Параграф второй Главначпупс Победоносиков

У Гоголя есть повесть «Нос», рассказывающая о том, как подвыпивший цирюльник Иван Яковлевич, брея майора Ковалева, отхватил ему нос. Майор, под мухой, сразу даже и не заметил. А по утру, проснувшись, обнаружил, что вместо носа у него гладкое место. Стал Ковалев искать свой нос и наконец обнаружил его в Казанском соборе среди молящихся. Нос был в мундире, шитом золотом, на нем были замшевые панталоны, при боку шпага. «По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника», тогда как Ковалев был всего-навсего кавказским коллежским асессором. Робея, Ковалев попросил свой нос вернуться на место, на что нос, нахмурившись, отвечал: «Вы ошибаетесь, милостивый государь. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего виц-мундира, вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции. Я же по ученой части». Не успел опомниться Ковалев, как нос ускакал от него.

Что хотел сказать своей фантастической повестью Николай Васильевич? Либо то, что важный сановник не более чем государственный нос, который должен все разнюхивать и докладывать, либо хотел сказать – не задирай свой нос, не заносись, либо предупреждал – не суй свой нос в чужие дела, либо что-то еще. Но, так или иначе, ясно, что Победоносиков – прямой потомок носа майора Ковалева. Правда, потомство измельчало, нос стал носиком, но зато новый хозяин носит носик, как министерский раззолоченный сюртук – он теперь Победоносиков. Маяковский продолжает Гоголя. Вся пьеса «Баня» – современный «Ревизор». Она, как и «Ревизор», ревизует, очищает от номенклатурной коросты, смывает и возрождает.

Пока мы обсуждали возрождение Маяковским гоголевской традиции, в кабинете главначпупса – невежественного, надутого спесью администратора кипела «работа». Победоносиков должен был подготовить три доклада к трем различным юбилеям, достать у такого же балетмейстера, как он сам, два международных билета для поездки на курорт со своей любовницей – работницей ВОКСа Мезальянсовой, распечь за растрату бухгалтера Ночкина, позировать живописцу Бельведонскому, «увековечивающему» его в портрете для потомства, обмануть свою безропотную «половину». Так главначпупс занимался управлением и согласованием. Вот Победоносиков перелистывает бумаги, дозванивается по вертушке и мимоходом диктует машинистке Ундертон:

«Итак, товарищи, этот набатный, революционный призывный трамвайный звонок колоколом должен гудеть в сердце каждого рабочего и крестьянина. Сегодня рельсы Ильича свяжут “Площадь имени десятилетия советской медицины” с бывшим оплотом буржуазии “Сенным рынком”.»

Ну и демагог, ну и краснобай – скажет читатель или зритель. Но Победоносиков в том же духе продолжает травить баланду про достоинства советского трамвая и столь «значительного» трамвайного юбилея. Его болтовню прерывают телефонные звонки. Главначпупс собирается продолжить диктовку:

На чем мы остановились?

У н д е р т о н. На «Итак, товарищи…»

П о б е д о н о с и к о в. Да, да… «Итак, товарищи, помните, что Лев Толстой – величайший и незабвенный художник пера. Его наследие прошлого блещет на грани двух миров, как большая художественная звезда, как целое созвездие, как самое большое из больших созвездий – Большая Медведица. Лев Толстой…»

Главначпупс не только напыщенно и не к месту говорит банальности, он еще ухитряется сплагиировать самого Маяковского, его мольбу о звездах, его стремление к созвездию Большой Медведицы, так много значившей в поэзии Маяковского. Высокие мысли, заветные желания Победоносиков превращает в «многозначительную» пошлятину, – впрочем, как пытался сделать это высший руководитель государства.

У н д е р т о н. Простите, товарищ Победоносиков, вы там про трамвай писали, а здесь вы почему-то Льва Толстого в трамвай на ходу впустили. Насколько можно понимать, тут какое-то нарушение литературно-трамвайных правил.

Ах, как посмела простая пишбарышня нарушить течение начальственного словотока! Но машинистка, на беду себе, не в пример боссу, честна и умна.

П о б е д о н о с и к о в. Что? Какой трамвай? Да, да… С этими постоянными приветствиями и речами…

Говорит о любом предмете, ничего ни в одном не понимая. Но он же облеченный, ответственный, он уже известный нам гоголевский нос, немного укоротившийся – из носа стал носиком – и к тому же осознавший победность своего существования.

Прошу без замечаний в рабочее время! Для самокритики вам отведена стенная газета.

Вот и покритикуйте бюрократа-невежду, безответственного болтуна. Да и критика ли это была? Так, пустяшное замечаньице.

Продолжаем… «Даже Лев Толстой, даже эта величайшая медведица пера, если бы ей удалось взглянуть на наши достижения в виде вышеупомянутого трамвая, даже она заявила бы перед лицом мирового империализма: “Не могу молчать”. Вот они, красные плоды всеобщего и обязательного просвещения».

Снова телефонные звонки. Победоносиков выколачивает два билета в международный вагон рейса «Москва – Кисловодск». Сорвалось. Балетмейстера перевели на другую работу.

<…> На чем остановились?

У н д е р т о н. «Итак, товарищи…»

П о б е д о н о с и к о в. «Итак, товарищи, Александр Семеныч Пушкин, непревзойденный автор как оперы “Евгений Онегин”, так и пьесы того же названия…»

У н д е р т о н. Простите, товарищ Победоносиков, но вы сначала пустили трамвай, потом усадили туда Толстого, а теперь влез Пушкин – без всякой трамвайной остановки.

П о б е д о н о с и к о в. Какой Толстой? При чем трамвай?! Ах, да, да! С этими постоянными приветствиями… Прошу без возражений! Я здесь выдержанно и усовершенствованно пишу на одну тему и без всяких уклонов в сторону, а вы… И Толстой, и Пушкин, и даже, если хотите, Байрон – это все хотя и в разное время, но союбилейщики, и вообще. Я, может, напишу одну общую руководящую статью, а вы могли бы потом, без всяких извращений самокритики разрезать статью по отдельным вопросам, если вы вообще на своем месте. Но вы вообще больше думаете про покрасить губки и припудриться, и вам не место в моем учреждении. Давно пора за счет молодых комсомолок орабочить секретариат.

Самодур, невежда, прохвост Победоносиков распоряжается в своем учреждении, как феодал в своей вотчине. Он окружен подхалимами, взяточниками, одобрялкиными, бюрократами; свой секретариат он считает своей личной прислугой, он транжирит государственные деньги, обставляя антикварной мебелью свой кабинет, загнав в подвал, как в преисподнюю, рабочих своего учреждения, один из которых выдающийся изобретатель; он не интересуется их судьбой, их материальным положением. Вся его работа – безграмотная говорильня о культуре, о литературе, в которой он не смыслит ни бельмеса. Зато самоуважение у Победоносикова, как говорит ему его «придворный» живописец, титаническое. И свое учреждение, где в порядке содержатся все заявления бесправных граждан «увязать и согласовать» всевозможные житейские неурядицы с неизменной резолюцией «отказать», главначпупс считает образцовым «уголком социализма».

В «Клопе» Маяковский показал, как нэп разлагает рабочий класс, а в «Бане» – как нэп развращает управляющее чиновничество. Победоносиков – мелкая сошка, но таких, как он, по всей стране развелось десятки, сотни тысяч. Их так же легко прогонит с теплого местечка более высокий чин, как сам главначпупс прогнал машинистку Ундертон. И, скорее всего, прогонит не на вольные хлеба, а посадит в тюрьму или сошлет в лагерь, заменив вышвырнутых тысячами еще более преданных. Победоносиковы – серьезная сила в управлении обществом и государством. Они пока еще середняки, но они резерв высшего руководства страны. Именно из их среды поднялись на государственный Олимп Ежовы, Сусловы, Михайловы, Гришины, Романовы и прочая шушера. Понять прицел Маяковского у них чутья хватило, поэтому они натравили на поэта гончих псов своей грызущей критики – адвокатов Победоносиковых. Предвидя неизбежный начальственный разнос пьесы, Маяковский, пользуясь шекспировским приемом «мышеловка», пьесой в пьесе, предвосхищает восприятие «Бани» реальными Победоносиковыми. Режиссер комедии выступает и как режиссер «мышеловки», а действующие лица «мышеловки» – это не приглашенная со стороны кочующая труппа актеров, как в «Гамлете», а действующие лица самой пьесы. Теперь главначпупс, Оптимистенко и другие расселись в первом ряду партера, глядя на своих прототипов на сцене и отвечая на вопросы режиссера.