I

Страх никогда не относится к тому, что реально, или тому, что реализуемо. Действительное в сознании или воле подавляет страх и обусловливает его или то, что выражает некоторый недостаток, или то, что выражает собой отрицание действительности в человеческом духе. Страх есть как бы отношение идеального бытия (души человеческой) и идеального небытия (фикции, лжи). В этом смысле и правы те, которые говорят, что всякий страх сводится к страху смерти: смерть есть само одушевленное ничто²; смерть есть «фикция в себе», и страх, как чувство фикции, есть чувство или боязнь смерти.

Зло представляется нам как недостаток блага или его чувства; смерть же есть отсутствие блага и, как таковое, – высшее зло.

Соприкасаясь со злом, человек соприкасается с чем-то относительным, с тем, что содержит в себе и долю истины, и долю лжи; соприкасаясь со смертью, в чувстве своем, человек соприкасается с чем-то абсолютным, с тем, что в безусловном, в безотносительном смысле есть ложь.

И вот почему страх сопряжен с непосредственным страданием, а всякое зло в сердце человека только обусловливает, только вызывает собой угрызение совести и душевные муки. И вот почему, также, нет для человека чувства, которого бы он более стыдился, нежели своего страха, боязни своей.

Связанные реальной душой с чем-то абсолютно фиктивным, мы не можем не ощущать превосходства душевного бытия над противопоставленной фикцией и не можем не стыдиться этой связи. Тут именно до?лжно говорить о связи и о связи недостойной, а потому позорной. В страхе смерти лежит нечто позорное³.

Весь смысл жизненного прогресса человеческого заключается в одном постулате, в одном требовании: реализуйся, увеличивай реальное содержание своего духа, сознания, воли своей, исполняйся бытия![14]

Философия моя выяснила уже, что индивидуальный человеческий дух в своем развитии есть не что иное, как реализационный мировой процесс.

Жизнь земная и последующая ей, сверхчувственная – не разрывают этого процесса реализации, духовного усвоения высших степеней бытия; они, напротив, стоят в преемственной связи так, что только сферы и содержание реализации различны, а сам процесс един. И выход из индивидуального мира не означает собой выхода из космоса как процесса, а есть только выход из одной из многих космических ступеней, переход в условия, которые делают возможным дальнейшее осуществление (завершение) процесса. Этот последний, который можно бы тоже назвать процессом духовного совершенствования в бытии, слагается последовательно из следующих четырех моментов: чувственности, этического сознания, интеллектуального сознания (разума) и интуиции (непосредственного сознания бытия). В нравственном сознании воспринимается или усвояется человеческим духом (качественно) более бытия или реальности, нежели в чувственном; в интеллектуальном более, нежели в нравственном; в интуитивном более, нежели в интеллектуальном; так как под интуицией разумеется непосредственное сознание бытия или реальности, сознание бытия в себе; а разум означает сознание бытия в истине, этическое сознание – сознание бытия в благе.

Интуитивное сознание, в конечный фазис своего развития или напряжения, перестает быть сознанием и переходит (реализуется) в простое, абсолютное бытие.

Вот смысл того, что мы назвали процессом реализации⁴.

В жизненном требовании: реализуйся – главным образом, конечно, имеется в виду заключительный, всеоправдывающий момент перехода из духовного бытия (чувственного, нравственного, интеллектуального, интуитивного) в чистое, несознательное и вневолевое бытие в себе.

Но момент этот, как и интуиция, не могут быть даны человеку в условном или ограниченном состоянии его индивидуальности.

Последняя из относительной сферы (земной жизни) должна перейти в безотносительную (сверхчувственную); так как только безотносительная или абсолютная форма (индивидуальность) может сознавать и хотеть, то есть оформлять безотносительное или абсолютное содержание, именно чистое бытие. Переходя в абсолютную, сверхчувственную сферу, человек отрешается от двух существенных свойств своей индивидуальности, которую он сохраняет: от цельности и ограниченности. Своей же особой индивидуальностью он входит в совершенное, абсолютное целое и, в качестве элемента этого последнего, делается причастным к тому совершенному сознанию и той совершенной воле, к которым оно (абсолютное) причастно. Человеческая индивидуальность избирает абсолютную индивидуальность как бы посредником между собой и интуицией или чистым бытием в себе. Ниже мы увидим, что и реализация в нашем ограниченном и условном мире совершается при тех же условиях, то есть посредственно и через отрешение от двух основных свойств человеческой личности: цельности и ограниченности[15].

Повторяю, общее требование, поставленное человеку на земле: реализуйся, требование, которое тут побуждает его к переходу из низшего чувственного состояния – в высшее нравственное, из последнего – в интеллектуальное – не только не нарушается исчезновением индивидуальности из относительного, внешнего мира, а, напротив, через это впервые становится возможно осуществимым во всей своей полноте.

Жизнь индивида как процесс не порывается смертью, а делается ею только возможной в своей цельности.

Смерть не есть действительное небытие: как нечто противоположное реальному, стало быть, как формальное нечто, небытие выражено не в смерти, а в чистых формах[16], в сознании и в воле, которые, наполняясь содержанием или, что то же, бытием, – реализуются (в чувственности, воображении, разуме). Сознание и воля, то есть формы, – всегда остаются одни и те же. Человеческое «я», которое служит эквивалентом их (чистого сознания или чистой воли, то есть форм вообще), есть единое и универсальное. Оно приурочено только к различным индивидуальностям (субъектам) и оформляет (сознает или хочет), в силу этого, различное содержание или бытие (объекты).

В чувственности оно оформляет наименее реальное содержание; почему чувственность есть низшая ступень духа человеческого. В нравственном чувстве, которое коренится в воображении как воля, оно оформляет содержание более реальное – и так crescendo до момента перехода духа в реальность[17].

Действительное небытие есть не смерть, а чистая воля и чистое сознание – моменты, которые мы преодолели, превзошли через то, что стали ощущать, чувствовать, мыслить, одним словом, через то, что мы не ограничились сознаванием и хотением вообще, всеобщим моментом «я», как пустою формой, – а стали сознавать и хотеть некоторое содержание.

Смерть, не будучи действительным небытием, является небытием идеальным (в идее), то есть небытием в духе человеческом, или духовным ничтожеством.

Небытие, как момент мирового процесса[18], действительно и, как таковое, не подлежит чувству страха. Своей воли и своего сознания, духа своего человеку не страшно. И чем вообще человек ближе к действительности, тем он менее подвержен страху. Смерть же есть фикция и как фикции боится ее человек.

Действительное небытие – не только не противно реализации, восполнению бытием, но оно, именно и исключительно, как форма в природе, как сознание или воля – и реализуется.

Противоречит этому процессу и этой жизненной задаче – зло как недостаток блага или бытия в духе, и диаметрально противоположна им (процессу и задаче жизни) – смерть как духовное ничтожество.

Смерть есть высшее зло, но зло, которое касается только боящегося смерти и любящего ее.

Надо любить смерть, чтобы ее бояться, и бояться смерти можно только любя ее.

В самом деле, надо любить фиктивный мир, чтобы быть к нему близким, а близостью к нему и вызывается только страх.

Всякий любящий реальное в жизни, реальное в чувствах, реальное в мысли далек от страха потому, что страх есть связь с идеально несуществующим миром.

Бесстрашен ребенок, который видит действительность в чувственно-воспринимаемом им мире; бесстрашна женщина, которая видит действительность в законах душевного, нравственного мира своего. Бесстрашен всякий, видящий действительность в умопостигаемых вещах.

Ни жизненной радости, ни добра, ни истины человек не боится. Он боится зла, болезни, лжи и, более всего, – смерти. Очевидно же, он боится только того, что обнаруживает или недостаток бытия в сознании или в воле, или отсутствие его в них.

Но, спрашивается: как же создает человек фикцию?

Раз действительно то, что хочет и сознает он, и раз сознание и воля его суть тоже действительность, то где же источник всего, что составляет предмет человеческого страха?

Источник смерти и страха тот же, что и зла.

Не иметь любви к ближнему значит быть себялюбцем; не уважать себя значит себя презирать; не быть целомудрым значит быть развращенным. И вообще не сознавать что-либо реальное значит сознавать нечто противоположное последнему – нереальное.

Однако же мы знаем, что реальное двояко: абсолютно и относительно; одно, которое постигается в сверхчувственном мире (посредством абсолютной индивидуальности), другое, которое духовно постигается на земле.

Противоположность сознанию относительного бытия есть зло.

Противоположность сознанию абсолютного бытия, то есть противоположность интуиции, есть смерть.

Смерть не есть момент, имеющий место в земной сфере: сознание абсолютного бытия падает вне ее границ; вне ее пределов лежит и отрицание его.

Во внешней природе возможно только зло индивидуальности; смерть же есть сверхчувственное завершение земного процесса выработки зла, процесса антиреализации; в совершенной аналогии с тем, как сверхчувственным завершением земного процесса реализации, духовной выработки бытия или выработки блага есть бытие.

Смерть столь же фиктивна, сколько неистинно зло.

Смерти нет для всех ненавидящих смерть, не боящихся смерти и реализующихся.

Смерть есть для всех, любящих смерть, боящихся смерти и не реализующихся.

Бояться смерти и любить ее значит созидать смерть, отвергая сознание бытия и процесс реализации⁵.

Единство процесса земного и сверхчувственного усвоения реальности отвергает смерть, а человек, отвергающий единство этого процесса, утверждает смерть.

Смерть есть неизменный продукт страха смерти, или смерть есть бесконечно продолженный страх смерти. Ничтожество сознания и воли человека (страх) делает его ничтожным в себе.

Смысл жизни дан в процессе духовного усвоения бытия и в конечном, трансцендентном моменте его, в неизменном бытии; но всякий, кто отвергает совершенствование себя в реальном, отвергает и бытие и признает себя не-сущим в духе (мертвым).

Смерть, созидаемая человеком через любовь смерти и боязнь ее, будет для него мукою, стыдом и позором; так как ничтожество его будет дано не вне сознания и воли, а в сознании и в воле. Смерть есть ничтожество в своей рефлексии, и в этом последнем, в этой рефлексии весь ужас такого ничтожества, весь ужас смерти. Как отрицание вечного и неизменного бытия, она будет вечным и неизменным страданием, «огнем неугасимым» чистого духовного бессилия…