Во славу смерти (1928)

Печатается по первой публикации: Звено. Париж. 1928. № 3. С. 133–138. Есть вариант на англ. языке: Bachtin N. In praice of death // Bacthin N. Lectures and essays. Birmingham, 1962. P. 143–145. См.: Бахтин Н. Из жизни идей… С. 60–62.

1. «веселая мудрость» – отсылка к ницшеанской традиции, отмеченной в философской публицистике словосочетанием последнего «веселая наука».

2. Ср. у М. Бахтина в публикуемых фрагментах: «Память о законченной жизни другого владеет золотым ключом эстетического завершения личности».

3. «…ибо у обеих сестер»… – см. эту реплику на фоне таких красноречивых заглавий, как «Сестра моя жизнь» Б. Пастернака и «Смерть – гордая сестра» Т. Вулфа (Иностранная литература. М., 1971. № 7. С. 151–221).

…вырастает изнутри… – ср. в «Софиологии смерти» С. Булгакова: «Смерть должна быть понята не отрицательно, как некий минус мироздания, но положительно, как вытекающая из самого его основания».

Существенным дополнением к рассуждениям Н. Бахтина о смерти может послужить фрагмент «Сожжение и бальзамирование трупов», опубликованный в «Звене» за 1928 год (№ 3. С. 133–138): «Если собственное тело для нас есть прототип всех форм, то характер нашего восприятия формы вообще всецело предопределен тем, как мы ощущаем свое тело. Это ощущение косвенно обнаруживается в нашем отношении к тому, что было и перестало быть телом – к трупу.

Поэтому тип погребения, свойственный данной культуре, – ключ к искусству этой культуры. И здесь два предельных типа – это сожжение и бальзамирование; они предполагают два совершенно несоизмеримых чувствования тела и формы.

При известном усилии мы еще можем соприкоснуться с эллинским чувствованием: наш внутренний опыт, который заставляет нас предавать умерших медленному тлению в Земле, в некоторых отношениях соприкасается с их опытом.

Но бальзамирование – этот странный суррогат вечности – нам всецело и до конца чуждо.

Только наполненная форма, т. е. осуществленная и питаемая изнутри, – воспринималась эллином как форма. Она не облекает, но раскрывает то, что за нею. То есть она не просто оболочка, не поверхность, а напряженная граница жизни.

«Трупы отвратительнее навоза», – говорит Гераклит. Почему? Потому, что даже навоз правдиво и адекватно выражает то, что он есть: разложение, нисхождение в материю. А труп лжет: он все еще хранит кощунственное подобие того, кто жил, словно выдает себя за него. Но под застывшими чертами, которые остались те же, хаос уже вступил в свои права.

Форма трупов потому должна быть насильственно разрушена, предана веселому своеволию огня, что она – лживая оболочка небытия.

Но именно эту оболочку, которая для эллина «хуже навоза», насильственно закрепили египтяне, обрекая вечности лживый двойник. Здесь тело – лишь поверхность, лишь совершенный футляр <…>, который сбросила с себя душа и который надо приберечь в сохранности на случай ее возвращения.

Итак, бальзамирование трупов (т. е. закрепление во времени пустой формы) мыслимо лишь при полном отсутствии чувства плоти, живой, хрупкой, текучей, материальности тела, – его сплошной духовности. Здесь тело должно было восприниматься не изнутри и динамически, но извне, статически и созерцательно.

Спасти, остановить, удержать пространственные очертания предмета – это побуждение привело египтян к бальзамированию; из него же должно было вырасти и их искусство.

Заранее ясно, что для них и в художественном материале должна быть существенна не его хрупкая плоть (как для эллинов), но его поверхность; что при выборе материала должен стать решающим признак устойчивости, длительности, прочности; что искание временной длительности должно проецироваться в пространство, как тяготение к огромному <…>» (М. Бахтин и философская культура XX века: (Проблема бахтинологии). СПб., 1991. Вып. 1. Ч. 2. С. 125–126).