1. От критики политической экономии к критике социологии

60-е годы являются переломным моментом в истории марксистской мысли. Новые веяния оформились и утвердились к середине 70-х годов. Первой фазой классического марксизма явилась фаза критики политической экономии в соответствии с подзаголовками «Капитала» Маркса. Конечно, не все наиболее авторитетные авторы строго придерживались этой традиции, но в целом обращение к этой традиции преобладало. Каутский занимался социально-политическими последствиями экономического развития капитализма, а Ленин построил свой политический выбор в соответствии с выводами работы «Развитие капитализма в России», а также книги «Империализм, как высшая стадия капитализма», где исследовал политическую экономию эпохи империализма.

Вскоре после этого мы наблюдаем развитие «западного марксизма» с его теоретиками «революции против „Капитала“» (Грамши) и особенно – поражение революции на Западе. Марксизм вернулся, так сказать, к своим истокам, то есть к философии, в работах Лукача, Корша, представителей Франкфуртской школы, а затем Лефевра, Делла Вольпе, Сартра, Альтюссера. Естественно, Грамши занимает в этом плане (как и во многих других) особое место. Однако и для его критических разработок главной отправной точкой в гораздо большей степени стала философия (Кроче), чем политическая экономия. Это блестяще изложил и проанализировал Перри Андерсон[294], хотя, вероятно, уместным будет заметить, что «западный марксизм» не сводился лишь к простому изучению проблем, которые приковали внимание молодого Маркса – критике гегелевской философии права. «Западный марксизм» явился также отражением кризиса, который испытывала буржуазная философия Центральной и «романской» Европы, ставшего очевидным благодаря появлению крупных представителей «мятежного» марксизма.

Однако марксизм не остался только «западным» и не вернулся к своим классическим достижениям прошлого. Правда, в плане идеологии и политической деятельности небольших группок имел место целый ряд очевидных попыток вернуться к классической эпохе большевизма, как о том свидетельствует появление в конце 60-х – середине 70-х годов множества «коммунистических (марксистско-ленинских)» или «коммунистических (реорганизованных) партий» – однодневок, а также «революционных марксистских» организаций. В целом в теоретическом плане эти попытки оказались бесплодными, а в политическом – неосуществимыми. Вызывает удивление, что ни одно из выступлений левых коммунистов не приняло сколько-нибудь значительных масштабов, несмотря на накал этих выступлений как внутри стран, так и на международной арене в годы «французского мая», итальянской «жаркой осени», «культурной революции» в Китае и войны во Вьетнаме. Лишь возникшей в 1959 году Социалистической народной партии Дании удалось прочно закрепиться на политической сцене собственной страны.

Выступления 1956 и 1968 годов породили новые термины в политическом языке марксизма, новые сочетания теоретических положений, указаний и аспектов, характерных для его политических разработок, но не вызвали к жизни нового способа рассуждений. Крах сталинизма открыл путь для прогресса мысли и идеологических обобщений, а массовые студенческие движения, начавшиеся во всех университетах капиталистического мира, дали доступ марксизму нового типа в академические центры, ставшие его институционализированной инфраструктурой. Однако главной причиной такого явления был «геологический сдвиг» в позиции и языке западноевропейской интеллигенции послевоенной поры, произошедший под американским влиянием вследствие ускоренного развития университетского образования и, в частности, при использовании накопившегося опыта в области общественных наук, социологии и политической «бихевиористской» науки.

После философских метаний западного марксизма марксистская теория вновь стала социальной теорией, теорией о современном обществе и политике нашего времени. Социология – общая социологическая теория, политическая социология и историческая социология – заменила философию и политическую экономию, став главной (хотя и не единственной) отправной точкой критики и сутью ее языка. Марксистский анализ стал прежде всего социально-политическим анализом. Начался новый этап развития марксистской мысли, анализа и разработки, который можно назвать этапом марксизма как социальной науки.

Рассматривая эти вопросы в плане ретроспективы, мы можем довольно точно выделить два главных переходных момента. Следует, однако, заметить, что с самого начала они вовсе не казались таковыми. Более того, создается впечатление, что сами основные действующие лица не осознавали полностью, что они явились причиной раскола. В самом деле, в работах, которые, как нам кажется, являются отражением эпистемологического разрыва, Перри Андерсон и Никос Пуланцас безоговорочно подтверждали свою приверженность традиции западного марксизма, с которым они себя непосредственно связывали: Андерсон – с Грамши, Лукачем и Сартрам, Пуланцас – с Альтюссером[295].

Первый из двух моментов нашел отражение в выпуске «Нью лефт ревью» за январь-февраль 1964 года. Совместно с Томом Нэйрном Перри Андерсон опубликовал серию историко-политических «итоговых» исследований об обществе и рабочем движении в Англии[296]. Новизна заключалась не столько в смелых попытках осмыслить с исторической точки зрения развитие общества[297] в целом и не в том, что работы были написаны в динамичном эссеистском стиле, который позволял опускать конкретные моменты. С этой точки зрения статьям Андерсона и Нэйрна было множество аналогов в истории западного марксизма. Дело заключалось в том, что статьи Нэйрна, и особенно Андерсона, который явился душой этого начинания, знаменовали новую фазу в развитии марксистской мысли по трем причинам. Во-первых, они заменили философию и политическую экономию социологией, выступившей в качестве основы философской теории, с которой марксизму предстояло помериться силами. Отсутствие серьезных немарксистских социологических теорий открыто считали значительным пробелом в английской культуре[298], который не компенсировался наличием (по традиции) авторитетных экономических исследований (от Смита и Рикардо до Джевонса и Кейнса) или значительных работ по философии, которую обогатили также иммигранты вроде Витгенштейна или Поппера. Во-вторых, благодаря этим работам Андерсона и Нэйрна, написанным в историко-социологическом плане, выросла международная известность журнала «Нью лефт ревью», возникшего в результате слияния журналов «Юниверситиз энд Лефт ревью» и «Нью ризонер», инициатором этого был Эдвард Томпсон. Таким образом, журнал стал серьезным источником распространения взглядов на марксизм как на науку эмпирического общественно-политического анализа, хотя поле деятельности этого журнала было гораздо шире и охватывало проблемы философии и эстетики, а также политические выступления на темы дня. И наконец, исследователь работ Лукача, Грамши, Сартра опубликовал десять лет спустя после своих первых работ две наиболее блестящие работы по социологическому марксизму, а именно «От античности к феодализму» и «Абсолютное государство».

Второй переходный момент имел место в Париже в мае 1968 года. Он совпал с драматическими событиями, происходившими там в те дни на улицах, предприятиях и в учебных заведениях. Речь идет о выходе из печати работы Никоса Пуланцаса «Политическая власть и общественные классы», книге, которая, хотя и была в философском плане во многом обязана Альтюссеру, все же открывала новый путь для развития теории марксизма. Несмотря на то что первоначально Пуланцас был связан с направлением Лукача и Грамши, позднее он примкнул к узкому и неофициальному парижскому «кружку Альтюссера», который в 1965 году опубликовал сборник исследований, названный «Читать „Капитал“»[299]. Переходным моментом, предшествующим новой фазе развития марксистской мысли, можно считать период между опубликованием этих двух произведений: первое представляет собой целую серию философских толкований классического текста, оно никак не связано с современными общественными науками и историографией; второе является попыткой создать новую теорию общественных классов и политики, основанную на истолковании классических текстов, но при этом открыто полемизирующую с немарксистскими социологией и политической наукой. Вначале Пуланцас как будто считал свое исследование частью будущего сборника «Читать „Капитал“», однако впоследствии оно выделилось в самостоятельную работу[300]. Возможно, что Альтюссер был тогда одним из немногих, кто понял, что опубликование этого произведения приведет к разрыву. Однако книга Пуланцаса не была напечатана в серии, которую французский философ готовил в издательстве «Масперо» под общим названием «Теории» и которая имела целью знакомить читателей с «текстами и исследованиями, ставящими своей задачей характеризовать и изучать область философии, понимаемую как теория производства знаний»[301]. Пуланцас больше не писал работ на эту тему. Но его книга явилась первым исследованием двух проблем, которые с тех пор стали основными в марксистской социологической мысли, а именно теории и анализа капиталистического государства и классов в условиях современного капитализма. Именно эти главные проблемы его труда получили впоследствии разработку в целой серии фундаментальных исследований, таких, как «Общественные классы и капитализм сегодня» (1974), коллективный труд о кризисе государства (1976), «Государство, власть и социализм» (1978). И если работы Андерсона и Пуланцаса интересны новизной подхода, то следует вспомнить и еще об одном отказе от философии в пользу эмпирических социальных наук. Мы имеем в виду работу Мориса Годелье «Рациональное и иррациональное в экономике» («Rationalit? et irrationalit? en ?conomie») (1966). Это философское произведение, но чуждое традиции западного марксизма, поскольку в нем ведутся постоянные сопоставления с современной социальной (экономической) немарксистской теорией. Показательным для новой фазы является то, что сопоставление с экономикой не привело к возобновлению критики политической экономии. Что касается Годелье, то он после опубликования упомянутой работы отправился в Новую Гвинею, чтобы провести исследования на месте и упрочить свои познания в антропологии[302].

Знаменателен также путь, избранный Юргеном Хабермасам, последователем Франкфуртской школы, какими бы двусмысленными ни казались его связи с марксизмом[303]. Деятельность его как философа и одновременно как теоретика-социолога увенчалась в 1962 году публикацией историко-социологической работы по вопросу о трансформациях «общественного»: «структурная трансформация общественности» («Strukturwandel der ?ffentlichkeit»). Работа легла в основу социологической теории о «коммуникативном действии» как альтернативе ставшей «ныне негодной философии истории», «в плену» у которой оказалась классическая критическая теория[304].

Хотя марксизм третьей фазы не явился результатом студенческого движения 60-х годов, он все же нашел в себе в этом движении опору, тем более что критическая точка отсчета в значительной степени была у них одна и та же. В самом деле, если то, что стали впоследствии называть западным марксизмом, возникло как оппозиция господствовавшей идеалистической философии и именно на нее были направлены стрелы его критики, то студенческое движение конца 60-х годов имело своим центром переполненные аудитории, где читались лекции по социологии и общественным наукам и подвергалась самой острой критике социология[305].

Если говоря о критических марксистских исследованиях по социологии дозволено будет вспомнить о некоторых работах этого нового направления[306], то следует подчеркнуть, что указания Перри Андерсона (в его книге о западном марксизме) относительно географических перемещений, которыми сопровождалось развитие марксистской теории (из Западной Европы вначале в Восточную – в период II Интернационала, затем вновь в Западную, а потом – в Южную Европу), получают подтверждение с возникновением марксизма как общественной науки, что впоследствии вновь привело к его возвращению на Запад. Сейчас было бы преждевременным перечислять имена главных представителей марксизма, чтобы затем сравнить их с теми, которые приводит Андерсон. Однако уже сейчас очевидно различие между этими списками: у Андерсона не назван ни один марксист, родившийся западнее Парижа или получивший образование в каком-либо англоязычном университете. Тем не менее, когда будет создаваться история нового поколения марксистской интеллигенции, в ней будет названо немало имен ученых, вышедших из английских и американских университетов. Некоторые имена и англоязычные учреждения уже заняли свое место в этой истории. Это сам Андерсон, журнал «Нью лефт ревью» и его лондонское издательство; Эмануэл Уоллерстейн и его серьезное исследование «Мировая система экономики» («Il sistema mondiale dell’economia», 1974), несмотря на то что оно вызвало бурные споры; Нью-Йоркский университет в Бингемптоне, где Уоллерстейн объединил группу блестящих ученых-марксистов; университет в Мэдисоне, штат Висконсин, факультет социологии которого выпустил в 70-е годы серию марксистских или близких к ним исследований, которыми руководил Морис Цейтлин[307] и где в настоящий момент Эрик Олин Райт возглавляет крупный проект в области марксистских исследований, о котором мы скажем ниже. Кроме того, вполне вероятно, что и Чикагский университет, в котором Адам Пжеворский руководит другим значительным марксистским исследованием[308], тоже займет свое место в истории марксизма конца нашего века.

С другой стороны, речь не идет о некой англосаксонской исключительности, даже если по сравнению с другими крупными странами развитого капитализма результаты, достигнутые американским и английским марксизмом в начале 80-х годов, и заявки, сделанные им на ближайшее будущее, приобретают особое значение. Здесь следует учесть и ситуацию, сложившуюся около 1970 года, и предыдущие фазы развития марксистской теории. В начале 70-х годов расцвет марксистской культуры и самые бурные теоретические споры имели место во Франции, Италии и Западной Германии. Даже беглое и общее знакомство с этими явлениями поможет нам понять, что предопределило ту историческую реальность, которую мы сейчас наблюдаем.

В конце 60-х годов во Франции, а точнее в Париже, жили и творили четверо из девяти наиболее крупных теоретиков марксизма: Гольдман, Альтюссер, Лефевр и Сартр, и именно в ту пору утверждала себя последняя школа западного марксизма, школа Альтюссера, из которой, как мы уже говорили, вышло немало сторонников нового марксизма[309]. Несомненно, события мая 1968 года, сила коммунистической партии и союз левых сил в середине 70-х годов придали выступлениям теоретиков марксизма исключительно острый политический характер. Однако собственно «альтюссерианство», в котором, помимо главы школы, были также блестящие ученые младшего поколения, и среди них достойный упоминания Этьен Балибар и значительная часть новых представителей, хотя настойчиво и подчеркивало научность характера марксизма, все же выдвинуло на первый план политическую практику философии, исходившей из того, что классические тексты, будучи правильно истолкованы, содержат и полную теорию общества и руководство к политическому действию, представляющие собой оселок для выявления отклонений и ошибок. Подобных идей можно было придерживаться до тех пор, пока интеллектуальные центры парижских левых не сделали предметом спора марксизм в целом и пока существовала (хотя и очень отдаленно) некая материальная первооснова, в соответствии с нормой которой измерялись повседневные отклонения в деятельности Французской коммунистической партии. Кризис маоизма в Китае, реакция на него в Париже и возникновение «новой философии» перечеркнули оба эти условия. В 1977 году Альтюссер, который несколькими годами раньше занимался в спокойном тоне противопоставлением «правильных» марксистско-ленинских текстов ревизионистским текстам английского философа-коммуниста Джона Льюиса, приветствовал начало «кризиса марксизма» как событие, которое несет освобождение[310].

С другой стороны, возникшие в 60-е годы под влиянием деятельности Альтюссера тенденции в общественных науках не получили закрепления ни в журнальных статьях, ни в научных разработках, ни в виде прочных академических структур. Развитие этих тенденций зависело главным образом от их политической значимости, а с распадом и поражением союза левых сил в 1977 – 1978 гг. политическая конъюнктура оказалась вдруг чрезвычайно неблагоприятной. Со смертью Пуланцаса нарушилась преемственность. От творческого марксизма сохранилась лишь та его часть, которая создала собственную специальную инфраструктуру и занималась главным образом исследованиями в области социологии города и антропологии[311].

Среди теоретиков-марксистов капиталистического мира 60 – 70-х годов политической борьбой больше других были захвачены итальянцы. Не случайно, очень сильная и влиятельная в области культуры Итальянская коммунистическая партия всегда ставила во главу угла собственной политической деятельности теоретическую дискуссию в соответствии с традицией, восходящей еще ко временам Грамши, которую в послевоенные годы активно поддерживал и Тольятти. Следует также иметь в виду, что Италия была той страной развитого капитализма, где выступления масс продолжались дольше, чем в других странах; период приспособления к новым условиям и широты взглядов, всегда присущие ИКП, сделали возможным, следуя по пути, намеченному Грамши, закрепление его исключительного теоретического наследия, что плодотворно отразилось в различных областях знаний. Ограничимся областью философии. Не говоря о трудах таких ученых, как Лупорини, Бадалони или по ряду аспектов Гарен, напомним о деятельности, развернутой при Институте Грамши Б. Де Джованни, Л. Паджи, Дж. Вакка и другими неограмшианцами. Словом, в Италии преемственность не нарушалась. Несомненно, здесь традиция западного марксизма отличалась своей спецификой, поскольку была связана (правда, не без противоречий) с большой политической силой. Другое течение итальянского марксизма в этот период было связано с протестом молодых рабочих, студенчества и безработных. Если в других странах путь крайним левым указывают маоизм и троцкизм в их различных вариантах, то в Италии движение крайних левых в значительной степени связано с местной традицией «операизма»[312], которая в свою очередь имеет отношение к максималистскому социализму и непосредственно журналу Раньеро Панцьери «Квадерни росси» («Красные тетради»), выходившему в конце 50-х – начале 60-х годов, а также к философско-политической публицистике в лице ее главных представителей Марио Тронти и Тони Негри[313]. Ограниченность этих печатных выступлений состояла в их зависимости от конъюнктуры. Но значение их выступлений возрастало по мере роста успехов ИКП и крайних левых. Когда же эти политические силы терпели неудачи или поражения (в разной степени и по разным причинам), то и значение предложений и исследований сразу падало. Следствием этого явился «кризис марксизма» и возросший интерес к англо-американской общественной науке[314].

Поскольку вклад всех этих конъюнктурных явлений в марксизм, понимаемый как социальная наука, был незначительным, следует отметить другой аспект сложившейся в Италии ситуации, который может оказаться важным для будущего развития этой науки. В самом деле, в стране существуют учреждения, которые занимаются организацией встреч по вопросам научных и политических рекомендаций, такие, как фонды Бассо и Фельтринелли, Институт Грамши и другие организации, связанные с ИКП, но не зависящие от нее. Следует напомнить, что итальянские исследователи внесли значительный вклад в разработку такой проблемы, как классовый анализ. В качестве примера можно назвать работу Паоло Силос-Лабини «Исследование общественных классов» (1974).

В Западной Германии начиная с середины 60-х годов марксизм получил неожиданное и оригинальное развитие на волне студенческого движения. Прекрасно зная труды Маркса и будучи наиболее верными их букве, западногерманские марксисты в гораздо большей степени, чем другие представители неомарксистских направлений, сосредоточили внимание на возвращении к критике политической экономии, или, вернее, на ее «восстановлении». Новое направление марксизма в ФРГ представлено таким крупным экономистом, как Эльмар Альтфатер. Тем не менее изложенный выше общий тезис о важности социологической основы в известной степени распространяется и на Западную Германию. Так, он послужил отправной точкой для самой, может быть, «продуктивной» группы западногерманских марксистов под названием «Проект классового анализа» («ПКА»); в то же время социологический факультет Свободного университета Западного Берлина в конце 60-х – начале 70-х годов строго придерживался «экономического» направления[315].

Оказавшись на обочине по сравнению с преобладающей консервативной линией западногерманской политики, левая интеллигенция все же сумела создать в Западной Германии собственную прочную культуру, имеющую широкие академические связи (число марксистов – профессоров университетских кафедр здесь, вероятно, больше, чем в какой-либо другой капиталистической стране) с исследовательскими группами, научными проектами и журналами, не зависящими от университетов. Наиболее важный из них «философский и общественно-научный» журнал «Аргумент» («Das Argument»), издаваемый в Западном Берлине под редакцией философа Вольфганга Фрица Хауга. Внутренняя организация и продуктивность западногерманского марксизма находятся на самом высоком уровне. Поэтому не стоит удивляться, что именно в Западной Германии (и в Западном Берлине) появились две крупнейшие, и на данный момент самые основательные, работы, посвященные классовому анализу современного капиталистического общества. Первая из них написана под руководством Хайнца Юнга, а вторая – группой авторов из Западного Берлина («проект классового анализа»), во главе которой стоял Иоахим Бишофф[316]. Каким образом все же будет оценена эта обширная продукция, когда станет возможно рассматривать новый марксизм в более реальной исторической перспективе? Из названных работ это гораздо менее ясно, чем из упомянутых выше работ англо-американского марксизма. Нам кажется, что западногерманскому марксизму куда больше свойственна Gr?ndlichkeit (основательность) экзегетического или эмпирически описательного характера, чем творческая оригинальность. В этом смысле не только наличие у западногерманского марксизма коллективной организации и институциональной закрепленности, как нам кажется, противопоставило его марксизму латинских стран, и особенно альтюссерианству, более склонному к теоретическим новациям, чем к эмпирической точности. Кроме того, создается впечатление, что западногерманский марксизм в целом замкнулся в себе и не проявляет достаточного интереса к немарксистским теоретическим разработкам и исследованиям. Более того, он почти не имеет связей и с марксистскими школами, зачастую ведущими острую полемику друг с другом. Наиболее оригинальные представители марксистской или марксиствующей мысли Западной Германии, такие, как Юрген Хабермас и Клаус Оффе, оказались либо вне, либо с краю институционализированной контркультуры[317].

Следует отметить, что новый западногерманский марксизм сумел добиться удачного сочетания, совместимого при этом с угнетающей политической атмосферой в Федеративной Республике, политической ангажированности с социальным анализом, которое нашло отражение в таких журналах, как «Прокла», то есть «Проблемы классовой борьбы», и «Зоциализмус», а также в отдельных работах Иоахима Хирша и других[318]. Эта культура имеет под собой более прочную эмпирическую базу, чем соответствующие культуры латинских стран. Кроме того, в целом ей присуще более последовательное и постоянное чувство ответственности, чем англо-американскому марксизму. Одна из причин серьезности и творческого характера англо-американского марксизма заключается, вероятно, в изначальном отсутствии и основы и прочных традиций в стране. Он был меньше подвержен политическим кризисам, поскольку не возлагал больших политических надежд на ближайшее будущее. Именно в силу ограниченности местной марксистской традиции он прошел закалку в борьбе с немарксистской мыслью на своей собственной территории. Если, с одной стороны, это предопределяло некоторую ограниченность, то, с другой – явилось, безусловно, прекрасной подготовкой к предстоящим более решительным выступлениям. К тому же пути эмиграции и общения интеллигенции после побед фашизма в Европе, а также большие интеллектуальные ресурсы и инфраструктуры для ведения исследовательских работ, которыми располагали лучшие американские и английские университеты, сделали англо-американский марксизм центром, вокруг которого сосредоточилась международная теоретическая мысль[319].

Смещение центра теоретического марксизма в англо-американские страны является в некотором смысле следствием его силы и потенциальных возможностей, поскольку (не сбрасывая со счетов Францию как крупный центр историографических и антропологических исследований) он, в общем, стал жизнеспособной основой современного интеллектуального мира. В то же время тут нельзя не усматривать и внутренней слабости нового марксизма, поскольку он оторван от политической реальности. Сегодня марксизм как социальная наука обращается к гораздо более конкретным вопросам современной политики, чем вчерашняя западная марксистская философия. Поэтому до некоторой степени третья фаза марксистской теории порождает дальнейшее расхождение между политической деятельностью и теоретической работой. Основоположники того, чему предстояло стать традицией западного марксизма – Грамши, Лукач, Корш, – сыграли, все без исключения, важную политическую роль. Что до теоретического авангарда марксизма как социальной науки, то, хотя его представители всегда проявляли интерес к политике, никто из них никогда не занимал ответственного политического поста в обычных политических сферах. Словам, имеется несомненный риск увязнуть в мелочных специальных сведениях, абстрактных политических рассуждениях или же в аполитичной академичности, на практике весьма далекой от целей освобождения, к которым, собственно говоря, марксизм стремился. Если проявления первого обстоятельства имели место в прошлом, то второе – это та опасность, которой следует остерегаться в ближайшем будущем.