4. Рабочий класс и перспективы марксистской политики

Роль, отводившаяся рабочему классу в исследованиях марксистской социальной науки до сего времени, была в целом неясной. Изучая итоги теоретических и эмпирических работ, которые лучше других выдержали испытание временем, то есть работ, переживших и конъюнктурные полемики, и забытые ныне точки зрения, можно выделить три главных положения относительно рабочего класса в современном развитом капитализме. Во-первых, в сложной классовой «комбинаторике» рабочий класс рассматривался как структурно ограниченная сфера, откуда возьмет старт революционная социалистическая политика, время, формы и условия осуществления которой еще предстоит уточнить. Во-вторых, даже в некоторых серьезных исследованиях, посвященных положению рабочего класса, он продолжает быть погруженным во мрак «монополистического капитализма» Соединенных Штатов. В-третьих, исследования, которые посвящены рабочему классу и его политике внутри развитого капитализма и которые подтверждают тезис Маркса о том, что рабочий класс является носителем социалистической трансформации, приписывают ему черты, свойственные нынешней социал-демократии, в частности шведской. Независимо от того, сколь мало надежд дают Соединенные Штаты, или независимо от веры в шведскую социал-демократию, нельзя не видеть всю ограниченность этих выводов. Однако рассмотрим прежде всего работы, посвященные рабочему классу Америки и социал-демократии.

Первой значительной работой, посвященной американскому рабочему классу, была книга Гарри Бравермана «Труд и монополистический капитал». В известном смысле ее можно отнести к категории структурных классовых анализов, которые преобладали в тот период в марксистской теории. Главное внимание в ней уделяется формам, которые придал рабочей части населения процесс накопления, анализируются условия труда на основании статистики занятости. Это во многом оригинальная работа: очень умно и интересно подвергая критическому рассмотрению проблемы буржуазной социологии, Браверман вносит в марксистский анализ современного периода удивительно свежую, неакадемическую струю, опираясь на собственный опыт ремесленника и интеллигента-социалиста. Подзаголовок книги гласит: «Деградация труда в XX веке». Процесс отождествляется со страшной поступью Молоха, сопровождающей капиталистическое развитие и направленной главным образом на то, чтобы разграничить два момента – замысел и его воплощение: первый достиг самых высоких уровней руководящей иерархии, тогда как труд, и физический и конторский, оказался подчиненным выполнению все более разрозненных и контролируемых задач.

Менее оригинальной, но, возможно, более яркой в аналитическом плане является работа Майкла Буравого «Согласие на предприятии» («Manufactory consent»). Построенная на непосредственных наблюдениях автора, эта монография по индустриальной социологии тем более достойна упоминания, что Буравой обнаружил, что избрал объектом исследования (как нам кажется, случайно) предприятие, которое изучал за тридцать лет до него другой чикагский социолог. Его работа дает общий анализ классовых отношений в том виде, в каком их создает организация производства. По сравнению с тем, как обстояло дело тридцать лет назад, Буравой не обнаруживает какой-либо интенсификации трудового процесса или усиления контроля со стороны руководства в результате отделения концептуального момента от практического. «Напротив, мы обнаружили, что получила развитие „самоорганизация“ рабочих при выполнении ими своей повседневной работы»[379]. Но именно это и укрепило впоследствии власть капитала. Благодаря «играм», в которых принимали участие рабочие, не имея при этом больших возможностей выбирать, то есть играм, которые позволяют вмешиваться в отдельные участки системы на внутреннем рынке рабочей силы и во «внутреннее положение» путем введения особых процедур отстаивания прав и коллективных договоров, гарантировалось получение и в то же время скрывались размеры прибавочной стоимости. При этом фабриковалось общее согласие, в основе которого было участие предприятия в играх, организованных капиталом.

Хотя два больших эссе Майка Дэвиса, посвященных политической истории рабочего класса Соединенных Штатов от его возникновения до следующего непосредственно за второй мировой войной периода, и выглядят скорее как схематичные обобщения, чем как исчерпывающий исторический анализ, они все же достойны считаться наиболее острыми политическими исследованиями современного рабочего класса в развитом капиталистическом обществе[380]. Главной темой этих эссе является не согласие, навязанное капитализмом с помощью настойчивого введения «игр», и не какие-либо специфические американские ценности или институты, а классовая борьба, но еще точнее, «совокупный опыт серии исторических поражений, которые, потерпел американский рабочий класс»[381].

Книги Вальтера Корпи «Рабочий класс в условиях капитализма благоденствия» («The working class in welfare capitalism»), напротив, рассматривает совокупный опыт серии побед, одержанных социал-демократическим рабочим движением Швеции. По мнению Корпи, гипотеза Маркса о том, что тенденция к росту единства и силы рабочего класса будет развиваться, пока он не превратился в «могильщика» капитализма, в целом подтвердилась, несмотря на то что социологи-немарксисты утверждают обратное. Рабочий класс и реформистское рабочее движение не были «абсорбированы» капитализмом. Напротив, происходят постепенные и решительные сдвиги в равновесии сил в пользу трудового класса и его организаций, постепенно укрепляющихся. Книга завершается ссылкой на призыв к единству, который содержится в «Манифесте Коммунистической партии», и обращением к шведским профсоюзам, объединяющим подавляющее большинство рабочих и служащих: «Когда прекращается конкуренция между наемными работниками, оказываются подточенными сами основы капитализма».

Книга Корпи отражает серьезность намерений социал-демократии как с точки зрения марксизма, так и с точки зрения социологии индустриальных отношений, являющейся ее отправной точкой. В самом деле, эту работу отнюдь нельзя расценивать как свидетельство самоудовлетворенности социал-демократии; помимо того что она представляет собой важный вклад в марксизм как общественную науку[382], в ней раскрывается, каким образом в середине 70-х годов левое, крыло шведской социал-демократии укрепило свои позиции, выступив с предложением постепенного обобществления основных средств производства. Следует, однако, заметить, что, каковы бы ни были «социалистические» надежды, питаемые в отношении шведской социал-демократии (к тому моменту, когда я пишу эти строки, предложения, выдвигавшиеся в середине 70-х годов, уже не раз теряли свою остроту), в анализе Корпи есть по крайней мере один большой пробел: он занимается почти исключительно рабочим движением и не анализирует того, что было или должно быть «подточено», а именно «основ капитализма». Как бы то ни было, но Корпи удалось раскритиковать б?льшую часть основных положений, на которые опирались многочисленные исследования, посвященные «абсорбированию».

Реформистские профсоюзы, которые придерживаются правил, установленных игрой, а также социал-демократия являются основными организационными формами рабочего движения развитых капиталистических стран. В Соединенных Штатах никто всерьез не ставит под сомнение власть капитала. Это неопровержимые факты, которые ни один трезвый марксист не станет отрицать. Но сегодня налицо не только это. В данной начальной фазе марксизма как социальной науки выделяется прежде всего тенденция к изучению исключительно современных структур, на пример структурных границ класса, при отказе от серьезного анализа истории ведущейся классовой борьбы.

Сложность взаимоотношений нового марксизма с современной историей рабочего класса становится очевидной, если сравнить работы Пуланцаса и Эдварда Томпсона, чья история зарождения английского рабочего класса[383] не имеет ничего общего с обсуждавшимися здесь вопросами, но тем не менее, вне всякого сомнения, принадлежит к числу наиболее значительных классовых марксистских исследований, появившихся в рассматриваемый нами период. И все же показательно, что Пуланцас, ссылаясь на множество работ англо-американских социологов или политологов, лишь вскользь упоминает о книге Томпсона. С другой стороны, не менее существенно, что Пуланцас не изучал положение рабочего класса, а лишь исключительно вопросы, связанные с другими классами современного мира. Его умолчание на этот счет – это не только кажущееся странным бегство от действительности. За ним скрывается серьезная теоретическая проблема, которой никто непосредственно не занимался, а именно проблема классовой движущей силы. Что касается книги Томпсона, то она, действительно, представляет собой попытку выяснить, каким образом формируется и утверждается класс в смысле действующей силы. В то же время в этой работе совершенно обойдена альтюссеровская проблематики Пуланцаса, согласно которой классы представляют собой уже навсегда сформировавшуюся и утвердившуюся данность.

Со своей стороны Томпсон, хотя он и выступал со статьями на актуальные темы, никогда не публиковал работ по истории современного рабочего класса. Мастер-ремесленник он очень горд своим ремеслом исследователя истории («царицы гуманитарных наук»[384]) и относится к общественным наукам без особого почтения. Впрочем, и у Томпсона есть свой способ обходить трудные, но острые проблемы, связанные с классовой движущей силой. Давая определение классу исключительно как воплощению коллективного самоутверждения, он в конечном счете делает действующим лицом суровой драмы «создания английского рабочего класса» лишь меньшую и маргинальную часть тех, из кого формировался первый промышленный пролетариат мира.

В отношениях многих других марксистов этого периода с социологией и буржуазной политической наукой тоже можно отметить серьезный пробел. У них почти полностью отсутствует полемика с работами по политической социологии, которые как раз могли бы оказаться полезными для развития марксистской теории классовой политики. Речь идет о некоторых работах Липсета, Хуана Линца, Стейна Роккана о «классовой раздробленности», ее социальной основе и историческом происхождении[385]. Следует иметь в виду, что исследования по классовой структуре, «объективистские» в первой фазе развития марксизма, понимаемого как общественная наука, а также субъективистские историографические работы, например, Томпсона, находятся на равноудаленном расстоянии от социальных конфликтов сегодняшнего дня. Марксизму надо постараться заполнить эти пробелы с помощью историко-структурных исследований недавнего прошлого с учетом действующих в настоящий момент тенденций.

Несомненно, марксизм не сможет непосредственно не затронуть проблемы классов как исторических действующих сил в настоящем. В свою очередь это позволит пролить свет на два важных вопроса, которым до сих пор почти не было уделено внимания: один из них связан со значением классовой действующей силы, а другой – с отношениями класса как политического (и социального) субъекта с неклассовыми субъектами. Классы не являются действующими силами в том смысле, в каком ими являются индивиды, группы или организации, то есть действующими силами, которые принимают решения выступить в роли творца события или созидателя «памятника» вроде программы, кодекса и т.д. Классу никогда не дано принимать решений в качестве такового. Но классовая действующая сила в марксистском понимании этого термина – это и не слагаемое серии отдельных событий, чье косвенное воздействие может быть оценено ученым с помощью статистических показателей, подобных данным об экономическом росте, социальной мобильности, участии в выборах, распределении дохода или голосов. Класс, представляет собой действующую силу третьего типа: речь идет о силах (определяемых их местом в экономике), которые в зависимости от тенденций действуют коллективно, всегда по-разному, но никогда (или почти никогда) не в полной мере.

Существующая марксистская традиция вообще рассматривает класс как действующую силу в первоначальном значении этого термина, но рассматривает метафорически в целях обобщения некоторых социальных процессов, утверждая при этом, что буржуазия или рабочий класс думают или делают то-то или то-то. С другой стороны, политическая социология, как правило, рассматривает классовую действующую силу во втором значении этого термина, то есть как аналитическую конструкцию, пригодную для упорядочения индивидуальных действий; большей частью это касается вопроса о голосах на выборах. Однако смысл интеллектуального и политического вызова, который предстоит бросить марксизму как социальной науке, будет заключаться в том, что бы уточнить и разработать концепцию классовой действующей силы как особой действующей силы третьего типа.

Действия классов осуществляются через действия индивидов, групп и организаций. Действие классовой действующей силы может пониматься как действие, осуществляемое в общих интересах и отряжающее аналогичность чаяний, как действие, в свою очередь аналогичное другим формам действия или взаимодействия в целях поддержки тех, кто принадлежит к тому же классу. То, в какой степени удастся распознать все эти элементы и их проявление в основных коллективных процессах, направленных на достижение особых целей, и является проблемой, которая ставит перед нами ряд вопросов эмпирического характера, связанных с формированием и историей классов. Специфическая эффективность классовой действующей силы определяется не тем, что она связана с особыми событиями, а тем, что влияет на силу их резонанса; не потому, что она создает особый институт, а потому, что формирует социальные отношения внутри него[386]; не потому, что разрушает особый социальный порядок, а потому, что вносит свой вклад, определяющий длительность существования этого порядка. Словом, история классов и классовой борьбы отнюдь не сводится к простой истории событий (histoire ?v?nementielе).

Если этот вызов окажется своего рода проверкой для марксизма, то сопоставление с лучшими достижениями политической социологии и с современной политикой должно способствовать углублению связи классовой борьбы с другими формами социального конфликта и политических трений, связи между классами и другими субъектами политических и социальных событий. Эти проблемы не удастся решить лишь при помощи специфического эмпирического подхода. Для этого необходима, в том числе и систематическая, разработка теории. Первая попытка уже имела место, когда был определен «круг идеологий», то есть многообразие форм человеческой субъективности, для которой класс представляет одну из четырех постоянных единиц измерения человеческой субъективности, а именно историческо-позиционную; остальные три – это историческо-инклюзивная (примером которой является нация), экзистенциально-инклюзивная (примером ее служит религия) и экзистенциально-позиционная (ее примером является сексуальная субъективность)[387]. Вопрос о том, заслуживает ли столь специфически разработанная система концепций поддержки и приемлема ли она, еще ждет своего решения. Во всяком случае, необходимо приложить для этого известные усилия. Классовая борьба не является лишь борьбой между классами, за единство класса, за сохранение границ класса, за классовые союзы. Это еще и борьба за связь с субъективностями и борьбой, не являющейся классовой.

Именно из-за пробелов в теории и серьезном марксистском анализе социальной борьбы настоящего у левых расплодилось множество антимарксистских доктрин и утопий, подменяющих ныне уже забытые экстраполяции революционной марксистской веры прошлого. Но то, что для ищущих новую веру является поверженным божеством, в действительности подлежит изучению теми, кто обладает более широким взглядом на марксизм, как на пору детства или отрочества. И нет причин считать, что марксизм, как социальная наука, остановится на этой фазе развития. Напротив, кажется более вероятным, что после политического опыта 70-х годов одной из тенденций марксизма в будущем может стать отказ от высокомерного замалчивания реальной истории настоящего и развитие исторического материализма социальной борьбы и действующих стабилизирующих сил, а также понимание притягательной сложности этих проблем как своего рода некоего интеллектуального вызова. Вероятно также, что марксизм этого типа – открытый и ничем не ограниченный – окажется гораздо более полезным для социалистической политики и других видов освободительной деятельности, чем это было с его тенденциозно самонадеянными разновидностями в прошлом.