14.1. Старый и новый миф

14.1. Старый и новый миф

Напротив Пизанского собора с его знаменитой наклонной колокольней располагается усыпальница Кампозанто. Через нее, должно быть, не раз проходил Галилей, сначала еще студентом, затем университетским преподавателем. Здесь, в Кампозанто, глазам его представал космос Раннего Возрождения — живая средневековая традиция, искусно воплощенная в ярких красках настенной росписи.

Шедевр Пьерро ди Пуччо изображал вселенную аккуратной и компактной: в центре — земля, окруженная планетарными сферами; дальше, за звездами — дантовские слои эмпиреев, святые и ангелы, стоящие крыло к крылу, и наконец Бог–Творец, держащий это все в своих ладонях. Вселенная Пуччо отражала верования пап, профессоров, крестьян, купцов, монахов и нищих бродяг. Его космос был упорядочен и красив — одного корня со словом «косметика». И самое приятное, что все его измерения были под стать человеку. «Миллионы», «миллиарды», «триллионы» в его словаре не значились.

Мирно проведя на стене Кампозанто почти шесть столетий, фреска Пуччо погибла 27 июля 1944 года, став еще одной жертвой Второй мировой войны. Стена треснула, и краска усыпала пол тысячью разноцветных хлопьев. Предварительный набросок сохранился, и историки искусства отчаянно пытались «поднять Шалтая–Болтая», но прежней фреска уже не стала.

Гибель Кампозантской фрески в чем?то символична: в двадцатом столетии пал не только образ, но и вдохновившие его представления. Обрушилась чистенькая аккуратная сцена, на которой разыгрывались космологии великих западных монотеистических религий. На ее место явился космос столь огромный, что человек едва способен осознать его размеры. «Все рухнуло, распались связи; все ненадежным стало вмиг», — сетовал еще в 1611 году Джон Донн [2].

В попытках собрать распавшуюся космологию обретает форму новый миф: пространство должно быть огромным потому, что вселенная очень стара, а вселенная неизмеримо стара потому, что только в такой вселенной могли возникнуть элементы, необходимые для жизни. Медленно, очень медленно вырабатывались в адских котлах звезд углерод и кислород, магний, фосфор и железо. Теория ядерного космогенеза, во всех ее поразительных подробностях, изображает вселенную, знавшую, что мы придем, и готовившуюся к нашему появлению — так на конце самой длинной ветки чудовищно огромного растения расцветает драгоценный крохотный цветок.

На фреске Пуччо изображена статичная вселенная, замороженная во времени; однако библейское повествование — это история: линия, протянутая сквозь время, имеющая начало и конец. Но, как и пространство на фреске Пуччо, временной диапазон библейской истории не просто ограничен, но и глубоко человечен во всех своих измерениях. Лишь несколько сот поколений проходит от Адама до апокалипсиса. Никаких миллионов, никаких миллиардов. Учитывая эту глубоко укорененную историческую традицию, неудивительно, что Дарвин посвятил обширный раздел своего «Происхождения видов» убеждению читателей в том, что история земли, возможно, измеряется многими миллионами тысячелетий.

Новый миф, включающий в себя бесчисленные прошедшие эпохи, вполне согласуется с теизмом. Бог организовал природу так, чтобы постепенно, в полноте времен, в ней сделалась возможной разумная жизнь. Псалмопевец, ничего не знавший о ядерном синтезе, восклицает: «Ибо пред очами Твоими тысяча лет — как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи» (Пс 90:5). Однако вселенная далекого будущего ставит перед нами новый вызов. Как отмечает в своей главе Пол Дэвис, трудно вообразить себе вселенную, существующую бесконечно долго и при этом интересную. Однако теистическая проблема намного серьезнее: что делать с этими огромными эонами времени, которых мы уже не застанем? Очевидно, основная проблема лежит в неразрешенном конфликте между двумя временными шкалами: эсхатологией космической — и эсхатологией человеческой.