2. Концепция «централизованного планирования при наличии регулируемого рыночного механизма»

До 1955 – 1956 годов другие коммунистические страны, включая Китай, были в полном неведении относительно теории югославского опыта и ее осуществления на практике, исключая разве что те случаи, когда на нее ссылались в официальных документах как на доказательство измены марксизму со стороны Тито и империалистической, фашистской и т.п. природы югославского режима. Особое недовольство вызывала автономия предприятий, которая подавалась как форма незаметного перевода средств производства в частную собственность.

Однако экономические требования, которыми после смерти Сталина больше нельзя было пренебрегать, оказались стимулом (сначала вне всякой связи с Югославией) для переосмысления методов управления экономикой в СССР и странах «народной демократии». Первоначально советское руководство собиралось ограничиться восстановлением равновесия тем или иным образом, направив средства прежде всего на развитие сельского хозяйства и легкой промышленности. Но очень скоро новая политика открыла путь к изменению (пусть лишь частичному) и самого экономического механизма в сторону его большей гибкости и более активного стимулирования производительности предприятий. Первая практическая мера была осуществлена в СССР, где в 1955 году было принято постановление о расширении полномочий директоров предприятий, а также ряд других мер по укреплению так называемой системы «хозрасчета» и стимулирования. Сами по себе эти меры и аналогичные постановления, принятые в некоторых странах народной демократии, не имели большого практического значения, однако они побуждали экономистов присматриваться к существующим структурам и искать объяснения прошлым неудачам той системы централизованного планирования, которая, как предполагалось, не должна иметь недостатков, а также предложить решения на будущее, которые могли бы исправить положение. В СССР именно такое направление анализа было присуще статье Е. Либермана, опубликованной в 1955 году[219]; в Польше и Венгрии дебаты об экономическом механизме начались даже несколько раньше и очень скоро получили большой размах. В этих двух странах практические соображения высказывались одновременно (а иногда и предшествовали им) с предложениями пересмотреть теоретические аспекты соотношения плана и рынка при социализме[220].

Любопытно, что толчком для этих попыток, по крайней мере в Польше, послужило выступление Сталина против отказа от закона стоимости, о чем говорится в работе «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952). Хотя суть конкретных предложений Сталина сводилась скорее к постепенному сокращению «товарообмена» и замене его «продуктообменом» (в русском языке «продуктообмен» не вполне определенное понятие, которое, вероятно, отражает прежде всего отношения обмена продуктами между промышленностью и сельским хозяйством), изменения, происшедшие в политической и интеллектуальной жизни советского общества после его смерти, привели к тому, что его замечания были истолкованы совершенно по-иному: они стали как бы платформой для реабилитации экономических законов в противовес жесткому произволу составителей планов и особенно для того, чтобы вновь ввести в экономику механизм ценообразования.

Таким образом, в течение некоторого времени идеи децентрализации экономики и более широкого использования рыночного механизма представлялись как связанные с действием закона стоимости при социализме, а тех, кто выступал с этими идеями, часто называли «стоимостниками»[221]. В течение 1955 года в Польше и Венгрии появилась целая серия статей, авторы которых стремились выдать эти идеи за теоретическое обоснование экономической реформы. На международной встрече по вопросам переходного периода к социализму (это было совещание партийно-экономических делегаций стран народной демократии, проходившее в Восточном Берлине в 1955 году) с большим интересом было заслушано польское сообщение, в котором указывалось на связь между законом стоимости и ожидаемыми переменами в системе функционирования экономики. Одним из косвенных последствий этой встречи и последующей интенсификации контактов между экономистами разных стран Восточной Европы было появление в Германской Демократической Республике экономической школы, защищавшей идею более широкого использования рыночного механизма (Ф. Беренс, А. Бенари)[222].

XX съезд КПСС в феврале 1956 года послужил мощным стимулом для развертывания критики действовавшей тогда системы централизованного планирования. Возможность больше узнать о реальных предпосылках и истинных результатах югославского эксперимента, с которого тогда временно была снята идеологическая анафема, стала тем фактором, который содействовал попытке провести реформу. В некоторых странах волна требований о принятии конкретных мер нарастала самым драматическим образом. Выражением этого стали прежде всего события в Польше после восстания рабочих в Познани в июне 1956 года и возвращение к власти Гомулки в октябре того же года. Развитие в Венгрии пошло по аналогичному пути, но было остановлено последствиями восстания и советским вмешательством. В Китае полное принятие советской модели также сменилось в 1956 году ширившейся неудовлетворенностью и требованиями о децентрализации в направлении более благоприятного отношения к рынку. Внимание экономистов было сосредоточено по вполне понятным причинам на сложных практических последствиях, к которым все это вело; однако не следует упускать из виду и осложнения для марксистской теории, особенно с того момента, когда против взлетов критической мысли и предложений, выдвигаемых сторонниками реформ, выступила бюрократия, обвинившая их в ревизионизме. Волна таких обвинений захлестнула СССР, Чехословакию, ГДР и Венгрию сразу после венгерских событий и с началам нового ухудшения отношений с Югославией в 1958 году, когда была опубликована «Люблянская программа» СКЮ. Ниже мы вернемся к концепциям реформы, однако прежде стоит дать краткое резюме той дискуссии, которая развернулась в сфере марксистской экономической мысли в узком смысле слова.

Сторонники реформы экономической системы не отвергали точку зрения Маркса, согласно которой коммунистическая экономика будет планироваться централизованно и, как следствие этого, приведет в действие экономический механизм, принципиально отличный от капиталистического, регулируемого рынком. Они были готовы также признать, что в течение длительного периода марксистская традиция в подходе к социалистической экономике почти повсеместно ориентировалась на централизм. В то же время они отмечали, что, учитывая сложный характер марксистских взглядов на социалистический экономический механизм, восприятие первоначальных идей лишь как общих принципиальных указаний, но не как жестких предписаний нисколько не противоречит духу марксизма. Отсюда полное принятие централизованного планирования как основы для функционирования социалистической экономики не исключает одновременного признания того, что эта система вовсе не обязательно должна развиваться в форме «централистской модели», как некоторые авторы стали называть экономику советского типа, основанную на таком планировании. Социалистическая экономика может существовать и в форме, включающей рыночный механизм особого рода, функционирующий в качестве одного из средств централизованного планирования – средства, которое, как можно предположить, оказывается более удобным с точки зрения целей и затрат, то есть в аспекте экономической эффективности и социальной интеграции. Терминология, используемая для описания этой модели, менялась от автора к автору; так, известнейший советский ученый В. Новожилов, применявший экономико-математические методы, ввел термин «косвенная централизация» для того, чтобы подчеркнуть, что общегосударственные экономические цели могут быть достигнуты и косвенным путем и что последний предпочтительнее прямого, в частности потому, что позволяет осуществлять контроль более гибко и, в конце концов, оказывается более эффективным[223]. Я со своей стороны предпочитаю называть этот установочный вариант «моделью экономики с централизованным планированием при наличии регулируемого рыночного механизма». Может быть, это и неудачная формулировка, но она, несомненно, точнее широко распространенной «децентрализованной модели», недостаточно четко отграниченной от административной децентрализации, с одной стороны (имеется в виду хрущевская территориальная децентрализация экономики в 1957 году), и, с другой стороны, от тех крайних вариантов, примером которых может служить югославская модель.

На следующем этапе теоретической дискуссии (после 1956 года) большое внимание было уделено опыту ленинской поры, связанному с нэпом, а также серьезным экономическим дискуссиям, которые велись в Советском Союзе в 20-е годы и которые Сталин вычеркнул из истории марксистской мысли[224]. Хотя в ходе дискуссий речь шла в основном об экономике смешанного типа в переходный период (многоукладная экономика), их участники приходили к верному выводу о том, что многие аргументы в пользу регулируемого рыночного механизма как инструмента программирования остаются в силе и в условиях системы развитого социализма. Дискуссии 20-х годов ясно показывали, что проблему взаимодействия плана и рынка нельзя отнести к числу определенно решенных марксистской политэкономией и что поэтому попытки вновь проанализировать ее нельзя представлять как антимарксистские по своей сути. В свое время на Западе возобновилась дискуссия (в период между двумя войнами) о распределении ресурсов при социалистическом режиме, и, в частности, по знаменитой работе Оскара Ланге «Экономическая теория социализма», в которой было изложено так называемое «конкурентное решение». Особую популярность работы Ланге получили в Польше, и не только потому, что он сыграл значительную роль в научной и политической жизни этой страны, но и потому, что его главные идеи по экономике социализма в межвоенный период помогли сформулировать радикальную, демократическую социалистическую программу, которая вызвала к себе интерес в обстановке польского «обновления» 1956 года[225].

Стремление обосновать идею реформы с точки зрения марксизма было вызвано не только (и даже не столько) тактическими соображениями; оно отражало весьма распространенное в то время убеждение в том, что марксизм, очищенный от сталинистских наслоений[226], сохраняет свои как принципиальные позиции, так и огромную веру в эффективные возможности централизованного планирования, очищенного от бюрократических злоупотреблений. Таким образом, во многих случаях сторонникам реформы приходилось вести борьбу на два фронта – против защитников старой модели и против тех, кто в действительности хотел подменить планирование рынком, считая последний наилучшим регулятором. Для большей точности отметим, что в число последних входили и югославские фундаменталисты середины 60-х годов, когда начала осуществляться радикальная реформа 1965 года, причем дебаты по вопросу о рынке стали теперь более независимыми и свободными от политических обвинений.

В ходе всех этих дискуссий и на основе практического опыта следовало как-то обобщить и систематизировать различные модели функционирования социалистической экономики. Существуют разные критерии классификации, но поскольку каждому больше нравятся собственные выдумки, то и классификация, приводимая ниже, принадлежит автору этих строк. Она сложилась не сразу и основана на схематическом подразделении всех решений на: а) макроэкономические, охватывающие главные направления развития национальной экономики и крупные социально-политические задачи; б) микроэкономические – на уровне предприятия или групп предприятий; в) индивидуальные, принимаемые семьями в сфере потребления и занятости[227].

Если обозначить термином «централизация» прямые методы управления экономикой (отсутствие рынка, предоставление ресурсов в натуральной форме и принудительное планирование), а термином «децентрализация» косвенные (непрямые) методы, то можно классифицировать исторически известные системы функционирования социалистической экономики следующим обобщенным (и упрощенным) образом:

• военный коммунизм; централизованные методы и решения а), б) и в);

• системна советского типа («централизованная модель»); централизованные методы и решения а) и б), но, как правило, децентрализованные решения группы в);

• экономика с централизованным планированием и регулируемым рыночным механизмом («децентрализованная модель»): централизованные методы и решения а), но децентрализованные – б) и в);

• рыночный социализм (обобщенным примером могут служить направления развития, взятые в Югославии); децентрализованные – а), б) и в).

Нечего и говорить, что этот диапазон степеней централизации (или децентрализации) не включает многих важных аспектов экономической деятельности. Так, полностью остается в стороне частный экономический сектор, который в некоторых случаях может оказывать немаловажное влияние на пути развития социалистической экономики. То же можно сказать и о практике нарушения законов внутри национализированных секторов. Тем не менее эта схематическая классификация может оказаться полезной для понимания некоторых вопросов, затронутых в дискуссии, и, в частности, поможет составить более точное представление о концепциях, разработанных сторонниками экономической реформы в народных демократиях и в СССР. В этих условиях сочетание централизованного планирования с регулируемым механизмом рынка означает, что теперь принятие всех решений в одном, центральном органе уступило место практике принятия решений на разных уровнях. В упрошенной двуступенчатой модели (центр и предприятие) центр принимает решения типа а), а решения типа б) принимаются на самом предприятии; императивное планирование и иерархическая подчиненность оперативных (годовых) планов отменяются, равно как упраздняется и вертикальное распределение ресурсов и услуг между предприятиями. Одним словом, предприятия свободно вступают в договорные (горизонтальные) отношения между собой и ведут себя как покупатели и продавцы, имеющие альтернативный выбор, выраженный в ценах (таким образом, деньги становятся активными в сфере международного обмена). Однако предполагается, что первенствующую роль в целом сохраняет за собой централизованное планирование, что подтверждается: 1) общей картиной, складывающейся в результате принятия центром типовых решений; 2) «правилами поведения» для предприятий (максимизация прибыли и ее нормы, прибавочного продукта или всего, что может быть им присвоено, а также связью между установленным приростом и личной заинтересованностью, заданными нормативами и т.п.), составленными таким образом, что достижение микроэкономических целей ведет к выполнению макроэкономических задач; 3) контролем параметров, которые являются составной частью расчетов на предприятиях (цены, налоги, процент, доступность кредита, таможенные тарифы, валютный курс и т.д.), то есть тех элементов, контролируя которые центр может ориентировать деятельность самоуправляющихся единиц в нужном ему направлении. Для многих в Восточной Европе и Китае притягательность этой модели состояла еще и в том, что она, казалось, способствовала развитию самоуправления трудящихся, не лишая при этом экономику преимуществ централизованного планирования[228].

Оставляя в стороне тот прием, который встретили предложения о реформе в разных странах, заметим, что во всем коммунистическом мире они явились поводом для дискуссий по старым и новым проблемам марксистской экономической теории применительно к положению, в котором оказалась социалистическая экономика. Не перечисляя подробно все эти проблемы, ограничимся лишь тем, что назовем три из них. Первая сводится к выяснению причины устойчивости по крайней мере некоторых форм рыночных отношений при социализме; вторая – к тому, как эти рыночные отношения взаимодействуют с законом стоимости; третья заключается в интерпретации понятия «распределение общественно необходимого труда» в соответствии с принципами установления цен.

Что касается первого пункта, то это, по-видимому, больше всего относится к области уже упоминавшихся поисков такого объяснения реальности, которое не поколебало бы ритуальной непогрешимости того, что считалось пророчеством Маркса, а именно его тезиса об «исчезновении рынка» при социализме. Наиболее интересным аспектом этих дебатов было то, что они весьма энергично велись почти во всех странах социализма, от СССР до Югославии. Чаще всего в объяснениях (они нередко служили уловками ради спасения престижа) ссылались на относительно низкий уровень развития производительных сил (поскольку-де сам Маркс полагал, что социализм наследует зрелому капитализму) и на принцип распределения «по труду» как на стимул для выполнения трудовых заданий и соответственно для дифференцированного расчета с работником и т.д. (эта точка зрения явно отодвигала «исчезновение рынка» на «более отдаленную фазу коммунизма»). Относительно самостоятельный аспект дискуссии (хотя он и был связан с вопросом о том, считать ли рынок главным или подчиненным регулирующим механизмом) касался споров о формулировках, в которых формула «социалистическая экономика есть товарная (рыночная) экономика» противопоставлялась формуле, согласно которой «в социалистической экономике существуют товарные (рыночные) отношения».

Вторая проблема была, пожалуй, более важной, по крайней мере в тот период. Как мы уже упоминали, первоначальные попытки теоретически поддержать требования экономической реформы предпринимались под флагом закона стоимости. Однако вскоре стало ясно, что отождествление механизма рынка с законом стоимости (в том смысле, что отношения, строящиеся на сбалансированных ценах, тяготеют к превращению в стоимостные отношения) может оказаться правомерным лишь в совершенно особых условиях полного laissez-faire («идеального рынка») и что при отсутствии таких условий функционирование рыночного механизма вовсе не обеспечивает автоматического распределения ресурсов в соответствии с тем, что диктуется законом стоимости. Таким образом, было найдено разграничение между действием закона стоимости, определяющего содержание процесса распределения ресурсов, и механизмом рынка как одной из форм, в которых этот процесс может реализоваться. Важность этого разграничения для дискуссии о реформе состояла в том, что появилась возможность теоретически оправдать утверждение, что введение регулируемого рыночного механизма не исключает распределения ресурсов, отличного от диктуемого законом стоимости. Так что центральный планирующий орган мог продолжать активно моделировать структуру экономики (особенно в том, что касается решения социальных проблем в длительной перспективе), даже если будет включен регулируемый рыночный механизм, и не прибегать к таким средствам, как императивное решение и распределение средств в натуральной форме[229].

Третья проблема касалась основ ценообразования. По экономической теории Маркса, какова бы ни была связь между спросом и предложением, фактор определения цены на длительный отрезок времени следовало в конечном счете искать в сфере производства, в стоимости товара, которая определялась как «общественно необходимое количество овеществленного живого труда» на единицу продукта. Традиционно считалось, что это означает среднюю стоимость материала и труда плюс амортизация недвижимости, но без учета стоимости капитала, используемого в данном секторе производства. Предложения по реформе делали этот принцип и соответствующую ему практику ценообразования несостоятельными. Считалось, что цены, выведенные с помощью этого метода, не отражают истинных, соответствующих моменту общественных издержек производства, а это ведет к неверному выбору, который делают отдельные предприятия. Растущее число экономистов, считавших, что конечные цены, как правило, выполняют функцию компенсации рынка, убеждалось в том, что в основе определения цен должны лежать принципы, подобные Марксовой «цене производства» (рассматриваемой в третьей книге «Капитала»). Эта концепция, которая одним из факторов, определяющих цену, называет нормальное воспроизводство капитала («среднюю норму прибыли»), до того момента расценивалась как специфическая принадлежность капитализма; однако в конце 50-х годов были сделаны попытки представить ее как концепцию, совместимую и с социалистической экономикой, и с марксистской теорией стоимости применительно к национальной экономике в целом. Концепцию «цены производства» некоторые экономисты связывали с особой разновидностью маргиналистского подхода к определению стоимости в государственном масштабе. Известные основатели советской экономико-математической школы В. Немчинов, Л. Канторович и В. Новожилов во многом содействовали распространению этой тенденции, в особенности В. Новожилов, который стремился доказать закономерную преемственность и связь этой концепции с экономической теорией Маркса[230].

Проблемы, которые мы обобщили выше, особенно по второму и третьему пунктам, характерны для того типа вопросов, которые вставали перед составителями программ, ориентированных на регулируемый рыночный механизм; эти программы должны были отвечать двойному требованию: руководство экономикой в целом должно оставаться «видимым», а механизм саморегулирования должен проявляться лишь в определенных пределах. С самого начала было ясно, что найти удовлетворительное решение этих проблем будет нелегко, но это был вызов как в плане теории, так и в плане конкретных реформ. Споры о способе функционирования социалистической экономики, будь то по поводу югославской линии развития или же об идее регулируемого рынка, оживили марксистскую экономическую теорию и социальную теорию марксизма в целом, освободив ее от смирительной рубашки выхолощенного догматизма и раболепства. Естественно, что по этой причине некоторые истины марксизма, казавшиеся незыблемыми, как скала, подверглись строгой проверке, о чем раньше не могло быть и речи. К сожалению, этим многообещающим попыткам теоретической разработки марксизма постоянно, хотя и в разной степени, мешали жесткие идеологические ограничения, навязываемые сверху во всех коммунистических странах. В странах советского блока «защитников рынка» обвинили в ревизионизме; в Китае «сторонникам капиталистического пути» был нанесен столь жестокий удар, что практически в течение двух десятилетий там ничего не предпринималось для пересмотра проблемы функционирования экономики. Даже в Югославии, несмотря на относительную свободу дискуссий идеологического плана, обсуждение официальной линии на восстановление рынка потерпело полный провал.

Помощь западного марксизма в этом вопросе была весьма ограниченной. Если не считать Италии, где восточноевропейские дискуссии пробудили в 50-е годы большой интерес и надежду у экономистов, стоявших на коммунистических и социалистических позициях, то можно назвать еще Мориса Добба, который выделялся своим недогматическим подходом к проблемам, поднятым реальным опытом строительства экономики коммунистических стран[231]. Во всех остальных случаях, особенно среди «троцкистов» и «новых левых», преобладала приверженность марксистской ортодоксальности, кульминацией которой в некотором смысле было предупреждение Пола Суизи: «Осторожно с рынком; это тайное оружие капитализма»[232].