Глава II

Глава II

Шестое, что требуется для акта видения, — разреженность среды. Ибо если между [органом] зрения и наблюдаемым [объектом] располагается [нечто] плотное, то species не может пройти через него, и таким образом акт видения необходимо прерывается. Но некоторые, хорошо разбирающиеся в оптической науке, возражают, приводя пример с пламенем, которое, будучи расположено между [органом] зрения и наблюдаемым [объектом], препятствует акту видения. Но пламя, утверждают они, есть крайне разреженное тело, в связи с чем Алхазен утверждает в III книге, что разреженность пламени слишком велика. Следовательно, разреженное препятствует [акту видения] больше, чем плотное. Но здесь — значительная ошибка, ибо с необходимостью следует, что пламя плотнее воздуха, т. к. Аристотель говорит во II книге О возникновении и уничтожении, что пламя есть горящий земной дым, а потому превышение меры разреженности может пониматься или как отклонение в сторону недостатка, или как отклонение в сторону избытка, поскольку норма является серединой между тем и другим, как щедрость — середина [Между жадностью и расточительностью. И как жадность отклоняется от меры щедрости благодаря недостаточности, так и огонь отклоняется от меры разреженности, не превосходя ее, но не достигая еe. И это имеет в виду Алхазен, как он сам объясняет в дальнейшем. А если будут возражать, основываясь на примере Линкея, который видел сквозь стены (Боэций в III книге Утешения говорит, что этот Пример приводится Аристотелем), мы скажем, что даже если в отношении зрения Линкея это и верно, это ложно по отношению к человеческому зрению, о котором трактует оптическая наука. Ибо речь здесь идет о нем [т. е. о человеческом зрении].

Если же мы допустим существование вакуума между небом и Землей, то он не будет ни плотным, ни разреженным. И, однако, Демокрит воображал, что глаз, расположенный на земле, может увидеть муравья на небе, как говорит Аристотель во II книге О душе. И [он утверждал также], что вакуум не имеет никакой природы, чтобы препятствовать и сопротивляться [распространению] species, ибо у вакуума нет [вообще] никакой природы, как говорит Аристотель в IV книге Физики. Следовательно, [по мнению Демокрита], species проходил бы от неба к глазу, и мы видели бы звезды без [необходимости допущения] разреженной или плотной [среды]. На это следует возразить, что если бы существовал вакуум, мы не увидели бы ничего. Но не потому, что имелась бы некая природа, препятствующая и сопротивляющаяся [прохождению] species, но из-за нехватки природы, подходящей для его распространения. В самом деле, species есть природная вещь, а поэтому нуждается в природной среде, но у вакуума нет никакой природы. Ибо правильно представленный в воображении вакуум есть лишь математическое количество, протяженное в трех измерениях, само по себе не имеющее [никаких физических качеств]: ни холодного, ни теплого, ни мягкости, ни твердости, ни плотности, ни разреженности, и занимающее место без всякого природного претерпевания, как до Аристотеля считали философы, допускавшие существование вакуума как под небом, так и за пределами неба.

Седьмое, что требуется для акта видения, — воспринимаемый чувствами [промежуток] времени. Ибо Аристотель утверждает в книге О памяти и воспоминании, что любой наш акт мышления связан с протяженностью [в пространстве] и временем, следовательно, куда в большей степени это относится к чувству, ибо действие разума духовно, а действие чувства телесно. Также: если вещь непрерывно перемещается пред глазами [наблюдателя], он не может видеть ее отчетливо и совершенно, а потому для удовлетворительного акта видения требуется воспринимаемый чувствами [промежуток] времени, в который формируется суждение чувства зрения…