Феномен А. Ф. Лосева: выступление на презентации книги В. П. Троицкого «Разыскания о жизни и творчестве А. Ф. Лосева» (М.: Аграф, 2007)[351]

Мое выступление – чистая импровизация: я сам о нем узнал пару минут назад, когда Виктор Петрович Троицкий попросил меня выступить. Скажу несколько слов на тему «пересечения» творческого пути Виктора Петровича с научно-философским подвигом Алексея Федоровича Лосева. Другим словом я не могу передать то, что он сделал для нашей культуры в целом и для философии в особенности. Мое видение этого «пересечения» будет субъективным, другим оно и быть не может: я проштудировал и продумал далеко не все наследие А. Ф. Лосева, а что касается работ Виктора Петровича, то знакомиться с ними я стал относительно поздно. О начале его творческого пути я знаю разве что понаслышке. Но вот его работа «Начала периодической системы А. Ф. Лосева», подводящая системный итог всему лосевскому «восьмикнижию», меня буквально потрясла: я увидел в ней что-то глубоко конгениальное складу мысли самого Алексея Федоровича Лосева. Схватить некое интеллектуально обработанное целое именно как целое, то есть системно, связав его звенья логикой и диалектикой высшего единства, – вот что я имею в виду, сказав о конгениальности Виктора Петровича Троицкого Алексею Федоровичу Лосеву. Но это впечатление только обогатилось и дополнительно подтвердило свою достоверность, когда я прочитал очерк Виктора Петровича, художественно осмысляющий сам феномен Лосева, его корни, его истоки. А лежат эти истоки-корни в необозримых южнорусских степях, таких же бескрайне-могучих, как и сам философ, этот «русский Прокл», по характеристике его В. П. Троицким. Простор степей сосредоточен в его очерке в фокусе столицы Войска Донского в городе Новочеркасске, с его пыльным майданом и собором на нем, родине Лосева. Героем очерка выступила сама Степь, как, кстати, и у Чехова, причем все та же самая – приазовская. Она предстала во всей конкретности своей как «апейрон», как беспредельность щедрых стихийных сил, сил, прежде всего, заметьте это, плодородия, то есть спонтанного творчества, могучей производительности. И мощи степного космоса в ученические годы А. Ф. Лосева отвечала мощь культурной среды, питающей одаренные личности. Провинциальные, то есть не столичные, учебные заведения России конца XIX и начала XX в. поражают нас, живущих в период обостренного культурного декаданса, своим культурно-образовательным потенциалом. Я назову, например, одесские гимназии и Новороссийский университет, давший нам такую фигуру, как Георгий Флоровский, а также Харьковский университет, где учился, например, Гехтман, замечательный учитель Флоренского, Эрна и Ельчанинова. Этот список можно пополнять еще и еще. Кстати, упомянутый мною Эрн охотно употреблял такие выражения, как «русский Платон» (о Вл. Соловьеве) и «русский Сократ» (о Григории Сковороде). Вот и Виктор Петрович пошел по тому же пути, назвав А. Ф. Лосева «русским Проклом». В этом, казалось бы, таком «стандартном» выражении кроется поразительно точный и глубокий смысл.

А теперь позвольте мне немного поразмышлять. То, что мы называем культурой, можно представить в виде некоторого содержания, охватываемого такими категориями, как информация, знание и сознание, отвлекаясь пока от рассмотрения того, как они связаны между собой. Первая категория – это информация, то, в чем мы все буквально утопаем, «впиваясь» в мониторы телефонов, смартфонов, компьютеров, просматривая необозримые «базы данных», в том числе библиографические указатели… Информация – это прагматически лаконичная «оперативная сводка», дающая самый внешний, самый поверхностный срез культуры и предназначенная всецело для ее внешнего же «потребления». Вторая упомянутая мной категория – это знание. В знании мы, честно говоря, не особенно утопаем: ведь мы многого как раз не знаем. Даже ученые не «утопают» в нем, ибо так рвутся к нему, стремясь получить новое знание. И в то же время богатства знаний накоплены огромные, и утонуть в них – тоже немудрено. Но знание отличается от информации тем, что для его создания нужен внутренний творческий порыв, нужен инсайт, прорыв-озарение, нужна и питающая его продуктивность культура как нечто и многосложное и в то же время совершенно простое человекомерное образование. И наконец, третья категория из указанного ряда – это сознание. То, что я только что сказал о знании, в еще большей степени нужно отнести и к сознанию. Разумеется, сознательное существо пользуется и информацией, хотя тему сравнительной релевантности всех трех перечисленных категорий для познания мира я здесь обсуждать не стану. Но способному к сознанию существу информации и даже знания недостаточно для того, чтобы развить в себе эту способность в ее глубоких и высоких возможностях. Да, в сознании мы без труда находим общий корень со знанием (само созвучие этих слов указывает на это). Но на объективное знание (objective knowledge Карла Поппера) сознание однако мало похоже. Что это за «зверь» – мы почти не знаем и не сознаем, хотя в какой-то степени открыты и к нему тоже и какой-то интуицией того, что такое сознание, безусловно, обладаем. Так вот, Алексей Федорович Лосев был абсолютно своим человеком во всех этих сферах, но третья сфера – сфера сознания – в его могучей личности понесла наибольший урон от «века-волкодава». Да, безусловно, он явил нам себя человеком смелого целостного, или кафолического, в смысле вселенскости, мировоззрения. Он был не только большим ученым, но и художником мысли и слова. Был писателем, а не только академическим исследователем. Но в поздние годы потенциал его художественно цельной «кафоличности» уже не мог раскрыться с таким блеском и силой, как, скажем, в гениально-молодой «Диалектике мифа», в этом чуде русской философии. Можно удивляться, насколько информативны его труды, например многотомная «История эстетики» или «Античный космос и современная наука». Но это – неотделимая от знания его информативность. Он, казалось бы, знал все, был настоящим полигистором. Но в этом ли дело, в этом ли феномен Лосева и этим ли он нам по-настоящему дорог? Ведь были же и другие полигисторы – например, александрийцы, ученые-знатоки, эрудиты, и было их, в общем, не так уж и мало. Да, скажем мы, Лосев действительно невероятно много знает, но он предъявляет нам при этом живое сознание искателя истины. Он не просто информирует нас о том, что делалось в Древней Греции или в немецком антиковедении, но он знает эти сюжеты как бы изнутри своей жизни. Это – поразительный ученый, он добывает действительно новые знания! Но у него весь процесс познания совершается в конце концов и в начале начал непременно при свете сознания (вспомним цветаевское выражение «искусство при свете совести»: кстати, совесть и сознание во французском языке, например, выражаются неспроста одним и тем же словом). И вот теперь вернемся к книге Виктора Петровича Троицкого. Автор начинал свой творческий путь как специалист в области информатики. Информатика – знание об информации как научной категории, как аспекте объективированной реальности. Головокружительная системология, системология о системологии, сложная система знания о сложных системах, информатика в прогрессии и саморефлексии… Я просто ничего в этом не понимаю. Нет, не совсем так: я помню определение информации, данное Шенноном, сам когда-то этим увлекался, читал Бриллюэна, Эшби и так далее и тому подобное. И все это пытался сделать средством какого-то научного синтеза на службе роста «объективного знания». Все это было. Помню, что в последние годы моего обучения на химфаке говорили о «химической кибернетике», ею там занимался, помнится, В. В. Налимов. Но вот, например, через месяц (это – символ неумолимости земного времени) – где будет тот снег, в котором мы сейчас вязнем и утопаем? Все это уходит куда-то. И вот тут-то выплывает знание: я имею в виду, условно говоря, второй период творческого пути автора этой книги. Вот мы читаем работу Виктора Петровича «О периодической системе начал». Это уже знание. Понимаете, философия – это звучание в трех тональностях: в тональности «кто», «что» и «как» (кто в каком что и как воплощал свой опыт поиска и встречи с истиной?). И вот, наконец, читая очерк «Русский Прокл» (я имею в виду упомянутое мною выше эссе, а не статью под тем же названием, вошедшую, кстати, в представляемую книгу), я вижу в этом очерке, если это грубо изобразить, восхождение к сознанию. Понимаете, какая вещь? Информация всем нужна. Без нее невозможны ни знание, ни сознание. Знание нужно уже меньшему числу людей, хотя к нему тоже рвутся. Грубо говоря, его тоже можно выгодно продать. Но сознание никому не нужно, совершенно никому не нужно! Это не рыночный «продукт». Не кажется ли вам, что мы как олицетворенные сознания никому вообще не нужны, если вся человеческая реальность ограничивается массовым обществом с его цивилизацией? Никому не нужен я, никому не нужны Виктор Петрович, Елена Аркадьевна Тахо-Годи, Аза Алибековна (великая Женщина!). Нужна информация, на худой конец еще, кажется, нужно знание. Но если мы не культивируем сознания, то мы ничего из мира этих категорий не достигнем, вообще-то говоря! А ведь философия, по слову Мамардашвили, о котором в связи с А. Ф. Лосевым говорит в своей книге и В. П. Троицкий, это действительно сознание вслух, сознание в открытом диалоге с другим сознанием. На самом же деле нам нужнее всего то, чем сегодня, кажется, максимально публично пренебрегают. Только через «имплементацию» информации и знания с сознанием они входят не только в цивилизацию, но и в КУЛЬТУРУ И вот теперь я просто советую вам прочитать эту книгу. Я сам ее прочел не всю, не успел. Но то, что я прочитал, написано человеком, которому есть что сказать об Алексее Федоровиче Лосеве.

И на десерт я хочу остановиться на примере, который более живым образом раскроет вам саму идею того, что я попытался выразить несколько отвлеченным образом, говоря о трех категориях культуры. Это связано с именем Михаила Осиповича Гершензона, человека, в общем-то эпохи лосевской молодости, человека глубоко музейного и тоже нечуждого всем этим трем перечисленным категориям. Информатор он великолепный – кто больше, чем он, просиживал штаны в поисках информации? Кстати говоря, его научная студенческая работа была посвящена Эфору, греческому историку IV в. до н. э., которого почти никто не знает («Аристотель и Эфор»). Но я остановлюсь на другом эпизоде его биографии. Жуткой зимой не помню какого точно года, кажется 1900-го, он поехал в деревню Акшено для встречи с Тучковой-Огаревой, и она передала ему не только цилиндр Герцена, но и несметное множество писем деятелей русской культуры первой половины XIX в. И в одном письме он пишет, что ни на лекциях в университете Москвы, ни тогда, когда учился в Политехникуме, он не узнал того, что узнал в Акшене, не листая даже старых писем, а просто воочию увидев и пережив саму атмосферу старого дворянского дома, которая никакими информациями (это я уже на наш язык перевожу), никакими знаниями исчерпана быть не может, но только лишь какими-то сверхтонкими органами сознания может быть как-то схвачена и оценена. Приоткрывшееся ему ни на какой абстрактный язык вообще не транскрибируется. Вот если мы к этой сфере будем прикасаться подобным образом, всем сознанием, изучая жизнь и наследие Алексея Федоровича Лосева, то я думаю, что этот потрясающий феномен долгие-долгие годы будет питать нашу культуру в ее стремлении ввысь. В философии, истории, в культуре в целом все дело в личности человека. Порядок же приоритетов у личности обратный тому, о котором я сказал выше, отметив, что сегодня больше всего на поверхности социальной действительности нуждаются в информации, а не в сознании. Быть личностью – вот в этом все дело! И Алексей Федорович Лосев был огромной силы и глубины личностью. Поэтому я рекомендую всем, чтобы в этом убедиться, читать книгу Виктора Петровича Троицкого.