Экскурс: утопии

Каждый по-настоящему утопический проект предполагает, что новый мир может быть построен лишь на руинах старого. Чтобы утопия была совершенной, старый мир должен быть полностью уничтожен, ведь любые рудименты старого мира, оказавшиеся в мире новом, будут подобны гнилому яблоку, с которого гниль переходит на все остальные яблоки в корзине. Утопия претендует на монополию в вопросах истины, морали и спасения.

Читая об истории утопических учений, нельзя не поразиться одной общей особенности, а именно: описываемые в них люди совсем не похожи на нас. Они не болеют, среди них давно искоренена преступность, они даже никого и никогда не обманывают. Каждый человек является прямо-таки образцом совершенства. Это означает, что для людей, которые не являются образцом совершенства, в утопическом обществе нет места. От них необходимо избавиться, если уж не получается их перевоспитать. Другими словами, в утопических обществах нет места для нас, а значит, нам нужно противостоять этому соблазну.

Говоря о политических утопиях, начинать нужно с Платона, который создал архетипическую утопию, по образцу которой строились все последующие утопические теории. Платон считает, что идеальное государство не должно содержать никаких элементов прежних общественных укладов, обычаев: его необходимо строить с нуля. Лидеры «взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва бы очистили их»[319]. Они имеют право вмешиваться во все аспекты жизни граждан, сфера действия политики не имеет границ. Платон утверждает, что идеальное государство должно быть построено на идее справедливости. Государство состоит из индивидов, и оно является условием реализации благополучной и достойной жизни. Принципы управления будут одинаковыми для государства и индивида. Государство призвано удовлетворять потребности граждан, а граждане не являются изолированными одиночками, они зависят друг от друга. Поэтому они должны быть собраны в одном месте и сообща нести груз ответственности. Поскольку все мы обладаем разными талантами, наши способности служить обществу различны, поэтому необходимо организовать эффективное разделение труда. Насколько мне известно, Платон стал первым философом, предложившим разделение труда. Всех граждан государства необходимо разбить на группы, имеющие различные задачи. Платон говорит, что все люди имеют разные природные склонности, а следовательно должны выполнять разную работу[320]. Платон исходит из того, что у каждого человека есть определенная сущность, лучше всего пригодная для определенной работы, и он считает, что каждый гражданин обязан выполнять для государства ту работу, к которой он предрасположен: «каждого из остальных граждан надо ставить на то одно дело, к которому у него есть способности»[321].

Далее, всех граждан воспитывают таким образом, чтобы приспособить их играть определенную роль в государстве. За воспитание детей должно отвечать государство. Подобная идея весьма распространена и в позднейших утопических теориях. Причина очень проста: наше семейное окружение оказывает на нас решающее влияние, а следовательно, воспитание детей в семьях угрожает единству государства. Кроме того, воспитание в семье сопровождается возникновением семейных уз, которые зачастую оказываются сильнее, чем лояльность по отношению к государству. Платон пишет, что дети не должны знать своих биологических родителей, а родители не должны знать своих детей. Далее, необходимо избавляться от слабых и неполноценных детей, чтобы обеспечить наилучшую возможную наследственность. В идеальном государстве не существует болезней и преступности, иначе оно по определению не будет идеальным. Каждый человек в утопическом государстве является эталонным примером здорового духа в здоровом теле. Первым делом людей необходимо обучать умеренности. Если человек не в состоянии контролировать свои желания и потребности, едва ли его удастся обучить чему-то еще. Большинство людей в своем образовании не заходит дальше контроля над своими желаниями, а те, кому удается задержаться на этой ступени, становятся дельцами. Те, кто пошел дальше, должны развить в себе мужество, и если им это удалось, они становятся стражами. Оставшиеся – это сливки общества, философы, которые должны развить в себе лучшее начало и стать правителями. К тому времени, когда человек достигает этой ступени в своем развитии, ему исполняется 40–50 лет: образование занимает много времени.

Платон осознавал, что он описывает идеальное государство, которое невозможно реализовать в чистом виде. Поэтому в конце жизни он написал трактат под названием «Законы», самый большой из всех своих трудов, в котором он описывает почти идеальное государство[322]. В этом государстве люди практически не пользуются личной свободой, и еще менее свободой вероисповедания, так как вероотступникам грозит смертная казнь. Государство и религия составляют единое целое. Правители должны править в соответствии с буквой закона, а всякий, кто преступил закон, должен умереть.

Совершенство, поисками которого занимается Платон в своей политической философии, может быть реализовано только при условии всеобщего угнетения. Это является условием реализации большинства последующих утопических теорий, какую бы степень свободы они не декларировали. Единственным элементом, который отсутствует у Платона, но присутствует в большинстве позднейших утопий – прогрессивная концепция истории. Она появилась лишь после зарождения христианства, и сейчас мы рассмотрим ее подробнее.

Джон Грей утверждает, что «современная политика – это лишь глава в истории религий»[323]. В этом он прав, по крайней мере, отчасти. Политические утопии современности в значительной степени являются светскими вариантами христианского представления о рае. Это касается и тех идеологий, которые категорически настаивали на том, что в их основе лежит наука, таких как марксизм и нацизм. В своем утверждении Грей основывается на работах Нормана Кона, прежде всего на книге «В поисках тысячелетнего царства»[324]. Кон демонстрирует, что коммунистическая и нацистская идеологии подчинялись той же логике, которой следовали милленаристские секты Средневековья. Ядром этих систем являлось представление о конце времени, о скором переходе в состояние, в котором больше не будет голода, болезней и страданий, что скоро силы зла будут повержены в решающей битве. Современные утопические движения придерживаются похожего сценария, предусматривающего глобальную трансформацию, в ходе которой все несовершенства мира будут устранены. Однако для этого требуются радикальные меры. Старый мир должен быть разрушен для того, чтобы на его месте могло возникнуть новое, совершенное общество.

Апокалиптические движения Средневековья ожидали второго пришествия Христа, который будет править новым царством. Когда мы сегодня слышим слово «апокалипсис», оно ассоциируется у нас с катастрофой, но на самом деле это греческое слово обозначало отдернутую вуаль, откровение, как в Откровении Иоанна, постигшего тайны небесные. То есть апокалипсис – это спасение, а не катастрофа. Это спасение и является целью истории: когда цель будет достигнута, история закончится. Точно так же Маркс и Энгельс пишут в «Манифесте коммунистической партии», что коммунизм является ответом на загадку истории.

Кон выделяет пять черт веры в спасение в таких средневековых сектах:

1. Спасение коллективно и касается всего общества.

2. Спасение имеет земной характер, оно будет достигнуто в земном мире, а не на небесах.

3. Спасение уже близко.

4. Спасение тотально, то есть речь идет не просто об улучшении, но о полной трансформации и достижении совершенства.

5. Спасение чудесно, то есть зависит об божественного вмешательства.

Современные революционные и утопические движения разделяют все эти представения, с той лишь разницей, что на место Бога помещается человек. А элементы чуда встречаются у того же Маркса. К примеру, совершенно неясно, каким именно образом осуществится скачок от переходной фазы, которая, по признанию самого Маркса, не является раем, к тому, что Маркс называет «высшей фазой» коммунизма, то есть реализованной коммунистической утопией.

Ортодоксальное христианство утверждало, что Царство Божие сначала будет достигнуто на небесах, и что перед этим Христос вернется и победит силы тьмы. Отдельные секты перевернули эту идею с ног на голову и заявили, во-первых, что Царство Божие будет достигнуто на земле, а во-вторых, что достижение этого состояния является необходимым условием второго пришествия Христа. Из этого следует, что люди прежде всего должны были очиститься, чтобы сделать возможным Царство Божие на земле. Одной из самых известных попыток реализации этой идеи стала мюнстерская коммуна 1534–1535 гг.[325]

В 1534 году анабаптисты захватили власть в Мюнстере и образовали теократическое государство, которое поразительным образом предвосхитило современные коммунистические государства и отчасти послужило им образцом. Анабаптисты назвали свое государство «Новый Иерусалим». Нидерландский священник Ян Маттис был лидером этого движения и считал, что он избран не более и не менее чем для достижения мирового господства, и что он призван очистить мир от всякого зла, чтобы подготовить почву для второго пришествия Христа и начала новой эпохи. Маттис утверждал, что остальной мир вскоре погибнет, и лишь Мюнстер будет спасен. Ему поверило огромное количество людей, и целые толпы начали стекаться в город. Маттис довольно быстро погиб самым абсурдным и самоубийственным образом, и власть в городе перешла к Иоанну Лейденскому, который развил идеи Маттиса в радикальном направлении. Первым пунктом его программы было очищение города от всякой грязи. Изначально анабаптисты планировали казнить всех лютеран и католиков, однако в итоге они ограничились изгнанием, собрав их всех и выставив за городские ворота в разгар снежной бури. Та же участь постигла стариков и инвалидов. Изгнанники должны были оставить в городе все свое имущество. Затем было запрещено иметь в личном распоряжении деньги, так что власти могли единолично решать, кто и сколько денег должен получить. Затем из домов забрали всю еду, а также было упразднено право собственности на жилища. После этого был введен принудительный труд. Были сожжены все книги, за исключением Библии. Несогласные были посажены в тюрьму или казнены как безбожники. Постепенно смертная казнь становилась все более распространенным наказанием не только за убийства и кражи, но также за обман и за любые формы непослушания. Правители все богатели и жили в роскоши, народ становился все беднее. В 1535 году город был взят, анабаптистские лидеры были подвергнуты пыткам и смертной казни, а город вернулся в лоно католической церкви. Этот эпизод из истории Мюнстера был бы отнесен скорее к историческим курьезам, если бы не был столь очевидным историческим прообразом тоталитарных режимов наших дней.

Сегодня происходит секуляризация христианского представления о прогрессе, наиболее наглядно продемонстрированная Гегелем, который в свою очередь был основным источником вдохновения для Маркса. Гегель подводит все жестокие меры под историческую перспективу, в которой каждый индивид должен рассматриваться как средство, и «хитрость разума» должна обеспечить непременный прогресс. Гегель описывает историю как жертвенный алтарь[326]. Все жертвы на этом алтаре рассматриваются как чисто случайные в сравнении с разумной и благой тотальностью. «Сила мирового духа» перевешивает все остальное, и всемирная история существует в более высокой плоскости, нежели мораль.

Гегелевская теоретическая концепция истории в марксизме превратилась в весьма практическую и конкретную цель. Подобно тому, как Гегель оправдывал совершенное ранее зло отсылкой к истории в целом, так и марксисты считали возможным оправдание нынешнего и будущего зла. Это четко сформулировал Дьердь Лукач:

$$$«Высшим долгом человека в коммунистической этике является признание необходимости аморальных действий. Это самая большая из жертв, которых потребует от нас революция. Истинный коммунист убежден, что зло трансформируется в добро посредством диалектики исторического развития»[327].

Политическая идея должна объяснять и оправдывать исторический процесс и жертвы, которых он потребует. Каждое действие должно быть оправдано этой идеей, которая – в силу того, что она является законом самой истории или природы – ставится выше каждого человека в отдельности. Эта марксистская версия теологического подхода к этике, допускающего, что моралью можно пожертвовать ради высшей цели, привела к гибели более ста миллионов человек. Причиной катастрофы стало именно то, что служение великому историческому прогрессу затмило в сознании людей все этические нормы.

Маркс был не первым коммунистом в истории, ему предшествовали как минимум анабаптисты в Мюнстере. Как и Иоанн Лейденский, Маркс был представителем апокалиптического коммунизма. Маркс был категорически несогласен с теми, кто призывал к постепенному воплощению коммунистического идеала: например путем улучшения условий труда рабочих на заводах и т. п. Вместо этого он предлагал позволить капитализму зайти в своем развитии в тупик, так что не останется никакого выхода, кроме радикального переворота. Его идея была в том, что улучшать старое бесполезно, необходимо строить новое.

Марксизм имеет множество черт, роднящих его с религиозной идеологией. Это утверждение кажется слишком смелым, учитывая, что едва ли когда-либо существовала политическая идеология, столь категорически отрицавшая всякую религию. Все дело в том, что марксизм воспроизводит христианскую логику апокалипсиса, с той лишь разницей, что место Бога занимают люди и история. Как второе пришествие Христа означает конец истории, так и коммунистическое общество является финальной, «высшей» фазой исторического развития.

Маркс мало писал о том, как конкретно должна быть реализована его утопия. И это было достаточно мудро с его стороны, поскольку ему удалось сохранить атмосферу тайны. Однако кое-что все-таки можно выяснить, к примеру то, что в этом обществе каждый отдает по способностям и получает по потребностям. Далее, в этом обществе люди должны иметь возможность развиваться так, как они сами того желают, не будучи связанными лишь одним видом деятельности. В одном из известных пассажей Маркс критикует капиталистический принцип разделения труда:

$$$«Дело в том, что как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он – охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, – тогда как в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком»[328].

Многие идеалы могут казаться очень привлекательными в теории, но как только мы пытаемся представить себе, каким образом их можно реализовать на практике, все оказывается гораздо сложнее. Ярким примером является известная формулировка Маркса «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Проблема заключается в том, что для реализации этой идеи понадобится очень строгий контроль над всеми без исключения гражданами, другими словами: тоталитарное государство. Кроме того, сложно представить, каким образом такому обществу удастся достичь нормальных объемов производства. Отметим, что ни одна из идей Маркса о труде так и не была реализована ни на одном конкретном предприятии. Общество, в котором производство организовано в соответствии с изложенными Марксом принципами труда, будет крайне неэффективным и окажется отброшено на много веков назад в том, что касается материального благосостояния, а это в свою очередь приведет к сокращению продолжительности жизни, росту детской смертности, голоду и т. д.

Маркс описывал переходную фазу от капитализма к коммунистическому раю как «диктатуру пролетариата», которая могла приводить к «некоторым неудобствам», по его собственным словам. Пока высшая фаза коммунизма не будет достигнута, необходим строгий контроль. В само?м утопическом государстве, после достижения высшей фазы, наступит полная свобода, и даже государство прекратит существование, однако путь к этому обществу требует угнетения индивидуальной свободы. А поскольку реализовать утопию невозможно, несвобода будет перманентной. По крайней мере, в попытке реализовать коммунизм эта «переходная фаза» оказалась бесконечной.

В работе «Государство и революция» Ленин утверждал, что при диктатуре пролетариата нет необходимости прибегать к тотальному принуждению, необходимо преследовать лишь врагов государства и революции, ведь режим должен служить народу[329]. Проблема, однако, заключалась в том, что народ не соответствовал представлениям Ленина, а позднее и Сталина, о том, каким он должен быть, а следовательно, повышался уровень насилия и принуждения по отношению к тем рабочим и крестьянам, которым этот режим должен был служить.

Можно было бы предположить, что насилие и принуждение в данном конкретном случае были скорее пережитками царского режима, нежели свойствами самого коммунизма. Но дело совсем не в этом. Разумеется, людей казнили и в царские времена, однако число казненных за последние 50 лет царского режима составляло приблизительно 14 000 человек, тогда как за первые шесть лет после революции по приказам ЧК было убито 200 000 человек[330]. Таким образом, число казненных выросло с 280 до 33000 человек за год, то есть в 120 раз. В тайной полиции царской России было около 15 000 служащих, тогда как в ЧК в 1921 году насчитывалось 250 000 работников. При царе существовал принудительный труд, но далеко не в тех объемах, что при большевиках. Я привожу все эти факты не для того, чтобы приукрасить монархию – у меня нет для этого никаких причин, – но чтобы показать, насколько жестокими переменами сопровождалась большевистская революция. Угнетение народа не было пережитком царского времени, оно было продуктом утопической идеологии.

Ленин открыто заявлял, что люди, которые будут жить при высшей фазе коммунизма, совсем не похожи на тех обычных людей, которых он видел в реальном обществе вокруг себя. Коммунистический рай не смог бы существовать с обычными людьми. С этой точки зрения целью коммунистической революции было не столько освобождение существующих людей, сколько устранение их или по крайней мере их радикальная трансформация. Необходимо было создать новый тип людей. В отличие от нацизма, большевизм не был расистской идеологией, хотя некоторые аспекты расизма в нем все же содержались: в частности антисемитизм Маркса, принявший довольно радикальную форму при Сталине. Как и нацисты, большевики считали, что новый человек будет создан при помощи науки, хотя в обоих случаях речь идет скорее о подогнанных под идеологию псевдонаучных представлениях.

Сразу после революции начал складываться класс людей, терявших свои права, включая право на получение пищи[331]. Уже в 1918 году эта категория деклассированных насчитывала пять миллионов человек. Это, мягко говоря, необычно, учитывая, что революция была основана на идеологии эгалитаризма. Начиная с 1932 года все советские граждане были обязаны постоянно носить при себе паспорт, и в этих паспортах люди были категоризированы не только по возрасту и полу, но также по социальному классу и национальности. Была заявлена цель очистить большие города от нежелательных элементов, что привело к массовым депортациям, жертвы которых были обречены на нищету и весьма вероятную смерть[332]. Чистки при Сталине носили гораздо более расистский характер, чем принято считать. Они были направлены главным образом против выходцев с Кавказа и из Крыма, но также и против азиатов, евреев и т. д. Впрочем, этническая принадлежность была лишь одним из критериев. Разряд нежелательных постоянно пополнялся все новыми группами населения. Истинной причиной чисток была постоянная паранойя большевиков, которым якобы угрожали подрывные силы. Массовые аресты в Советском Союзе приобрели огромный размах в 1937 году, когда многие начали жаловаться, что общество, в котором они живут, не соответствует их ожиданиям. Все было совсем не так, как обещала утопия. Это привело не к решению проблем идеологии, а к поиску все новых козлов отпущения. Виновниками неудачи были объявлены регрессивные элементы, подрывавшие развитие утопии. Идеологическая доктрина была, разумеется, важным элементом перевоспитания людей, но злейшие враги революции должны были быть сурово наказаны принудительным трудом, а если они были совершенно безнадежны и не подлежали исправлению, их необходимо было устранить. Человека должен был облагородить тяжелый труд. Лагеря ГУЛАГ представляли собой концентрационные лагеря, куда помещались отдельные лица и целые группы, угрожавшие чистоте общества, а следовательно, и утопии в целом.

Слово «троцкист» использовалось для обозначения особо опасных врагов партии, государства и революции, и его значение постоянно менялось в зависимости от смены политических обстоятельств и заключения новых альянсов, так что со временем достаточно было совсем немногих оснований, чтобы назвать человека «троцкистом». Членов Центрального Комитета партии не останавливало то, что врага невозможно было описать достаточно точно. Вместо этого они выводили все менее точные критерии выбора «врагов», так что в эту категорию попадало все больше кандидатов, включая не только самого «врага», но также его семью и друзей. Поразительнее всего то, что подавляющее большинство узников советских лагерей происходили из низших классов. В 1934 году 93,7 % всех заключенных имели лишь начальное образование или вовсе никакого, против 88,3 % в 1940 году. Судя по всему, пролетарской диктатуре не нужны были настоящие пролетарии. И в этом заключается самая суть проблемы: реальные люди на самом деле совсем не такие, как описано в утопиях, и предпочтение отдается не им.

Любая политика является формой социальной инженерии. Карл Поппер различает утопическую и поэтапную социальную инженерию как модели развития общества[333]. Утопическая социальная инженерия предполагает трансформацию общества в один прием. Состояние существующего общества признается настолько неприемлемым, что спасти его путем постепенных изменений невозможно. Все старое необходимо уничтожить, чтобы расчистить место новому. Одна из величайших трудностей социальной инженерии состоит в том, что она предлагает готовое решение, и любые возможные проблемы могут быть объяснены только некомпетентностью или саботажем, ведь идеал должен оставаться безупречным.

Реализованная утопия или рай – это место для ангелов и героев, а не для реальных людей. Человек не безупречен, ему свойственно ошибаться. Таким несовершенным существам нет места в утопии. В ней нет места нам с вами. Помимо склонности к ошибкам, человеку свойственен плюрализм ценностей, люди могут стремиться к целям, которые не просто различаются, но иногда противоречат друг другу. Мы исходим из того, что существует множество истинных ценностей – к примеру, свобода и равенство, – которые часто вступают в конфликт друг с другом. Эти конфликты являются неотъемлемым элементом жизни, с которым мы просто должны смириться. Важно понимать, что подобные конфликты могут возникать не только между различными группами людей, но даже внутри отдельного индивида. Во многих случаях правильного ответа просто не существует, а точнее, существует несколько правильных ответов, в зависимости от того, какие ценности мы ставим во главу угла. В силу того, что люди руководствуются различными ценностями и идеалами, все это будет иметь место в каждом обществе. С учетом этого любая утопия может быть реализована лишь при условии тотального подавления, поскольку утопии предполагают разрешение всех конфликтов и организацию всего общества на основе единого представления о благополучной жизни, которое должны разделять все его граждане.

Утопии несовместимы ни с плюрализмом, ни с вероятностью ошибок. Вместо того чтобы стремиться к реализации утопий, нам следовало бы пытаться достичь мирного сосуществования групп и индивидов, обладающих различными и зачастую несовместимыми представлениями о благополучной жизни, так чтобы это сосуществование удовлетворяло минимальному этическому порогу. Поппер совершенно прав в своем утверждении: «Нужно работать для устранения конкретного зла, а не для воплощения абстрактного добра. Не надо стремиться к установлению счастья политическими средствами. Лучше стремиться к устранению конкретных видов нищеты»[334]. Важно сфокусироваться на происходящем здесь и сейчас вместо того, чтобы жертвовать настоящим ради прекрасного будущего. Даже тот, кто выступает против утопической социальной инженерии и поддерживает поэтапное изменение, может иметь идеалы, возможно, даже представления о совершенном мире, носящие почти утопический характер, однако он всегда будет готов пересмотреть свои идеалы и найти компромисс, столкнувшись с тем, что реализация этих идеалов здесь и сейчас обходится слишком дорого. Идеалы допускают возможность постепенной реализации исходя из различных типов общества, тогда как утопия является проектом «под ключ», который требует немедленного и полного воплощения. В утопической социальной инженерии нет места компромиссам. Цель утопии – общество, при котором человек будет процветать как никогда ранее – столь привлекательна, что никакая цена не кажется слишком высокой. Как пишет Поппер: тот, кто стремится к реализации царствия небесного на земле, может преуспеть лишь в превращении нашего мира в ад.

В пьесе «Веер леди Уиндермир» Оскар Уайльд пишет: «В нашей жизни возможны только две трагедии. Одна – это когда не получаешь того, что хочешь, другая – когда получаешь. Вторая хуже, это поистине трагедия!»[335]. Весь наш опыт свидетельствует о том, что если мы слышим фразу «ты наконец получил, что хотел», что-то обязательно пойдет не так. И ни одна область жизни не иллюстрирует эту мысль столь же наглядно, как политические утопии.