Параграф второй Триумф жизни

Маяковский придерживался своего взгляда на причины, ход и исход войны. Он не считал, как Ленин, что эта война идет между двумя группами империалистических государств за передел сфер влияния, за новые рынки сбыта, за размещение своих капиталов в колониях, в слаборазвитых странах, где рабочая сила гораздо дешевле, чем в метрополиях. Он думал о еще не изжитой у миллионов человекоподобных потребности в убийстве и присвоении чужого золота, которое ценнее человеческой жизни. До сознания поэта не дошел призыв Ленина о поражении собственного правительства в войне и о превращении войны империалистической в войну гражданскую. У наций нет никакой вины, говорил Ленин, и Маяковский с этим соглашался. Всем народам надобно совместно наказать зачинщиков войны. Того же желал поэт. О, как он их ненавидел – зачинщиков! Как позже Хэмингуэй.

Кто это,

кто?

Эта массомясая

быкомордая орава?

Стихам не втиснешь в тихие томики

крик гнева.

Это внуки Колумбов,

Галилеев потомки

ржут, запутанные в серпантинный невод! (1: 215)

Маяковский не разделял историософский взгляд на войну Толстого, может быть, потому, что знаток всемирной истории проверял свои взгляды на опыте Отечественной войны 1812 г, на опыте национально-освободительной войны русского народа против западно-европейских захватчиков. Наполеон пришел в оставленную Кутузовым древнюю столицу России – Москву, русские войска, изгнав Наполеона из России, захватили столицу Франции – Париж. Зная, что в войнах далекого и очень далекого прошлого то страны Востока завоевывали страны

Запада, то, напротив, страны Запада шли войной на страны Востока и многие из них превратили в свои колонии, Толстой считал Россию страной Востока. В молодости ему уже приходилось воевать под Севастополем против интервенции Англии и Франции. Писатель в ту пору отождествлял себя с защитниками Трои, а Наполеона с Агамемноном. Не только знание истории, но и личный жизненный опыт романиста убеждал его, что существует всемирная закономерность попеременных военных нашествий то Востока на Запад, то Запада на Восток. ХХ век сломал эту закономерность. И Запад и Восток всем скопом своих государств выступали друг против друга одновременно, вселенски, космически. У Толстого «Война» символизировала «Запад», а «Мир» – Россию как форпост всего Востока. У поэта «война» и «мир» – два состояния всего мирового сообщества, одно из которых – «война» с сотворения космоса определяла судьбы миров и народов, а теперь, достигнув пределов осатанения, должна, согласно Библии, исчезнуть. Поэтому Маяковский назвал свою поэму похоже на толстовскую, но иначе – «Война и м1р», в которой война – не Запад и не Восток, а просто война, и сопоставляется она со всей живою жизнью на Земле – не только человеческой. Маяковский не помышлял соперничать с гением. Он не собирался написать психологический роман-эпопею о современной ему войне, ставшей этапом подготовки революции. Он написал не имеющую прецедента в мировой живописи поэтическую монументальную фреску, еще более обобщенную, чем «Капричос» Франсиско Гойи, чем миниатюры Жана Фуко, чем «Битва» Бертольдо ди Джованни или «битвы» Паоло Уччелло, или Антонио Полициано.

Питер Брейгель Старший. Триумф смерти. 1562 г. Музей Прадо, Мадрид

Одна из частей поэмы примыкает к картине Питера Брейгеля «Триумф смерти». Вполне уместно, что поэма Владимира Владимировича начинается с обращения к кровожадному императору Рима, учинявшему в Колизее побоища гладиаторов всех покоренных – и западных, и восточных – народов:

Нерон!

Здравствуй!

Хочешь?

Зрелище величайшего театра.

Сегодня

бьются

государством в государство

16 отборных гладиаторов. (1: 220)

Колизей – это весь мир, трибуны – скалы, перила – скелеты соборов, а люстрой в небо подвешена целая зажженная Европа. А гладиаторы – золото славян, черные мадьяр усы, негров непроглядные пятна и другие племена заполнили всех широт ярусы. Началась битва – «Дантова ада кошмаром намараней». И описание итогов сражения – прямо по Питеру Брейгелю:

И когда затихли все,

кто нападали,

лег

батальон на батальоне —

выбежала смерть

и затанцевала на падали,

балета скелетов безносая Тальони.

Танцует.

Ветер из-под носка.

Шевельнул папахи,

обласкал на мертвом два волоска,

и дальше —

попахивая.

Пятый день

в простреленной голове

поезда выкручивают за изгибом изгиб.

В гниющем вагоне

на сорок человек —

четыре ноги. (1: 228)

Люди, чье чувство ответственности за творимое в мире зло не так обострено, как у поэта, отнеслись с недоверием к описаниям Маяковским ужасов войны, ибо сам поэт на войне не был. Посчитал необходимым объяснить то чудо сочувствия и соучастия, которое дано ему было Богом:

Милостивые государи!

Понимаете вы?

Боль берешь,

растишь и растишь ее:

всеми пиками истыканная грудь,

всеми газами свороченное лицо,

всеми артиллериями громимая цитадель

головы —

каждое мое четверостишие. (1: 229)

В монументальном, обобщенном, сгущенно аллегорическом и символическом изображении событий, людей, их обликов и переживаний правды больше, чем в реалистическо-натуралистическом полотне, где выписано каждое порванное волокно трупа.