7 Республиканское понятие свободы

В последние годы понятия позитивной и негативной свободы часто подвергались нападкам со стороны республиканских теоретиков. «Республиканизм» в данном случае служит обозначением традиции в политической философии, которая берет начало в работах Макиавелли и продолжается в трудах Томаса Джефферсона и Джеймса Мэдисона, не минуя таких мыслителей, как Мильтон и Монтескьё. Многие прослеживают ее истоки уже в античном Риме и у Цицерона. В современной политической философии республиканизм является направлением, которое считает себя продолжением и развитием классического республиканизма, и представители этого направления весьма критически относятся к либерализму и связанной с ним концепции негативной свободы[234]. Не вполне ясно, каким образом республиканизм и либерализм соотносятся друг с другом. Ряд мыслителей, таких как Монтескье и Томас Джефферсон, считаются важнейшими представителями в обеих традициях. Либеральные философы сегодня часто считают республиканизм не чем иным, как раздутым элементом либерализма, не представляющим реальной альтернативы самому либерализму[235]. Республиканцы, как правило, признают родство обеих систем, однако рассматривают республиканизм как серьезную альтернативу либерализму. Маурицио Вироли, напротив, утверждает, что они не являются альтернативой друг другу и что либерализм есть не что иное, как куцый и непоследовательный вариант республиканизма[236]. Диалог между двумя традициями осложняется также превратными представлениями, к примеру, представлением республиканцев о том, что либерализм основан исключительно на понятии негативной свободы, причем в трактовке Гоббса, тогда как в действительности либеральная концепция свободы гораздо сложнее. Я решил включить в книгу краткое изложение республиканской концепции свободы не с целью разрешить противоречия двух этих идеологий, но лишь для того, чтобы указать на некоторые сильные и слабые стороны этой концепции.

Два наиболее авторитетных теоретика современного республиканизма – это Филип Петтит и Квентин Скиннер[237]. Позиции и точки зрения Петтита и Скиннера различаются: в частности, Петтит более систематичен, а Скиннер более историчен, однако в их взглядах достаточно сходства, чтобы считать их представителями одного философского течения в этой связи[238].

Один возможный угол зрения на соотношение между республиканизмом и либерализмом связан с именем Бенжамена Констана, который считал эти идеологии «свободой древних» и «свободой новых» соответственно[239]. Первая форма – это свобода, подразумевающая участие граждан, которые имеют право непосредственно влиять на политику посредством дебатов и голосований в общественных учреждениях; такая форма свободы наиболее уместна в относительно небольших и однородных обществах. Вторая, современная форма свободы основана на правовом государстве, гражданских правах и воздержании государства от серьезных вмешательств в частную жизнь. В таком государстве влияние граждан на политическое управление будет более опосредованным – просто в силу размеров государства – и реализовываться через выбранных представителей. Констан утверждает, что свобода древних уже невозможна в современном мире, но это не означает, что он полностью отрицает ее. Напротив, он настаивает на том, чтобы свести эти две формы в одну, поскольку несмотря на то, что свобода древних устарела с исторической точки зрения, она содержит в себе элементы, необходимые свободе новых для того, чтобы избежать дегенерации: «Опасность для современной свободы заключается в том, что мы легко отказываемся от нашей доли в политической власти, поскольку мы слишком заняты нашей личной независимостью и преследованием собственных интересов»[240]. Другими словами, Констан считает, что современная форма свободы слишком легко лишается своего политического содержания, поскольку людей уже не волнует, каким образом управляется государство, если никто не вмешивается в их личную жизнь. Мы не будем следовать далее за нитью рассуждений Констана, но ограничимся возможностью принять на вооружение проведенное им различие между двумя точками зрения на свободу, одна из которых придает большое значение участию граждан в политике, а другая – их правам.

Обратимся теперь к республиканской критике либеральной концепции свободы. Стандартным аргументом республиканских теоретиков является то, что чисто негативное понятие свободы никуда не годится, поскольку допускает парадокс «свободного раба». Если хозяин предоставляет рабам относительное самоуправление и дает им возможность поступать в быту согласно их желаниям, тем самым не препятствуя жить, как им хочется, и не принуждая их к тому, чего они не желают, то с точки зрения негативной свободы такие рабы могут считаться свободными. Такая ситуация противоречит нашей интуиции, согласно которой человек, являющийся собственностью другого человека, не может быть свободен, а следовательно, у концепции свободы, допускающей такие импликации, имеются серьезные недостатки.

Петтит и Скиннер предлагают другую концепцию, в которой свободен тот человек или группа людей, которые не подчинены «произвольной власти» других людей. С этой точки зрения раб не является свободным, поскольку он подчиняется «произвольной власти» рабовладельца независимо от того, использует ли рабовладелец эту власть для того, чтобы заставить раба действовать определенным образом, или нет. Скиннер пишет: «Рабы не бывают свободными, поскольку они всегда находятся под властью своего господина; их действия неизбежно подчиняются чужой воле. Следовательно, действия раба всегда будут отражением того, что позволяет ему его господин. Из этого в свою очередь следует, что раб не влияет на свои решения даже в тех случаях, когда непосредственное вмешательство отсутствует»[241]. Возникает вполне справедливое возражение, что подобное обобщение слишком грубо и не учитывает важных деталей. Одно дело утверждать, что ни один раб не свободен – что является безусловной правдой, – и совсем другое заявлять, что все рабы несвободны в равной степени. Если мы сравним раба Х, который ходит без оков и может в принципе делать все, что ему захочется, с рабом Y, который закован в цепи и никогда не может поступать согласно своим желаниям, едва ли будет уместно считать их одинаково несвободными. Разумеется, в общем и целом они оба несвободны, и все же кажется очевидным, что Y значительно более несвободен, нежели Х, по крайней мере, с точки зрения негативной свободы. В таком случае существует некий важный аспект понятия свободы, не учтенный республиканской трактовкой, но присутствующий в концепции негативной свободы.

Далее следует отметить, что республиканское понятие свободы негативно, поскольку свобода понимается как отсутствие чего-то. Петтит в своих формулировках довольно близок к тому, что пишет Берлин:

«То, что свобода в идеальном случае означает для республиканцев, подразумевает не только что все двери должны быть открыты, но и то, что нет никакого стража, который может их закрыть, запереть или скрыть от нас без особых усилий; не существует стража, от чьей доброй воли зависит, какие двери открыты для нас»[242]. По мнению Берлина, равенство проявляется в том, что свобода зависит от наличия разных альтернатив действия, и существует другой деятель, который может закрывать эти альтернативы. Республиканское понятие свободы отличается от понятия свободы в философии Берлина тем, отсутствие чего именно требуется для возникновения свободы: не внешнего вмешательства вообще, но совершенно конкретного типа власти. Приверженец понятия негативной свободы сочтет, что республиканская трактовка не добавляет к пониманию негативной свободы как отсутствию внешнего вмешательства ничего нового и подробно рассматривает лишь один аспект этого понятия. На это республиканец может возразить, что его понятие свободы можно сформулировать более позитивно, например, следующим образом: быть свободным значит быть гражданином государства, в котором все равны и никто никому не господин, и таким образом республиканское понятие свободы обладает более обширным содержанием, нежели традиционное понятие негативной свободы.

Тогда возникает следующий вопрос: является ли республиканское понятие свободы более адекватным, чем негативная свобода? Как мы уже видели, оно более убедительно решает проблему «свободного раба», хотя тут же возникает новая проблема, поскольку получается, что все рабы в равной степени несвободны. Множество проблем связано и с другими примерами. Давайте представим себе государство, в котором все равны и никто не является ничьим господином – то есть государство, в котором ни один гражданин не подчиняется «произвольной власти» других. В республиканском понимании этого достаточно, чтобы быть свободным. Однако в таком государстве вполне могут сформироваться условия, при которых граждане не смогут реализовать свою свободу. В описываемом республиканском обществе действует всеобщее право голоса. Кроме того, все правила и законы обнародуются, и они не являются произвольными, поскольку каждый гражданин принял участие в их формировании путем голосования, либо прямого, либо при помощи механизма репрезентативной демократии. Тем самым все критерии республиканской свободы выполнены. И тем не менее мы имеем полное право развить идею и представить себе, что в этом обществе все вопросы решаются волей большинства вплоть до мельчайших деталей. К примеру, все обязаны носить одинаковую одежду, а именно длинные коричневые балахоны из конопли. Вся еда, кроме выращенных экологически чистым способом овощей, находится под запретом, а кроме того, запрещено обсуждать религиозные вопросы на публике, поскольку это может привести к социальным беспорядкам. Все граждане обязаны своевременно узнавать о новых законах и правилах, которые передаются по радио ежедневно в 21:00, так что все граждане должны непременно слушать эти передачи. Подобные детали можно придумывать до бесконечности. Такое общество, в котором пространство для свободного индивидуального выбора постепенно сводится к минимуму, вполне совместимо с республиканским пониманием свободы, при том что едва ли мы согласимся считать граждан такого общества действительно свободными. Поэтому республиканское понятие свободы тоже оказывается неполным.

Республиканец может попробовать решить эту проблему путем введения дополнительного определения «произвольной власти», которое исключит возможность возникновения подобных абсурдных деталей. Проблема в том, что республиканское понятие «произвольной» власти довольно непросто объяснить. Власть строится на целой сети окружающих нас отношений, и во многих из них мы принимаем самое непосредственное участие. Республиканизму придется ответить на вопрос, какие именно качества этих отношений делают власть «произвольной», а следовательно, нелегитимной в соответствии с республиканским пониманием свободы. Филип Петтит пытался внести ясность в этот вопрос посредством утверждения, что власть произвольна, если она не находится в согласии с благополучием и мировоззрением тех, кто ей подчиняется[243]. К сожалению, не вполне ясно, что под этим подразумевается и что из этого следует. Когда речь идет о благополучии индивидов, можно понять это так, что речь идет об их просвещенных личных интересах, то есть тех интересах, которые индивид должен преследовать, если он может считаться рациональным. Однако это не обязательно будет согласовываться с мировоззрением индивида. Вполне вероятно, что описанный выше уклад жизни, при котором люди едят только выращенные экологическим способом овощи и т. д., будет способствовать соблюдению просвещенных интересов индивида, поскольку овощи полезны для здоровья, но что если индивид ненавидит овощи и считает, что экологическое производство – это полная чепуха? Тогда возникнет конфликт между просвещенными – или объективными – интересами индивида и его фактическими субъективными предпочтениями. Конфликт может быть решен, если предпочтение будет отдано объективным интересам. Однако тогда мы оказываемся в ситуации, в которой все фактические предпочтения индивида могут быть отметены заботливым патерналистским государством, а это, по правде говоря, совсем не похоже на свободу. Сложно представить, каким образом Петтит на основе своей теории мог бы сформулировать принципиальные ограничения для патерналистских вмешательств государства в жизнь граждан. В принципе можно запретить всю вредную еду и потенциально вредные телепрограммы, не вступая при этом в противоречие с его концепцией свободы. Альтернативным решением конфликта было бы последовать за личными предпочтениями индивида и сказать, что власть не произвольна, поскольку граждане могут поступать в соответствии со своими фактическими субъективными предпочтениями. Проблема такого решения заключается в том, что едва ли мы можем представить себе государство, в котором все граждане всегда могут поступать в соответствии со своими личными предпочтениями, а следовательно, всякая власть во всяком обществе произвольна, что придает республиканской теории утопический характер. Более умеренное толкование состоит в том, что интересы и предпочтения отдельных граждан должны учитываться при принятии всех политических решений, к примеру, посредством голосования. Проблема такого толкования в том, что мы возвращаемся к сценарию, при котором голос меньшинства будет услышан при голосовании, однако подавлен большинством, так что большинство получит возможность регулировать жизнь всего общества до мельчайших деталей. Очевидно, что «произвольная власть» может быть реализована в том числе и демократическим большинством. Это следует, в частности, из следующего пассажа у Петтита: «Общество доминирует над индивидом в том смысле, что даже если оно не вмешивается в частную жизнь этого индивида, оно имеет произвольную власть для такого вмешательства: существует не очень много таких ограничений или последствий, которые могут этому помешать. И если индивид не сталкивается с плохим обращением, то лишь потому, что власть имущие проявляют милость или же это соответствует их интересам»[244]. Здесь следует отметить, что Кондорсе еще в 1785 году предостерегал против «максимы, распространенной среди как старых, так и новых республиканцев, согласно которой меньшинством можно законно пожертвовать в пользу большинства»[245]. Кроме того, совершенно очевидно, что все мы обладаем «произвольной властью» вмешиваться в жизнь других людей. Лишить нас этой произвольной власти значит предпринять столь масштабное вмешательство в нашу жизнь, что не снилось и самым тоталитарным обществам в истории. Другими словами, республиканизм должен в своем определении произвольной власти ограничиться лишь некоторыми ее типами.

Петтит формулирует более точный критерий, когда пишет, что государство не реализует произвольную власть, если оно служит интересам, которые могут разделить все его граждане[246]. Далее он добавляет, что это правило действительно даже в том случае, когда отдельные граждане хотят чего-то другого, если только при этом не нарушаются их интересы. Если совместимыми с понятием свободы, а следовательно, легитимными могут быть только те законы, которые поддерживаются абсолютно всеми гражданами, то практически каждый реальный закон можно назвать нелегитимным, так как на каждый закон найдется хоть один несогласный. Подобная позиция настолько эксцентрична, что едва ли уместна в политической философии, которая стремится сохранить хоть какой-то контакт с реальной политикой. Петтит упоминает об этом и потому добавляет, что легитимность закона не ставится под вопрос в том случае, если несколько человек по этому поводу несогласны с мнением абсолютного большинства. Проблема в том, что это снова приводит нас к отсутствию принципиальных границ для того, чт? может решить большинство в ущерб меньшинству. Петтит пытается ответить на это возражение и говорит, что возможность такой ситуации, при которой большинство может просто отмести возражения меньшинства, «свидетельствует о возможном, а не реальном доминировании»[247]. Этот аргумент не выдерживает никакой критики по той простой причине, что история подсказывает нам бесчисленные примеры совершенно реального доминирования такого рода.

Скиннер пишет, что «мы остаемся рабами, если наша личная свобода достается нам в знак милости от того, кто обладает произвольной властью; и, напротив, мы остаемся свободными, если наша свобода может быть ограничена лишь с нашего собственного согласия»[248]. К сожалению, и эта формулировка не решает проблемы. Скиннер подчеркивает, что, исходя из такого определения, индивид может сохранить статус в общем свободного человека, даже если его посадят в тюрьму за преступления, при условии, что он голосовал за закон, в соответствии с которым его осудили. Петтит тоже оказывается в подобной неоднозначной ситуации, отрицая, что государство отнимает у гражданина свободу, сажая его в тюрьму в соответствии с действующими законами[249]. Такой гражданин не потеряет свою республиканскую свободу, ведь тюрьма не представляет собой произвольную власть, но очевидно, что тюрьма является ограничением фактической свободы, а следовательно, некоторые фундаментальные аспекты понятия свободы не учитываются в республиканской трактовке.

Как уже было сказано, Скиннер пытается решить эту проблему, утверждая, что заключение не является ограничением свободы, если заключенный сам одобрил закон, в соответствии с которым его судят. Однако тогда возникает следующий вопрос: А что если он не одобрял этого закона? Теряет ли человек свою республиканскую свободу, если его посадили в тюрьму согласно закону, противником которого он является? Предположим, я настолько глуп, что считаю возможным водить машину с содержанием алкоголя в крови в 2 промилле, и когда меня останавливает полиция, содержание алкоголя в моей крови оказывается 1.75 промилле. В Норвегии вождение в таком состоянии наказывается штрафом и безусловным тюремным заключением. Однако из формулировки Скиннера вроде бы следует, что тем самым меня лишают республиканской свободы, поскольку я не согласен с законом, по которому меня судят. При этом если бы я был согласен с принятыми нормами содержания алкоголя в крови, моя республиканская свобода осталась бы неприкосновенна. Разумеется, Скиннер не призывает к подобным заключениям, поскольку это привело бы к совершенной путанице в отношениях между свободой и законодательством. Вместо этого напрашивается очевидный вывод, что каждый гражданин фактически признает все законы, признавая демократический процесс, в соответствии с которым эти законы принимаются. Тем самым для решения вопроса о свободе совершенно неважно, согласен ли индивид с данным конкретным законом, и он сохраняет свою республиканскую свободу в силу того факта, что он принимает участие в демократическом процессе. К сожалению, это тоже не решает всех проблем, поскольку возвращает нас к теме диктатуры большинства.

Маурицио Вироли предлагал другое решение этой проблемы, утверждая, что я как индивид должен быть связан лишь теми законами, которые я сам признаю, и я имею право наложить вето на любой закон, который мне не нравится[250]. Такая точка зрения приводит к размытию республиканской философии до такой степени, что она практически сливается с анархизмом.

Судя по всему, у республиканского понятия свободы независимо от трактовки имеются серьезные проблемы, которые невозможно решить, не прибегая к другим теориям и толкованиям свободы. Такой вывод подкрепляется и примером со «свободным рабом». Как уже говорилось, республиканизм утверждает, что даже если господин совершенно не вмешивается в жизнь раба, осознание того, что такие вмешательства в принципе возможны, обусловливает несвободу этого раба. В этом примере мы можем заменить слово «господин» на любое другое понятие, обозначающее абсолютную власть, в том числе и такую, которой обладает демократическое большинство в абсолютной демократии. В последнем случае меньшинство живет в совершенно тех же условиях, что и раб с точки зрения Скиннера, а именно: «Мы становимся склонны принимать определенные решения и избегать других, а следовательно, возникают явные ограничения нашей свободы действия, несмотря на то, что господин никогда не вмешивается в нашу деятельность и не выказывает ни малейших признаков такого желания»[251]. Осознание абсолютной власти большинства приведет к тому, что меньшинство станет сдерживать себя, даже если большинство не вмешивается в его жизнь. Республиканский аргумент о том, что раб несвободен, поскольку не уверен в своей свободе, фактически является аргументом в пользу негативной свободы именно потому, что она очерчивает сферу, в которой индивид совершенно самостоятелен в своих решениях, а следовательно, уверен в своей свободе. Республиканское понимание свободы никому не гарантирует такой сферы, свободной от любых вмешательств, а гарантирует лишь сферу, защищенную от «произвольной» власти. Фактически необходимость прибегать к негативному понятию свободы следует из общего определения свободы, данного Петтитом: «Свобода – это уверенность в отсутствии вмешательств, а мерой свободы является качество защиты от таких вмешательств»[252]. Здесь невозможно избежать обращения к правам, которые входят в понятие негативной свободы, поскольку только они могут обеспечить достаточно качественную защиту. Разумеется, республиканизм может попытаться включить эти права в определение «произвольной власти», но в таком случае он едва ли будет сильно отличаться от либерализма. В любом случае получается, что либеральная традиция доказала необходимость понятия негативной свободы, поскольку оно лучше противостоит контраргументам.

Подводя итог, мы можем вернуться к вопросу о том, чт? именно добавляет республиканизм к стандартной либеральной позиции начиная с Локка и далее, поскольку совершенно не очевидно, что нового появилось в республиканской традиции после Локка, который на заре политического либерализма весьма ясно сформулировал следующую позицию:

«Естественная свобода человека заключается в том, что он свободен от какой бы то ни было стоящей выше его власти на земле и не подчиняется воле или законодательной власти другого человека, но руководствуется только законом природы. Свобода человека в обществе заключается в том, что он не подчиняется никакой другой законодательной власти, кроме той, которая установлена по согласию в государстве, и не находится в подчинении чьей-либо воли и не ограничен каким-либо законом, за исключением тех, которые будут установлены этим законодательным органом в соответствии с оказанным ему доверием. Свобода, следовательно, – это не то, о чем говорит нам сэр Роберт Филмер: “Свобода для каждого – делать то, что он пожелает, жить, как ему угодно, и не быть связанным никаким законом”. Свобода людей в условиях существования системы правления заключается в том, чтобы жить в соответствии с постоянным законом, общим для каждого в этом обществе и установленным законодательной властью, созданной в нем; это – свобода следовать моему собственному желанию во всех случаях, когда этого не запрещает закон, и не быть зависимым от непостоянной, неопределенной, неизвестной самовластной воли другого человека, в то время как естественная свобода заключается в том, чтобы не быть ничем связанным, кроме закона природы»[253].

У Локка мы видим красивую комбинацию негативного и республиканского понимания свободы. Подобное толкование встречается не только в самых ранних работах о либерализме. Если мы посмотрим, как трактует свободу философ Фридрих Хайек в своей работе «Конституция свободы», то встретимся с тем же критерием подчинения чужой произвольной власти:

$$$«Свобода свободного человека может принимать различные формы, но речь всегда идет о степени независимости, которой раб не имеет вовсе. Свобода всегда предполагала возможность для человека действовать согласно собственным решениям и планам в противоположность тому, кто неизбежно подчиняется воле другого, который в соответствии со своим решением может принудить его действовать определенным образом или же оставить в покое. Таким образом, общепринятому понятию свободы точнее всего соответствует выражение “независимость от произвольной власти другого человека”»[254].

Таким образом, феномен произвольной власти не является белым пятном в либеральной философской традиции, просто эта традиция придерживается мнения, что свободу проще определить посредством фундаментальных прав, которые не может отменить никакое демократическое большинство. Главное преимущество либерализма перед республиканизмом заключается в том, что либеральная теория устойчива к диктатуре демократического большинства, которая возможна в республиканском мире.

Фактически очень небольшое количество философов оперирует в своих рассуждениях исключительно понятием негативной свободы, как это представлено в республиканской критике. Пожалуй, Гоббс, а за компанию и Бентам, полностью укладываются в рамки этого понятия, однако все остальные мыслители, которые считаются важнейшими представителями либеральной философии, выходят за его пределы. Мы уже увидели, что Локк и Хайек понимают свободу гораздо шире. То же справедливо и в отношении Берлина. Также и для Канта одной из важнейших составляющих свободы является независимость от чужой воли. В заметках на полях одной из своих ранних работ, посвященной чувству прекрасного и возвышенного, он пишет:

$$$«Человек зависит от многих внешних вещей, в каком бы состоянии он ни находился. В своих насущных потребностях он всегда зависит от одних, а в своей жадности – от других вещей, и, будучи управителем природы, а не ее господином, он должен сообразовываться с ее принуждением, ибо для него ясно, что не всегда можно сообразовать вещи со своими желаниями. Но гораздо более жестоким и неестественным, чем это бремя необходимости, является подчинение одного человека воле другого. Для того, кто привык к свободе, нет большего несчастья, чем быть отданным во власть такого же существа, как он, которое может принудить его отказаться от своей воли и делать то, что он хочет»[255].

Как известно, этика Канта построена вокруг его понятия автономии, которое служит также исходной предпосылкой его политической и правовой философии.

Если мы обратимся к Джону Стюарту Миллю, то увидим, что и его толкование свободы не является чисто негативным в гоббсианском смысле, скорее оно склоняется к концепции автономии и позитивной свободы.

Все эти философы отдают должное негативной свободе, хотя и понимают ее несколько по-разному, но никто из них не считает, что свобода вообще может быть редуцирована до негативной свободы, и уж точно не в гоббсианской трактовке. Поэтому возникает большое искушение признать всю республиканскую критику либеральной теории совершенно несостоятельной. Однако это было бы слишком поспешным выводом, поскольку хотя критика либерализма и не достигает своей цели, республиканским философам удается пролить свет на такие аспекты свободы, которые стоят того, чтобы принять их во внимание.

В начале этой главы я упомянул о терминах «свобода древних» и «свобода новых», введенных Бенжаменом Констаном, и подчеркнул, что первый вид свободы содержит некоторые элементы, которые свобода новых обязательно должна перенять. Свобода подразумевает существование определенных учреждений и социальных практик. Свободу необходимо оберегать и регулировать, и она требует от граждан определенной активности. Констан утверждает, что свободе новых, которая совпадает с либеральной трактовкой свободы, угрожает опасность лишиться политического содержания, если граждан не волнует управление государством до тех пор, пока оно не вмешивается в их личную жизнь. Отказываясь участвовать в политической жизни, голосовать и делиться своим мнением, человек отказывается и от значительной части своей свободы, и именно на этот аспект «свободы древних» указывают республиканцы. С другой стороны, республиканизм упускает из виду важнейшие элементы «свободы новых», такие как гражданские права и свобода от излишнего вмешательства государства в жизнь граждан. Для того чтобы защитить их от такого вмешательства, и нужны либеральные права, которые я подробно рассматриваю в главе 9. В следующей главе я изложу сущность дискуссии о соотношении свободы и равенства, а также более подробно остановлюсь на важных аспектах свободы, не включенных в понятие негативной свободы.