Запада, но в конце жизни увидел, что и в России наступает царство мещанства, связанное с бурным развитием капитализма..

Он предвидел многие беды, ожидающие Россию в будущем, призывал усиливать и укреплять государство, царскую власть, но все. его призывы остались неуслышанными.