Глава XVII

Глава XVII

Кроме того, вся теоретическая философия направлена к своей цели, каковой является моральная философия. А поскольку цель предполагает необходимость того, что требуется для достижения цели, как говорит Аристотель во II книге Физики, то теоретическая философия всегда устремляется и восходит к своей цели и ищет подходящие пути для достижения оной, а потому теоретическая философия может предуготовлять начала моральной философии. И так соотносятся между собой две части мудрости языческих философов, но для философствующих христиан моральная наука в собственном и полном смысле слова есть богословие, которое добавляет к старой философии язычников христианскую веру и истины, которые являются собственно Божественными. И так эта цель [т. е. богословие] обладает своим собственным умозрением, как моральная философия нехристиан — своим. Следовательно, каково отношение цели к цели, таково же и отношение умозрения к умозрению. Но такая цель, как христианский закон, добавляет к закону философов ясные положения веры, благодаря которым она дополняет закон моральной философии, так, чтобы был один полный закон. Ибо закон Христов принимает и вмещает законы и моральные нормы философии, как очевидно из [трудов] святых и обычаев церковной и богословской практики.

Следовательно, умозрение христиан, предваряя свой закон, должно добавлять к умозрению другого закона то, что имеет значение для обучения христианскому закону и его обоснования: так, чтобы возникло единое полное умозрение, начало которому было положено умозрением языческих философов, а завершение — добавлением богословия сообразно собственным положениям христианского закона. И поэтому философия христиан должна быть устремлена преимущественно к Божественному — в большей степени, нежели философия язычников, а потому [христианские] философы должны рассматривать философию так, как, если бы она была вновь изобретена, чтобы они создавали ее в соответствии с ее целью. И поэтому они должны добавить в христианской философии многое из того, что языческие философы знать не могли. И таковы наши рассуждения, основой для которых является вера, авторитет закона и святых, которые знали философию, и эти [наши рассуждения] могут являться общими для полной философии и богословия. И это постигается на основании того, что должно быть общим для христиан и язычников, чтобы таковое, когда высказывается и доказывается, было столь очевидным, что не могло бы отрицаться языческими мудрецами и [теми из язычников], кто обучен философии. Ибо языческие философы и теперь не знают многое из того, что относится к Божественному, и если бы таковое было им представлено доказанным с помощью начал полной философии (т. е. посредством убедительных аргументов, которые берут начало от философии язычников, хотя и получают свое завершение благодаря вере Христовой) и без противоречия, то они [т. е. языческие философы] возрадовались бы предложенной им истине, поскольку жадны до мудрости и более образованны, нежели христиане. Я не утверждаю, однако, что они могли бы постигнуть в доказательстве нечто из духовных положений христианской веры, но [имею в виду], что существует много общих рациональных истин, которые любой мудрец, не ведая сам, легко воспримет от другого.

Следовательно, философствующие не удивились бы, если бы им удалось поднять философию до Божественного, до истин богословия и речений святых, и при возможности активно их использовать, и доказывать их как необходимые, а с их помощью доказывать иные истины, поскольку философия и богословие имеют много общих [положений]. И святые говорили не только на языке богословия, но и на языке философии и часто вводили [в свои сочинения] философские [понятия и принципы]. И потому христиане, желающие создать полную философию, должны в своих сочинениях не только собирать высказывания философов о Божественных истинах, но и идти значительно дальше, вплоть до того как будут осуществлены возможности всей философии. И потому [христианин], завершающий философию с помощью такого рода истин, не должен считаться богословом и преступать пределы философии, поскольку он может спокойно вести речь о том, что является общим для философии и богословия и о том, что равным образом может быть воспринято христианскими и нехристианскими философами. И помимо того, о чем говорили нехристианские философы, имеется много такового, и это, как собственное для философии и пребывающее в ее пределах, правильно философствующий должен собирать, где бы он таковое ни обнаружил, будь то в книгах святых, или в книгах философов, или в Священном Писании, или в исторических книгах, или где-нибудь еще. В самом деле, нет такого автора, [который в своих сочинениях] помимо того, что соответствует его основному намерению, не приводил бы по случаю чего-либо, являющегося более подходящим для чего-нибудь другого. И причиной тому является взаимосвязь наук, поскольку любая наука тем или иным образом зависит от другой. Но всякий, кто ведет повествование должным образом, должен указывать то, что является собственным [для его науки], а также необходимым и подходящим для ее достоинства. А потому, где бы он это ни обнаружил, он должен распознавать таковое как свое, присваивать как собственное и располагать в соответствующих местах. Вследствие этого философствующий христианин может собирать многочисленные высказывания, умозаключения и суждения из иных сочинений, в том числе из книг нехристианских философов, если только они являются подходящими для философии или общими для философии и богословия и могут быть равным образом приняты христианами и нехристианами. А если этого не происходит, то философия не дополняется, но во многом ограничивается. И это должно иметь место не только ради завершения философии, но и вследствие осознания христианином того, что любая истина должна возводиться к Божественному, чтобы ему подчиняться и служить. […]